Живущие в ночи. Чрезвычайное положение - Питер Абрахамс

По лестнице торопливо спустился агент.

— Наверху никого нет. Там у них есть маленький закуток, они сами его показали.

— Ну что ж, ладно, — сказал Ван Ас.

Задрав голову, агент позвал своих товарищей, которые вместе с ним производили обыск. С лестницы спустились еще двое, в руках они держали кипы бумаг. Эти бумаги они погрузили в автомобиль. Затем двое в полицейских мундирах снова поднялись наверх и принесли еще две кипы бумаг, а также связку книг.

Раскрыв дверь, Ван Ас обернулся к Ди Нанкху.

— Я попробую что-нибудь сделать с вашим телефоном, — пообещал он.

Затем полиция оставила этот дом. Но обыски и облавы продолжались повсеместно.

Полицейская операция шла весь день и всю ночь. По всей стране арестовывали десятки мужчин и женщин и приводили их в местные управления уголовного розыска. Большинство после допроса отпускали. Но некоторых задерживали: таких набралось свыше семи сотен.

На следующий день рано утром полиция достигла своего первого значительного успеха. В небольшой хижине в окрестностях Блумфонтейна было схвачено пять человек. Двое белых и трое африканцев. Двое африканцев, ка «выяснилось впоследствии, были приговорены ранее к заключению — их обвиняли в диверсии и измене, — но бежали по дороге в тюрьму. Они пробыли на свободе пять месяцев. Трое остальных — двое белых и один африканец — были объявлены коммунистами и скрывались от полиции более года.

В Кейптауне задержали цветного, объявленного коммунистом, розыски которого прекратили, потому что власти считали, что он выехал из страны. А в Йоханнесбурге в руки полиции попалось не менее шести человек, едва ли не из числа главных руководителей подпольной организации.

На следующее утро переполненные суды приговаривали сотни людей к домашнему аресту.

Все время, пока развивались эти события, Карл Ван Ас не выходил из радиооператорской, он тщательно изучал, анализировал поступающую информацию — и все это время он не терял надежды на то, что поиски приведут к желанной цели. Каждый раз, когда в этом возникала необходимость, он отдавал специальное распоряжение.

На третий день массовых облав Ван Ас уже з «ал, что упустил и Нкоси-Дубе и Нанкху. Теперь только случайность могла привести к их поимке. Когда к нему доставили Сэмми Найду, у него были все возможности уничтожить эту легенду о Нкоси, а заодно и подпольную организацию. Но теперь, как явствовало из донесений, стекавшихся к нему отовсюду, по всей стране вполголоса говорили о победе преследуемого над преследователями.

Ораторы, выражающие правительственное мнение в парламенте, приветствовали облавы как великую победу сил порядка и закона; они говорили о тяжком поражении агентов «коммунистической революции», пытающихся проводить свою подрывную деятельность. Но они, так же как и он, знали, что легенда о Нкоси распространяется все шире и шире.

Ван Ас провел без сна двое суток и только на третьи сутки, в полночь, передал руководство местной операцией Джэпи Дю Плесси и лег отдохнуть.

Он проспал восемнадцать часов. И пока он лежал, разбитый полным физическим и умственным изнеможением, видение, таившееся среди густых теней в его сознании, смело выступило вперед и превратило его сон в долгий мучительный кошмар, который словно пригвоздил его к постели. Стараясь избавиться от этого кошмара, Ван Ас беспокойно метался в холодной испарине, то и дело слышалось какое-то невнятное бормотание, стоны, протестующие крики, а то вдруг он начинал трястись, как в лихорадке. И сквозь все сновидения проступал облик Сэмми Найду: он то смеялся, то плакал, то о чем-то молил, то начинал издеваться над ним — и все время плевал ему в глаза.

Перевод А. Ибрагимова

КНИГА ТРЕТЬЯ

И упадет колыбель

Глава первая

Старик Нанда был богатейшим в стране индийцем. За ним также установилась репутация отъявленного реакционера. Он открыто и недвусмысленно высказывался против сопротивления. И не делал тайны из своих крупных пожертвований в фонд правящей партии. Он был убежден — и высказывал это убеждение вслух, — что индийцы, выступающие против правительства, глупцы, которые загаживают свое собственное гнездо. Но самой большой глупостью он считал объединение индийцев с африканцами. Он заявлял — и большинству индийцев его слова казались убедительными, — что власть черных сулит индийцам еще худшие перспективы, чем власть белых. Обосновывая это мнение, Старик Нанда ссылался на судьбу индийцев в Восточной Африке. И так как Старик Нанда был богат и на его сахарных плантациях, фабриках и в его магазинах работало больше индийцев, чем у любого другого предпринимателя, многие из его сородичей прислушивались к его высказываниям.

Правительство одобряло взгляды Старика Нанды и поэтому не трогало его. У него не отобрали ни клочка земли, а когда целый район, где он построил блок жилых домов, которые сдавал внаем, и большой особняк для себя, был отведен под «европейскую территорию», Старик Нанда, в отличие от всех других, получил приличную компенсацию, и за ним сохранили даже право собственности не только на этот особняк, но и на примыкающий участок земли. Вот так и произошло, что Старик Нанда оказался не только единственным индийцем, но и единственным небелым, живущим на территории, отведенной для белых.

Старик Нанда лишь недавно разменял седьмой десяток, это был низкорослый человек с объемистым круглым животом, большой любитель поесть и попить. Прозвище «Старик» заменяло ему подлинное имя. Когда-то, давным-давно, у него было другое имя, но оно выветрилось из людской памяти. И теперь печатка «Старик Нанда» удостоверяла все важные бумаги: чеки, акты и т. п. Стариком Пандой его стали называть еще в молодости, когда ему было лишь двадцать с небольшим, он открыл тогда ларек на рынке и сделал первый шаг к богатству, заработав два фунта, которые тут же пустил в рост под двадцать пять процентов. В те времена он был худ, как кочерга, и всегда голоден. С тех пор фунт стерлингов уступил место ранду, составляющему половину его стоимости, страна перестала входить в Британское содружество, и оказалось, что надежда на дворянский титул, ради которого он не скупился на благотворительные пожертвования, лопнула как мыльный пузырь. Однако, несмотря на все превратности судьбы, состояние Старика Нанды росло, ибо никто другой не проявлял такой стойкости в конкурентной борьбе и не увеличивал своего торгового оборота так успешно, как он.

В большой прохладный кабинет, откуда Старик Нанда правил своей империей, вошел его единственный сын, которого, вполне естественно, все называли Молодым Нандой. Молодой Нанда был среднего роста и гораздо светлее, чем его отец. От него веяло спокойствием и уверенностью в себе: сразу было видно, что он воспитывался в Европе; и он обладал ловкостью и силой, которые вырабатываются участием в спортивных состязаниях. Он учился в том же шотландском университете, что и Нанкху, но когда он поступал туда, Давуд был уже на последнем курсе, и степени они получили разные: один по медицине, а другой — по экономике.

Молодой Нанда скользнул в кресло для посетителей, напротив большой конторки, и замер в ожидании. Через несколько минут Старик поднял глаза. Молодой человек подавил в себе обычное неприятное чувство: смесь злости, снисходительного презрения и легкого стыда, которое охватывало его всякий раз, когда ему приходилось иметь дело с отцом.

— Я хотел бы поговорить с вами, отец.

— Говори, я жду.

— Только не так. Это серьезно, чрезвычайно серьезно.

Старик Нанда откинулся на спинку своего огромного кресла; он переплел пальцы так, чтобы большие упирались друг в друга, и сложил руки на животе. Он знал, что единственный сын осуждает его, и это бессознательно причиняло ему боль. Беда в том, что он вынужден обращаться со своим сыном, как с европейцем. Образование придало ему такой европейский лоск, какого нет ни у одного здешнего белого.

Старик Нанда бросил взгляд на изукрашенные причудливой резьбой часы.

— Сколько тебе потребуется времени?

— В сущности, это зависит от вас. По-моему, хватило бы и пяти минут, но, зная ваш характер, я опасаюсь, что мы не уложимся и в полчаса. Может быть, понадобится целый час.

— У тебя неприятности? — Старик Нанда испытующе глянул на сына.

— Да, но вы не догадываетесь, какие.

— Что-нибудь связанное с политикой? — поспешно спросил Старик Нанда.

— Советую вам, отец, принять пилюлю. На всякий случай.

Юноша говорил с еще более отчетливым европейским выговором, чем всегда, и поэтому Старик Нанда послушно достал пилюлю из ящика конторки и быстро проглотил ее. Затем снял трубку с одного из нескольких телефонов, стоявших у него под рукой, и сказал: