Очерки истории средневекового Новгорода - Владимир Янин

Оценивая степень достоверности сведений родословца происходящих от Миши Морозовых, А. В. Арциховский писал: «Но оно не заслуживает никакого доверия. Подобные позднейшие родословия вообще любили связывать свои генеалогии с летописными именами, примеров чему много. Можно предположить, что Морозовы произошли от Михаила Мишинича, но и это доказать нельзя, а ветвь Юрия Мишинича бесспорна».[425]

Однако указанные родословцы перечисляют и потомков Миши. Вот эти имена: «А у Михаила сын Терентий, а у Терентья сын Михайло ж, а у Михаила сын Семен, а у Семена сын Иван Мороз». Иван Морозов упоминается в летописи под 1413 г. как строитель церкви Зачатия Иоанна Предтечи на Десятине, в Людином конце, в непосредственной близости к Прусской улице[426]. Вознесенский же синодик не только сообщает генеалогические сведения; он пользуется более древним источником, описывающим ктиторские фрески и надгробия перечисленных в родословии лиц, которые были похоронены на Прусской улице. Вся цепочка перечисленных имен прочно прикреплена обоими концами к Прусской улице, но это не те имена, которые знакомы нам по берестяным грамотам Неревского раскопа.

Отсутствие прямых указаний на действительных предков Мишиничей ведет к попытке искать их косвенным путем. В этой связи определенные возможности открывает знакомство с историей церкви Сорока мучеников, в которой Мишиничи хоронили членов своей семьи до того момента, когда с основанием Колмова монастыря в 1392 г. Юрий Онцифорович создал там новую семейную усыпальницу.

Церковь Сорока мучеников была заложена в 1200 г. Инициатором ее постройки летопись называет Прокшу Малышевича, а под 1213 г. она так рассказывает об окончании ее строительства: «Того же лета, волею Божиею, съверши церковь камяну Вячеслав Прокшиниць, вънук Малышев, Святых 40; а даи Бог ему в спасение молитвами святых 40». В 1227 г. церковь была расписана тем же Вячеславом, Малышевым внуком.[427]

О Вячеславе Прокшиниче летописец знает не только как о строителе церкви Сорока мучеников. В 1224 г. он был членом новгородского посольства к князю Юрию Всеволодовичу. В 1228 г. летопись титулует его тысяцким, а под 1243 г. сообщает о его смерти 4 мая в монашеском чине под именем Варлаам в Хутынском монастыре.[428]

Летописцу известен и большой круг его родственников. В 1247 г. в том же Хутынском монастыре и тоже в монашеском чине под именем Анкюдин умер сын Вячеслава – Константин. В 1219 г. во время очередного столкновения в Новгороде был убит брат Вячеслава – Константин Прокшинич, которого летопись называет жителем Неревского конца. Под 1228 г. упоминается другой брат Вячеслава – Богуслав. Хорошо известен и отец Вячеслава – Прокша Малышев, судьба которого стала образцом для его сына и внука. Летопись под 1207 г. сообщает о Прокше следующее: «В то же лето преставися раб Божии Парфурии, а мирьскы Прокша Малышевиць, постригся у святого Спаса на Хутине, при игумене Варлааме»[429].

У нас нет возможности сомкнуть Малышевичей и Мишиничей в одну цепь генеалогических связей: в середине – второй половине XIII в. сведения о том и другом роде прерываются на полстолетия. Но мы уверенно можем утверждать, что на рубеже XII–XIII вв. комплекс усадеб, хозяевами которого спустя сто лет были Мишиничи, принадлежал Малышевичам. Еще в 1954 г. во время раскопок усадеб «А» и «Г», расположенных к северу от Холопьей улицы, были найдены две грамоты – №№ 114 и 115[430]. Первая обнаружена в слоях 16-го яруса (1197–1224 гг.), вторая – в слоях 17-го яруса (1177–1197 гг.). Автором первой был Богош, т. е. Богуслав, автором второй – Прокош, т. е. Прокша.

Если идентификация Прокши и Богши соответственно с Прокшей Малышевичем и Богуславом Прокшиничем верна, то, даже не решая вопроса о связи Малышевичей и Мишиничей, мы имеем основание утверждать, что Малышевичи на рубеже XII–XIII вв. распространяли свое влияние на значительный район Новгорода, от церкви Сорока мучеников до усадеб на Холопьей улице, тогда как в XIV–XV вв. этот же участок принадлежал Мишиничам. Иными словами, картина городского землевладения новгородских бояр, установленная для XIV–XV вв., обретает характер традиционности.

Резюмируя изложенные наблюдения, мы приходим к выводу, что при любом решении вопроса о путях сложения такого порядка городское землевладение боярства в Новгороде осуществлялось в специфических формах, при которых в руках одного боярского рода находилось много усадеб. Крупные боярские семьи владели не мелкой ячейкой городской территории – усадьбой, а целыми районами в своих концах. Эти районы составляли основу объединения под властью или влиянием владевших ими боярских семей тех отрядов зависимого от бояр населения, которое поддерживало их в политической борьбе. Устойчивость внутрикончанских связей, столь характерная для Новгорода на всем протяжении его независимости, уходит корнями в эту особенность кончанской организации. Сама традиционность таких связей могла бы служить существенным аргументом в пользу изначальности прослеженных форм боярского городского землевладения.

В этой связи большой интерес представляют наблюдения П. И. Засурцева, который, анализируя особенности застройки исследованной Неревским раскопом территории, пришел к выводу, что усадьбы южной части раскопа, т. е. как раз те усадьбы, где в XIV в. жила посадничья семья, во второй половине Х в. составляли часть уходящего в основном за южную границу раскопа первоначального поселка. Противопоставляя этот поселок остальной раскопанной площади, исследователь писал: «Поселение, открытое в южной части раскопа (и датируемое серединой Х в. – 953 г.), по-видимому, было уже городом»[431].

Наши наблюдения не расходятся с выводами Б. Д. Грекова, который собрал интереснейшие материалы, свидетельствующие о том, что концы Новгорода были не только формой членения города на районы, не только частями городской территории, но и формой объединения ее более дробных элементов. Предполагая, что кончанское деление могло быть не только исконным, но и догородским, Б. Д. Греков сопоставлял его с кончанским делением новгородских волостей, в системе которых концами обозначались административные совокупности деревень[432]. Эта мысль теперь находит подтверждение. Повидимому, концы в Новгороде возникли как объединение нескольких боярских поселков, сохранивших свою зависимость от боярских семей вплоть до последнего этапа существования Новгородского боярского государства.

Новый этап консолидации боярства в середине XIV века

Наблюдения над реформой посадничества в конце XIII в. заставляют различать две стороны республиканской боярской организации этого времени. Посадничество как таковое сохраняет древнюю форму единоправия. Его срок ограничен и регламентирован, однако организация республиканской власти еще не связана с существованием «степенного посадника» и «старых посадников». С другой стороны, эта организация уже содержит в себе прообраз будущих классических республиканских порядков, поскольку посадник является представителем не только своей собственной боярской группировки, но и общегородского боярского совета, образовавшегося из представителей всех концов Новгорода. Выборы посадника на определенный непродолжительный срок являются лишь дополнением к другим выборам, в ходе которых представители концов получали пожизненные полномочия и права преимущественного избрания в посадники. Посадничество вращается в замкнутом кругу кончанских представителей. И проникновение внутрь этого круга новых лиц обусловлено в каждом случае физической или политической смертью одного из членов правящей элиты.

По существу, этот порядок уже содержит в себе противопоставление степенного посадника старым посадникам, но пока степенной посадник называется просто посадником, а старые посадники не имеют никакого титула. Во всяком случае мы должны строго различать посадничество и кончанское представительство в посадничестве. Иной боярин, став членом элиты после смерти своего предшественника, мог сделаться посадником лишь спустя несколько лет после того, как он получал преимущественное право быть избранным на высшую должность, поскольку, как уже отмечено, регулярной очередности в получении посадничества не существовало. Теоретически вполне возможен случай, когда какой-либо кончанский представитель так и не становился посадником.

Свидетельства документов, бывшие весьма отрывочными для начала XIV в., после 1316 г. становятся еще менее удовлетворительными. Новое посадничье имя сообщает впервые только договор Новгорода с Ливонским орденом, составленный в 1323 г.[433] В этом документе посадником назван Олфромеи, т. е. Варфоломей.

Имя посадника Варфоломея названо также в известном Ореховецком договоре Новгорода со Швецией, датированном 12 августа 1323 г.[434], и в договоре Новгорода с Норвегией 3 июня 1326 г.[435] Летописные данные дополняют сведения об этом посаднике. Он упомянут под 1331 г., когда летописец повествует о встрече в Новгороде архиепископа Василия в день св. Потапия (8 декабря) после его поставления: «И рада быша новгородци своему владыце, а при князе Иване, при посаднике Валфромеи, при тысяцком Остафии»[436]. Под той же датой о посадничестве Варфоломея, названного в немецком тексте Олферием, сообщается в донесении Немецкого двора Рижскому магистрату о ссоре новгородцев с немецкими гостями 10 ноября 1331 г.[437] Скончался Варфоломей в 1342 г, и летописный рассказ о его смерти сообщает о происхождении этого боярина: «Месяца октября преставися раб Божии Валфромеи, посадник новгородчкыи, и положиша тело его у Святых 40 в отне гробе владыка Василии с игумены и с попы»[438]. Отчество Варфоломея Юрьевича указано также в летописи под 1334 г.[439] и в одном из летописных посадничьих списков.