Путь рыцаря - Людмила Ардова

Позже я понял, почему Советник совершал свои монологи перед птицей: как и все коварные люди, он не доверял в этом мире никому, но потребность высказаться, излить свою мрачную душу у него оставалась.

В пустой темной комнате, наедине, его речь звучала почти дико. Холодный неприязненный голос вызывал впечатление безумия, и по началу я не понял к кому он обращается, называя его Карлайл.

— Ну что, добрый Карлайл, дело наше близится к завершению: осталось ждать совсем чуть-чуть и мрамор опуститься им на головы — никакой демон замка не придет на помощь.

Да, король будет мной доволен. Чудак, жалкая марионетка, вообразивший, что он может тягаться с магами. С теми, кто его сотворил, как личность, воспитал, вскормил, дал защиту — этот жалкий пузырь хочет тягаться с нами! Это даже не смешно! Это скучно! Вот ведь и привязалась ко мне это выражение от проклятого интригана Мараона.

(Мараона?! Не тот ли Мараон, что перевязывал мне рану и пел свои песни? Что могло бы их связывать?) Мысли мои лихорадочно носились, а между тем Сваготен продолжал свои причитания:

— Если бы ты знал, Карлайл, как мне все надоело здесь, в этом дьявольском замке — темном и унылом.

"Странно, мне он таким никогда не казался", — подумал я, — наверное, это зависит от настроения человека: и золотые покои могут показаться мрачными человеку с такой мрачной душой и, словно, в подтверждение моих слов он сказал:

— У меня унылое сердце: я устал искать совершенство в этом мире — все скучно, Карлайл, как долго мы с тобой живем на этом свете! Но жизнь не отпускает меня. Вот и теперь, она вовлекла меня в новое дело. Я не могу расстаться с ней, Карлайл! — вдруг страшно задурачился Сваготен, он вел себя как сумасшедший, менял голос, строил рожи, как будто сам смеялся над собой. Мне стало ясно, что человек этот сильно ненавидит себя самого, поэтому он говорил с птицей. Мне пришлось дальше вслушиваться в этот бред.

— А ведь началось наше дело с чьей-то небрежности. Потомки Николы настоящие олухи: доверить переписчикам столь важный манускрипт — кто-то сделал копию заклинания и сам, потом, утратил ее.

А я, как истинный знаток и любитель древних текстов, подобрал этот свиток в куче других запылившихся свитков, в лавке старого Антонина — чудак и не знает, чем торгует — боги нарочно выбрали такого глупца для своих проделок!

При этих словах Сваготена что-то кольнуло мою память, мне показалось, что я прежде где-то слышал это имя.

— Один Жарра развлекал меня в этой дыре — чудак, он думал, что сможет обвести меня вокруг пальца. Пришлось подкинуть ему свиток с указанием на старый архив, вот уж пришлось порыться этому глупцу в винном погребе! Жаль, конечно, хорошего вина, но что поделать! Зато теперь он, уж точно, никуда не выйдет.

Плохо, что мне не удалось отыскать книгу заклинаний — она была бы очень кстати — но не перекапывать же весь замок. Да, наш магистр что-то затевает, что-то грандиозное, и очень плохо, что меня нет сейчас рядом с ним. Эти прохвосты, Нермин и Шунжак, опять сумеют заслужить внимание магистра и поднять свой уровень за счет его знаний.

Исповедь Сваготена сильно озадачила меня. И я долго раздумывал над смыслом сказанного. Вся его речь так четко врезалась в мою память, что я мог повторить ее слово в слово.

Вскоре тайно встретившись с Ивонной, я узнал радостную новость о том, что домой вернулся Унэгель.

Я обрадовался, увидев, как подрос Унэгель. Он стал высоким крепким мальчиком с ясными улыбчивыми глазами и светлой шевелюрой.

Кэлла Ивонна поведала ему о наших планах и взяла слово хранить молчание. Лицо мальчишки сияло оттого, что его приняли в таинственное, опасное, взрослое дело.

— Я вижу: ты не боишься принять участие в нашем приключении? Хочу предупредить тебя, что сам не знаю точно, как все будет, а меня неизвестность пугает. Ты должен отдавать себе отчет в том, что делаешь — это не игра.

Кажется, сейчас до мальчика дошло, что ему предстоит, и он сразу сделался серьезным:

— Я немного боюсь. Но ведь я — рыцарь! Я сын своего отца, внук своего деда, а они были смелыми людьми. Я не должен бояться, да? — и он с надеждой посмотрел мне в глаза.

Я расчувствовался от его доверчивости и, проглотив комок в горле, сказал:

— Страх — самое сильное оружие — он убивает лучше любого меча, но есть еще другое, то, что сильнее страха — это любовь к своим близким. Ты — единственный мужчина у своей матери, ты должен позаботиться о ней!

— Я знаю, — тихо сказал Унэгель, — я все сделаю как надо.

Мы решили воспользоваться все тем же ковром с пенктаграммой — раз он уже однажды сработал, то почему второй раз не должно получиться?

Через подземный ход мы проникли в Главную башню. Поднявшись на второй этаж, мы с трепетом вошли в кабинет герцога.

Сквозь окна лил лунный свет, и дорожка его враз падала на ковер. Унэгель крепко сжал мою руку и глубоко вздохнул. Ивонна положила ему руки на плечи и привлекла его к себе, но мальчик выскользнул из материнских объятий и стоял, приоткрыв рот, зачарованно глядя на ковер.

— Ну что ж, пора действовать! — твердо сказал я.

Мы расположились вокруг ковра, зажгли свечи, Ивонна приготовила изящный клинок из римидинской стали — он дрожал в ее хрупкой руке, и я открыл книгу на нужной странице.

Самым сложным мне показалось прочитать заклинание: оно было написано древним витиеватым стилем и трудно выговариваемым языком — надо было не сбиться и повторить отдельные строки нужное число раз, надо было капнуть воском на свою ладонь, и повернуться против часовой стрелки тоже в определенных местах, а еще, я вкладывал в это действие всю свою веру, на которую был способен — только так, мы могли доказать: как погиб герцог.

Закончив читать, я взял руку мальчика в свою ладонь и сказал: не волнуйся, все будет хорошо. Ивонна дрожащими руками передала мне клинок, и я легким взмахом сделал надрез на ладони Унэгеля. Тяжелые капли крови упали на ковер, Унэгель пронес руку над всей пенктаграммой и громко сказал:

— Демон, страж Дома, появись!

Все силы души, вся энергия вложенные нами в это действие, не пропали даром.

После сказанных Унэгелем слов, что-то зашевелилось и комнату заволокло темной пеленой, свечи погасли. Ивонна слабо вскрикнула. Когда же тьма рассеялась, лунного света, словно прибавилось: комната была полна им. В самом центре пенктаграммы стояло нечто! Это был и не зверь, и не человек, хотя силуэт его был вполне человеческий. Три красных глаза смотрели недобрым взглядом, трудно объяснить, что у него была за шкура, но она приходила в волнение, когда демон сердился или радовался. Отвратительный вид дополняли страшные когти на нижних конечностях. В одной лапе он сжимал грозный посох, один конец которого был заострен, а другой выглядел как трезубец. Он встряхнулся, словно на нем была вода, и целый сноп холодных искр полетел в разные стороны от этого движения. Мороз прошел по моему телу.