Мишахерезада - Михаил Веллер

Мы застучали в бронзу, как звонари в бомбоубежище. Глухо.

— А как рабы строили пирамиды? — озадачились мы и принесли из запасников веревку типа трос. Обвели вокруг Ивана и в две линии ударили копытами, как на празднике перетягивания каната. Веревка затрещала! Царь не обращал внимания на нашу возню, жестокая бронзовая ухмылка оставалась отрешенной.

Мы объявили брэйн-штурм и побились головами о стены.

— Читайте книги… — сказал я.

— Какие книги?

— Про пиратов! Игорь — стамеску и молоток. Женя — ведро горячей воды и пачку мыльного порошка.

Мыло лили на палубу врага в абордаже — чтоб скользили и падали.

Разболтали ведро мыльного раствора. Подбили стамеску под постамент Ивана и осторожно подлили в щель. И так с трех сторон, чтоб под низ просочилось.

— А теперь — аккуратно: мыльную дорожку до дверей.

За два конца заведенной веревки впряглись по семеро. Мы с Игорем втиснулись меж спинкой бронзового трона и мраморной стеной. Уперлись удобней спинами, коленями и локтями. Задушенная команда:

— Раз!.. два!.. пошшеелллллл!!.

Йес! Статуя шевельнулась, сдвинулась, поехала — и пошла, пошла, пошла!

— Давай! Давай! Не останавливаться!

Мы повернулись и толкали сзади, держа ноги вбок от мыльного следа. Трон разогнался по скользкому, упряжка летела!

— У-тю-тю-у!..

По мыльной трассе, по мраморному полу, бронзовая масса — со свистом.

— Хорош. Стой. Тормози.

А уж хрен. Летит.

— Стой! Держи!!! Назад!!!

Разогнанный тонный бронзовый таран с хрустом вломился в дубовую дверь собора. Так вышибали крепостные ворота.

Мы оцепенели. Глаза боялись видеть.

Дверь треснула.

— Ой бля… — сказал народ, готовясь к расстрелу.

— Фигня, — сказал Игорь Гомозов. — Смешаю опилки с эпоксидкой и зашпаклюю.

— Эта трещина с революции семнадцатого года.

— Дух Ивана Грозного штурмует дух Казани, — объяснил Серега Некрасов. Он был самый интеллигентный из нас.

По брусьям, по паперти, по мыльной смазке мы заволокли Ивана в кузов подогнанного вровень грузовика. Рессоры просели.

После этого Мефистофель был нам — фью. Прочие тем более.

Я встал в кузове, поддерживая под ягодицы Венеру и Артемиду. Красивые снежные хлопья садились на обнаженную античную толпу. Вандальское зрелище, жертвы зондеркоманды. Беззащитны в грузовике, как партизанки перед виселицей.

— На первой езжай! Тихо, ровно…

Мы пересекли Невский, заложили разворот по каналу, площади Искусств, мимо «Европы», и по Невскому до костела. Со скоростью пешехода. Народ балдел. Иностранцы щелкали камерами.

Ревнуя к нашей славе, директор пришел в костел наблюдать и вдохновлять. Мы застелили лестницу брусом, полили мылом, тащили спереди и толкали сзади.

— Вот так работали на стройке пирамид, Владислав Евгеньевич!

Директор обиделся. Доценты и доктора наук за глаза называли его циничным эксплуататором.

— Рабы хреновы… — отреагировал он.

Иван скользнул с брусьев, как рухнувший косо с платформы танк, и размозжил директору большой палец ноги.

Автогонщики

В АХЧ вечно говорили о машинах. Странный народ толокся.

— Это друзья Юрия Арсентьевича — автогонщики?

— Это друзья Юрия Арсентьевича — жулики, — вразумительно ответствовал Георгий Георгиевич, завэкспозицией и мой верховный шеф.

Если он был высок, строен, беспечен и гриваст, то его друг и директор Слава, он же Шер, хотя Шердаков, был его лысо-корыстной копией. Слава требовал, чтобы Казанский во всех возможных случаях и документах именовали МИРА. Музей Истории Религии и Атеизма. «Вам звонят из МИРА!» Не то из МИДа, не то из МУРа, хрен вас знает: на всякий случай слушали с опаской.

Слава хотел двух вещей: стать член-корром и ездить на черной «Волге». И работал в этих направлениях. Поил командировочных приятелей из Института Философии и купил по блату списанную «Волгу» на бюджет музея. Вот ее и требовалось привести в божеский вид. Отремонтировать, выкрасить и вылизать. Юрий Арсентьевич радостно набрал прохиндеев на ставки уборщиц и сторожей. Они трындели на жаргоне фарцы, курили «Мальборо» и прихватывали наших мэнээсок.

— Владислав Евгеньевич, мы договаривались, что я буду вылизывать вашу машину, а не ваш зад, — с невообразимой наглостью и собственным достоинством заявил один, и Шер съел.

— Юра, — сказал другой Арсентьичу, — давай я сам буду тебе платить те девяносто в месяц, что ты мне выписал, только чтоб я это долбаное железо больше вообще не видел.

Это были ребята из шайки угонщиков, освободившиеся по условно-досрочному. Они пришли на легализацию: работа, трудовая книжка, справки для прописки и т. д. Наши зарплаты оставляли их в непонимании.

С Сашей, бывшим чемпионом-раллистом и перегонщиком краденых аппаратов в Среднюю Азию и на Кавказ, я иногда ездил по хозяйственным надобностям. Он садился за руль раздолбанного, списанного, перечиненного «рафика» как хищный зверь на гоночный мотоцикл. Прогревал, газовал, и рвал с места пулей, топя педаль и переходя с первой на прямую.

Он не держал по городу меньше девяноста. Микроавтобус дребезжал, трепетал и разваливался. В поворот он вписывал вираж на двух колесах, не снижая скорости. Заскакивая правыми на тротуар, мертво осаживал перед светофором, и ни разу сосед слева не посмел возразить.

— Кто чует машину — того чует сосед, — скалился он. — В городе только дураки бьются.

С ним было весело. Полный симбиоз биологического организма и разваливающегося железа.

Он разбился через три года в угоне, слетев с дороги, когда встречная из-за грузовика вышла ему в лоб.

Сигнализация

— Вы кто?

— Кто скажете, Владислав Евгеньевич.

— Вы что заканчивали?

— Вообще?

— В частности.

— В частности все, что начинал.

— Вы кем работаете в музее?

— Владислав Евгеньевич, у меня тоже вопрос. Я кем работаю в музее?

— Вы за что получаете зарплату?!

— Мне кассир не говорила.

— Вас давно пора уволить!

— Меня — уволить? Меня давно пора наградить!

— За что?!

— За боевые заслуги! За оборону Ленинграда! За спасение утопающих!

— Где сигнализация?!

— Вот я вам сигнализирую!

— Прекратите паясничать! (Хлоп по столу.)

В кабинете присутствует наш отдел кадров Наташа Лубенец. У Наташи большая грудь, тонкая талия и бедовые черные глаза. Она регулярно залетает. Сейчас она наслаждается поединком двух самцов и испускает женские флюиды. Дир распускает лысый хвост. Я не могу поджать свой в Наташином присутствии. В конце концов, я моложе и лучше выгляжу.

— Кто позволял вам садиться?! (Хлоп по столу.)

— Владислав Евгеньевич, у меня в вашем присутствии ноги слабеют.

— Я спрашиваю: где сигнализация?! Что вы пишете?!

— Младший научный сотрудник. Экскурсовод.

— Что?

— Помощник главного столяра. Заместитель заместителя заместителя по административно-хозяйственной части.

— Кто?

— Снабженец. Курьер. Бригадир младшенаучных грузчиков. Первая фреза собора — пильщик оргстекла.

— Что вы бормочете галиматью!

— Отвечаю на ваш вопрос кто я.

— Я вам сам отвечу, кто вы! Вы работать собираетесь?!

— Уже нет.

При серьезных нотах Наташа встает и тактично уходит, цокая по каменному полу. Мы ни на секунду не отвлекаемся на симфонию заднего фасада лучшей фигуры музея, просто внимания не обращаем. Кураж сразу спадает. Секс-бомба оживляла смысл диалога.

— «Прошу вас…» Хрена лысого я тебя уволю.

— Нет уж увольте, возразил Чичиков.

— Когда наконец будет сигнализация! Ты что, ничего не можешь поставить!

— Я все могу поставить! Хоть к стенке, хоть пистон! В этой «Главсирене» очередь два месяца, а что я?

— Так раком их поставь! Омаром, силь ву пле!

— В гробу они меня видали!

— А я тебя где видал?..

— А давайте минное поле поставим в коридоре. Чего там сигналить.

— Иди работай! Не подпишу!

Последний месяц мы с ним жили душа в душу, лучшие друзья. Извинялись за расставание. Наташа ему не дала. Мне тоже.

НЕВЫНОСИМАЯ МЕЛОЧЬ БЫТИЯ

Водка с пельменями

Боже мой боже мой, какой нужно иметь злой умысел и искаженную психику, чтобы темной ленинградской зимой, в слякотный вечер пятницы после получки, не снизойти спасительной мольбе организма о водке с пельменями.

И вот, на фоне метеорологии «мечта алкаша» я двигаю мокрые ботинки в сторону «Генеральского» гастронома. Моральный императив утвердил меню. Бутылка водки и пачка пельменей. Реабилитационная доза для снятия стресса и восстановления иммунитета.

Цель близка: Гоголя угол Невского, напротив касс «Аэрофлота» — две ступеньки вниз. Место центровое, с выпивкой нормально. Толпа толчется и сопит: у мужиков получка. Электричество, бакалейный запах и грязь с опилками на полу.

И — нет сегодня тут водки! Бормотуха, сухое, фигня. И пельменей тоже нет.

В растерянной толпе страдает знакомое лицо. Мишаня Клементьев, однокашник. Тоже после университета, тоже сторублевый специалист, разведен и с комнатой в центре. Стандартный здоровый запрос в глазах: поллитра водки и полкило пельменей. Утомленная психика, приличное воспитание!..