ФАЛЬШАК - Андрей Троицкий

Жбан меланхолично разглядывал сквозь запотевшее стекло какие-то перелески и с душевной теплотой вспоминал соседского мальчишку. Сейчас Алешка наверняка вернулся со станции, водку принес. Стучит в дверь, но никто не открывает, хозяина нет дома. Вздохнув, Жбан протер боковое стекло рукавом куртки. И тут только сообразил, что машина мчит вовсе не к Москве, а в обратном направлении. Места проезжали чужие, незнакомые.

– Послушайте, – он тронул водителя за плечо. – Куда мы, собственно, едем?

Водитель, держась за баранку одной рукой, другу руку положил на подголовник пассажирского сидения. Жбанов разглядел на указательном пальце татуировку в виде перстня, с черепом на светлом фоне. Жбан вспомнил, что такие татуировки обычно встречаются у злостных лагерных отрицал, исповедующих культ насилия. Никак ни у ментов. На мгновение водитель оглянулся назад, весело глянул на пассажира и вновь уставился на дорогу.

– Не надо ссать, братан, – сказал Панов. – Побереги нервы и стучи кадыком. Скоро будем на месте.

Жбан почувствовал, как в правый бок ткнулся ствол пистолета.

– Сиди, сука, и рыпайся, – прогудел Ищенко. – Какой любопытный.

Машина свернула с узкой асфальтовой дороги в лес, проехали еще километра два-три. «Волга» остановилась посередине затопленной дождем дороги. «Оперуполномоченный» Ищенко, тыкая стволом пистолета под ребра, вывел пленника из машины. Предавая правильное направление движению, толкнул в спину, пнул в зад подметкой ботинка. Услышав за спиной какой-то странный шум, Жбан оглянулся, и сердце помертвело от страха. Панов, открыв багажник, вытащил оттуда обрезок бильярдного кия и штыковую лопату. Жбан получил новый пинок в зад. За шиворот попадали холодные дождевые капли, лицо стегали еловые ветви, но Жбан ничего не чувствовал, ничего не видел перед собой, только эту лопату. Его привезли в безлюдный лес, через минуту кончат и закопают.

– Стой, – сказал Ищенко. – Пришли.

В следующую секунду Жбан получил такой удар кием поперек спины, что свет померк в глазах, а он устоял на ногах лишь потому, что ткнулся в мокрый ствол осины. Ищенко дернул его за рукав куртки, повернул к себе. Вцепившись пятерней в волосы, влепил кулаком в лицо. Жбан вяло брыкнул ногой, стараясь угодить противнику в пах, но промахнулся. И в следующую секунду тяжелый кулак врезался в верхнюю челюсть. Жбан медленно опустился на корточки и, застонав, растянулся на земле. Перевернулся с боку на спину. В тот же момент Ищенко прыгнул коленями ему на живот. Жбан закричал от боли. Ищенко и Панов ухватились за его куртку, заставили подняться на ноги.

– Кто вы? – выдавил из себя Жбанов. – Чего вам надо?

– Друзья.

Жбан получил новый удар в лицо.

– Хотите знать, о чем меня спрашивали в прокуратуре?

– Не совсем, земляк, – оскалился Панов. – Не совсем.

Он зашел сзади, крепко ухватился за ручку лопаты, размахнулся. И ударил плашмя полотном лопаты поперек поясницы. Жбанов повалился на колени. Ищенко, резко выставив вперед ногу, заехал по зубам. И тут же нанес удар в живот носком ботинка. Жбанов, вскрикнув, упал на мокрую траву. Ищенко, согнувшись, вцепился в волосы, поставил Жбанова на колени. Прицельно ударил кулаком в левый глаз.

– Вставай, – заорал Ищенко. – Вставай, мразь.

Жбан держался руками за разбитое лицо, испытывая позывы тошноты и спазмы живота, будто внутренности долго прокручивали в промышленной мясорубке. Во рту появился какой-то отвратительный кислый привкус, будто в глотку влили стакан протухшего сока. Харкнув кровью, Жбан поднялся, широко расставил ноги, стараясь сохранять равновесие. Он видел, как Ищенко вытащил из-под плаща пистолет, направил ствол в ему в грудь и спросил:

– Сколько денег ты отдал Архипову?

– Шестьсот штук.

– Где ты держишь остальные бабки?

– Господи, я отдал все. У меня не осталось ни копейки.

Ищенко ударил пистолетной рукояткой по шее. Врезал ботинком в бедро. Жбан очутился на траве. Пинками и ударами кия его снова заставили встать.

– Где деньги, паскуда? – Ищенко поставил курок в положение боевого взвода. – Считаю до трех. Счета «четыре» не будет. Раз, два…

– Деньги на съемной квартире в Черемушках, – Жбан медленно продиктовал адрес. – Нужно взять молоток и разбить кафель, которым облицована ванная. Прямо под ней герметичный пакет. В нем четыреста пятьдесят штук сотенными и полтинниками.

Ищенко спрятал пистолет под плащом. Панов шагнул вперед, ласково, как любимую собаку, потрепал свою жертву по щеке.

– Вот, хорошо, уже теплее. А ключики? Ключики от квартиры, где деньги лежат?

– На даче. Войдете в спальную. Там тумбочка у окна, в верхнем ящике. Откроете и увидите.

Дрожащей рукой Жбан вытащил ключи от дачи, протянул их Панову.

– Ну, молотчага, – одобрил Панов. – Нравится мне этот парень. Ничего не могу с собой сделать, нравится он мне, и все тут. Никаких соплей, никакого дерьма в сахаре. Молодец. Коротко и ясно. Адрес и ключи.

– Вы не убьете меня?

– Конечно, нет, – удивился Панов. – Что за вопрос? Мой друг останется с тобой. А я съезжу на место. Нужно убедиться, что ты говоришь правду. И забрать бабки. Это отнимет много времени, поэтому тебе придется подождать. А теперь снимай кроссовки. Нам не к чему тут тебя пристегивать или привязывать. Хочется, чтобы ты далеко не убегал до моего возвращения. И носки тоже снимай.

Панов стоял, подперев плечо ручкой лопаты, и смолил сигарету. На его физиономии блуждала тупая идиотическая улыбка. Он смотрел, как Жбанов, пошатываясь, расшнуровывает кроссовки, стягивает носки.

– Молодец, – снова похвалил Панов. – Просто артист.

Он выплюнул недокуренную сигарету. Дернул вверх за ручку лопаты и в то же мгновение опустил ее. Нанес неожиданный режущий удар ребром полотна по пальцам правой ноги Жбанова. Ищенко засмеялся хриплым придушенным смехом, от которого леденело сердце, а по спине бегали муравьи. Жбанов упал на колени и завыл от боли. Через пару секунд он уже катался по траве, разбрызгивая кровь. Ребро лопаты, как гильотина, напрочь отсекла большой палец в самом основании. Безымянный палец, перерубленный почти до конца поперек сустава, болтался на лоскуте кожи. Минуту Панов любовался, как его жертва катается по земле, воет от боли и плюется кровью. Он отбросил лопату в сторону, прикурил новую сигарету.

– Отсюда ни на шаг, – Панов похлопал Ищенко по плечу. – Постараюсь вернуться пораньше. Ну, сам понимаешь, если получится. Ты присматривай за этим хреном недоделанным. Минут через десять он очухается. И чего доброго куда-нибудь уползет.

Панов повернулся и быстро зашагал обратной дорогой к машине.

– Ох, мама дорогая, – отвечая на какие-то свои мысли, сказал сокамерник Бирюкова, рыхлый мужчина лет сорока пяти, похожий на отъевшегося мучного червя. Мужчина представился Константином Павловичем Сафоновым, нормировщиком чаеразвесочной фабрики. – Ох, мамочка моя, мама…

Только что закончился обед, состоявший из бульона, вкусом и цветом напоминавшего разбавленный костяной клей, отварного риса, в котором, если хорошо поискать, попадались мясные волокна, и кружки чуть теплой желтоватой воды, пахшей нечистотами и распаренным березовым веником. Желтую воду почему-то называли чаем. Бирюков насилу засунул в рот пару ложек риса, отказавшись от бульона и так называемого чая. Сафонов съел все и попросил добавки. Теперь, когда он сбил зверский аппетит, хотелось пошевелить языком, переброситься парой фраз и услышать в ответ слова сочувствия. Но Бирюков, поспешно подложив под голову свернутую втрое спортивную куртку, отвернулся к стене и притворился спящим. Разговаривать с Сафоновым это даже хуже, чем пить здешний чай. Истекал третий день, как Бирюкова мариновали в изоляторе временного содержания. В камеру запросто могли набить еще десяток задержанных, но кончался сезон отпусков, с преступностью в столице было туго, видимо, еще не все насильники и убийцы вернулись после отдыха, и места оставались вакантными.

– Леонид, вы спите? – спросил Сафонов. Он сидел на краю деревянного настила, поджав под себя ноги. Не дождавшись ответа, стянул с ноги носок и, обмахивая им лицо, заговорил сам с собой. – Боже, почему я, человек с высшим образованием, человек, интеллигентный до мозга костей, должен находиться в этом вонючем подвале? Почему так? И почему именно я? Я, поклонник поэтов серебряного века… Для меня имя Тютчева значит больше, чем…

Бирюков не слушал, потому что все свои истории Сафонов рассказывал уже по третьему кругу. Около месяца назад бывший нормировщик в ходе пустяковый кухонной ссоры зарубил родного отца топориком для разделки мяса. И не придумал ничего лучшего, как, смыв кровь с линолеума, засунуть тело под диван. Сам нормировщик сел на электричку и отправился на дачу поливать помидоры, потому что законный отпуск пропадал на корню, и надо было занять себя чем-то полезным. Стояла жара, полив помидоров затянулся надолго. По всему подъезду, с первого до последнего этажа, разошлась сладковатая трупная вонь. Поэтому участковый инспектор в присутствии понятых вскрыл квартиру и обнаружил вздувшийся тронутый разложением труп. Сафонова взяли поутру, когда он в самом добром расположении духа наточил литовку и, засучив штаны, начинал покос росной травы.