Русские агенты ЦРУ - Джон Лаймонд Харт

Навязывание этой модели всем без исключения гражданам страны с самого начала являлось первоочередной задачей Коммунистической партии. В связи с этим интересно отметить, что многие работавшие на ЦРУ русские шпионы в различные периоды своей жизни сами в какой-то степени выступали в качестве проводников этого курса. Исходя из всего, что нам известно об этих людях, подобная деятельность давалась им без особого труда, как и любая другая роль, связанная с ореолом власти и престижа. Однако иногда эта социальная роль игралась ими автоматически, без осознания ее истинного смысла. Подобное отсутствие понимания может быть прокомментировано следующей историей, рассказанной человеком, названным мною Николаем, который, в свою очередь, приписывает ее известному советскому авиаконструктору Олегу Константиновичу Антонову. Со слов Николая, Антонов вспоминал: «Прибыв в Москву, я вышел прогуляться и, увидев строящееся здание, из любопытства подошел поближе. В это время подъехал грузовик с кирпичом, и две девушки начали разгрузку, сбрасывая кирпичи в кучу. Разумеется, они при этом бились, но девушки объяснили, что не отвечают за их сохранность, главным было количество разгруженных машин. Я обратился к водителю, который ответил, что рабочим платят сдельно… а все остальное его не касается!»

«Кирпичи, — иронически воскликнул Николай, — они никого не интересовали. И так по всему Советскому Союзу!»

Однако, если судить по прогрессу СССР в некоторых других областях, особенно в исследовании космоса и оборонной промышленности, этот:случай, рассказанный Антоновым, нельзя распространять на положение дел во всей стране. С другой стороны, по мере того как жизнь в СССР ухудшалась, это высказывание становилось все более пророческим. Но какова бы ни была ситуация в Советском Союзе на самом деле, русские агенты, работавшие на ЦРУ, редко испытывали желание отдать своим согражданам должное за их успехи. В этом и почти во многих других отношениях их чувства к своей стране в целом всегда были антагонистическими.

Вместе с тем, хотя психологическое давление, оказываемое в СССР на личность с самого раннего детства (направленное на достижение соответствия идеалам подчинения долгу и дисциплине), не достигает желаемого результата в смысле гражданских добродетелей, оно, несомненно, оказывает свое действие, выражаясь в массовых неврозах, вызванных эмоциональными стрессами. Как мне кажется, одним из следствий подобного конфликта является наличие в Советском Союзе повального алкоголизма, но не пьянство является единственным результатом всего этого. Существует множество других путей разрешения психологических конфликтов кроме пьянства. Для советских граждан, описанных в этой книге, альтернативой явилось предательство. Подтверждением этому выводу является тот факт, что, в отличие от многих своих сограждан, почти все советские шпионы, попавшие в сферу моего исследования (за исключением Юрия), были очень умеренны в употреблении алкоголя. Таким образом, в данном случае предательство выступило в качестве альтернативного способа разрешения внутренних конфликтов и противоречий, принося в то же самое время определенную финансовую выгоду, позволяющую вести двойную (и более приятную) жизнь.

Предшествующее описание деятельности некоторых советских офицеров касалось в основном фактов из их жизни. Для того чтобы выжить, шпионы обязаны быть скрытными; подобно некоторым птицам, имеющим оперение, делающее их незаметными, шпионы просто вынуждены вводить окружающих в заблуждение. Разумеется, нашему пониманию отнюдь не способствуют мифотворцы из средств массовой информации, зарабатывающие себе на жизнь прославлением этих индивидуумов как сильных, склонных к насилию, гиперсексуальных людей, часто физически привлекательных и начисто лишенных каких-либо сомнений.

Давайте попытаемся развенчать это искаженное представление и получше понять, что именно определяло поведение некоторых советских шпионов-перебежчиков.

Петр Попов

Чтобы пролить свет на дело Попова, воспользуемся проведенными ЦРУ психологическими тестами, а также выводами, сделанными мною на основании истории его жизни, рассказанной им самим. Последняя, однако, была изложена Поповым весьма бессистемно, его рассказ следует воспринимать как повествование человека простого и не склонного к рефлексии. Теперь, по прошествии времени, мы, вероятно, способны понимать его лучше, чем он понимал сам себя.

В поисках причин нелояльности Попова к советскому режиму мы можем пользоваться и его рассказами, и фактами советской истории. Первое, что бросается в глаза, — это отсутствие авторитетных фигур, с которых Попов мог бы брать пример в детстве. Подобно многим другим перебежчикам из СССР, потеряв отца в раннем возрасте, он не очень прислушивался к мнению матери. Единственным авторитетом в семье являлся его энергичный брат Александр. В рассказах Попова Александр выступает как человек суровый и не слишком склонный к проявлению чувств, но, безусловно, желающий младшему брату добра и сыгравший в какой-то период решающую роль в становлении его будущего.

Можно предположить, что немалый авторитет у мальчика имел также его школьный учитель, пользовавшийся большим уважением во всей округе, поскольку в школу ходили дети из других деревень, и влияние на них учителя было, по всей видимости, очень сильным. До революции, разумеется, существовала другая, общеизвестная и недоступная личность, — царь, считавшийся почти что Богом. Многие простые люди при виде этого благообразного, бородатого человека испытывали желание опуститься на колени и помолиться. Но к тому времени, когда Попов достиг разумного возраста, этого светского правителя уже смела стихия войн и революций. Что касается веры в Бога, то коммунисты это не одобряли. Разумеется, все верующие, в том числе и семейство Поповых, и после революции продолжали держать в избах иконы и потихоньку молиться, поскольку это вносило хоть какой-то порядок и смысл в их незамысловатую жизнь. Хотя, с другой стороны, за что им было благодарить Бога? В исследовании, посвященном постреволюционному периоду в СССР, спонсированном Гарвардским, университетом, отмечается: «В советскую эпоху крестьянин оказался наиболее угнетенным, эксплуатируемым и потерпевшим членом общества»{16}. Крестьяне делали все, что им говорили власти, имевшие возможность при необходимости подкрепить свои слова вооруженной силой, но часто это повиновение обуславливалось не уважением к начальникам, отдающим приказы, а простым желанием выжить. Последнее замечание особенно важно, поскольку именно общераспространенная, несущая в себе внутреннее противоречие психологическая раздвоенность — покорность в сочетании с неуважением к власти — помогает понять причину того безразличия, с которым позднее Попов, работая на ЦРУ, одновременно стремился подняться по ступеням служебной лестницы. Можно поставить себя на его место и попытаться понять, почему Попову пришлось научиться скрывать свои мысли, выдавать себя за того, кем он не являлся. Ясно одно — только такое поведение гарантировало ему выживание при советском режиме. Несмотря на офицерскую форму, Попов всегда ощущал себя крестьянином, даже несмотря на то, что советской системе со временем удалось внешне привить ему манеры офицера, принципы поведения которого были заложены еще при царском режиме и пережили революцию без особых изменений.

Что касается недостаточной приверженности Попова базовым установкам коммунистической системы при внешнем следовании ее правилам, то легко поддаться искушению и объяснить эту нелояльность к советскому государству влиянием брата-бунтовщика Александра. С другой стороны, подобное отношение Петра к властям, скорее всего, являлось типичным для человека из крестьян. «Отношение крестьянства к руководителям Советского Союза заслуживает особого объяснения, — утверждается в исследовании Гарвардского университета. — Около 75 процентов представителей этой группы выступают за насильственное уничтожение руководства [Советского Союза] и почти 80 процентов желали бы сбросить на Москву атомную бомбу»{17}. С другой стороны, приверженность Попова главным принципам породившего его общества не вызывает сомнения. Его личность была сформирована жизнью среди таких же крестьян, ведущих суровый образ жизни, и другого он не знал. Но каким бы тяжелым ни казалось существование семьи Попова, в жизни были и светлые стороны, о которых он любил вспоминать, в том числе те ясность и порядок, которые вносило посещение школы. Именно поэтому в дальнейшем превыше всего Петр ценил простоту и спокойствие.

Таким образом, связь Попова со своей страной основывалась не на религии, которую он не исповедовал, а всего лишь на обыкновенных традициях благопристойности, чистоты и гармонии, плюс язык, на котором выражались эти простые понятия. Таковым языком являлся для него, разумеется, русский. Хотя позднее Попов научился говорить еще на двух языках, ни одним из них он не владел настолько хорошо, чтобы воспринимать через него традиции иностранной культуры. Одной из притягательных черт Мили было то, что она могла говорить с Петром по-сербски, на языке, родственном русскому. Стоит также отметить, что вряд ли сотрудник ЦРУ Кисевалтер стал бы столь хорошим другом Петра, если бы американец свободно не говорил по-русски.