Мамалыжный десант (СИ) - Валин Юрий Павлович

– Прошла наша флотилия, теперь уже на Дунае оперируем. Большое дело, – пояснил Нерода.

– Я, товарищ старший лейтенант, в десантах и флотилиях мало понимаю, но вроде бы получилась очень продуманная операция, – рискнул предположить Тимофей.

– Зришь в корень, Тимка. Ценный ты человек и без понтов. Эх, учиться бы тебе, – Нерода вздохнул. – Только зачем ты румынам у Жебриян кричал «начальству доложите»?

– Так в спешке же. А что надо было сказать?

– Надо было уточнить: «русскому командованию». Они-то своим офицерам рассказали, но те уже не очень-то командование. А когда румыны догадались нашим пересказать, идти по твоим следам было поздно, начали гадать, куда ты можешь выйти.

– Так что ж гадать? Я не иголка, нашелся бы. А убили бы, так что ж… война она война и есть, – неловко сказал Тимофей.

– У нас иная специфика. Понятно, когда батальон встает в атаку, там каждого бойца не увидишь. А у нас группы маленькие, тут стыдно людей терять, – Нерода поправил ворот сырой гимнастерки. – Моряка, что у рыбного цеха на косе немцев уговаривал сдаваться, помнишь? Сказали, убило его вечером. Уж вроде кончилось всё на косе, а какой-то немец психанул.

– Жаль. Храбрый боец был.

– Такие люди после войны легендами станут. А вот сейчас, получается, судьба… – Нерода помолчал. – Ты, Тима, поосторожнее. Тебе еще после войны много дел предстоит, страну отстраивать, детей растить. Что ты головой крутишь? Дома никто не ждет или зарекался?

Ни о чем Тимофей Лавренко не зарекался, просто устал и при мыслях о «после войны» вновь тоска навалилась. Наверное, потому и распустил язык. Ну, иной раз можно и поделиться наболевшим с умным человеком. Контрразведчики, особенно боевые, склада характера старшего лейтенанта, язык распускать и глупо подначивать не станут.

…– Прости меня за прямоту, Тимка, – сущий ты дурак. И она не лучше. Такое по молодости случается, ничего страшного, обычное дело. Но такие вещи нужно до конца проговаривать, – шептал старший лейтенант. – Ладно, ты был бы гопник какой, без ума и совести. Ты же серьезный парень. И как ты с такой занозой в душе жить собирался?

– Я и не собирался. Думал, убьет сразу, – пробормотал Тимофей. – На плацдарме очень даже могло быть.

– Двойная дурь. И на плацдарме могло, и сегодня, и завтра. Вот это и называется «война». Но глупостей она не оправдывает. Я вот вчера отправил тебя без автомата, а потом… Не найдись ты живым, мне тот автомат и в смертный час вспомнился бы. А может и позже. В рай-ад, я, конечно, не верю, но поговаривают, что и после смертей что-то бывает. Встретишь там свою Стефу, и будете стоять как два идиота, смотреть на друг друга.

Стефэ она, а не Стефа, но поправлять Тимофей не стал. Во всем прав старший лейтенант, кроме одного – как можно умно сделать, если только глупо и получается?

– Понятно, там все сложно, – прошептал догадливый Нерода. – Но это ж не повод слепо драпать от ситуации. В сложных случаях иной раз имеет смысл и в лобовую пойти.

– Да как?! Пойти к ее отцу и сказать? Так он мне живо шею свернет. Он покрупнее вас и взрывается разом, как тот фугас.

– Ну, нужно как-то исхитриться. Подумай, ты их знаешь, знаком хорошо, тебе виднее. А пока взял бы, да написал ей письмо. Она читать-то умеет?

– Не хуже нас. По-русски читать-писать я сам ее доучивал, – обиделся Тимофей. – Она хоть и из села, но вовсе не отсталая. Грамотная девушка, сознательная.

– Да уж, сознательности в вас обоих прямо через край. Но ничего, поумнеете. Так что тогда? Адрес знаешь, пиши.

– И что я напишу?

– Это уж личное дело. Сознательная девушка даже намеки вполне понимает. По ходу, ты ее крепко любишь, хотя я вовсе и не специалист в романтике.

«Любишь»… Слово такое книжное, Тимофей и в мыслях опасался его употреблять. Стефэ была совсем своей… вот СВОЕЙ, и все тут. Странно это чувство «любовью» называть. Хотя, если посмотреть с иной точки зрения…

Светало… Допрос продолжался. Майор Бэлашэ от ушиба гранатой и встряски отошел, отвечал деловито, много чертил-рисовал в блокноте переводчика. Речь, похоже, шла о каких-то технических деталях. Тимофей с грустью подумал, что из-за проклятых оккупантов важной науки черчения вообще не проходил. Научился выкройки голенищ и союзок делать, вот тебе и все начертательные науки. Теперь уже вряд ли наверстаешь, и возраст не тот, да и как за парту с медалями на груди садиться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Между делом начальство и пленный доели остатки сухпая, допили нашедшийся у немцев коньяк. Особых запасов у контрразведчиков не имелось – к Вилково основная часть группы спешила налегке, там путь тоже шел по плавням и грязище, кроме оружия ничего и не тащили.

Спать не хотелось. Ноги и руки бойца Лавренко отдыхали, и на душе стало как-то легче. Это после разговора со старшим лейтенантом. Опытный человек – ему уж, наверное, за двадцать пять, наверное, женат и дети опять же…

Нерода лежал, опершись подбородком о потертый затыльник пулемета, смотрел на городок, распластавшийся средь зелени и воды. Тимофей не выдержал:

– Товарищ старший лейтенант, извиняюсь, а вы женаты?

– Нет. Не нашлась такая отчаянная. Я же все время в командировках и не особо того… материально обеспеченный и надежный. Собственно, я как-то и сам не собирался.

Замолчали, глядя на засиявшие солнцем плавни и сады. Тимофей подумал, что разговор каким-то странным вышел. До него чувствовал себя товарищ Лавренко туповатым и несчастным в личной жизни, а сейчас наоборот – впору старшему лейтенанту сочувствовать. А чего ему сопереживать: широкоплечий, сильный, лицо мужественное. Но никого у него нет. А у Тимофея есть, и, как ни крути, даже после смерти кто-то останется. Да и со Стефэ и ее родней все может наладиться. Не убьет же папаня двоих грешников, в самом-то деле? Тимофея, как показывает жизнь, не так-то просто угрохать. Нужно действительно рискнуть и письмо написать. Может и «пошлет» Стефэ по известному адресу, но между строк хоть узнается, как у нее дела. Если ответит, конечно.

Подошел довольный Земляков:

– Отдыхаете? А мы поработали. Беспринципен майор, как истинная мамалыжная аристократия, но как строитель – большой профи. Все помнит, все излагает, как по конспекту. Тебе, Тима, лично от меня большое человеческое спасибо. Такого сотрудничающего «языка» еще не попадалось. Гранатой ты его очень вовремя пристукнул – необычайно кристально всё в майорской башке прояснилось. Кстати, он считает, что во время пальбы ты его своим телом от пуль прикрывал.

– Я прикрывал? – удивился Тимофей.

– Ну, уж не знаю, как это там вышло, в ваши интимные дела не собираюсь углубляться. Он говорит, что понимает, что ты по служебной необходимости, но все равно тронут и благодарен. Будет с семьей за тебя молиться. Этот его случайный напарник – которого ты шлепнул – весьма странный был тип, напугал бедного майора, особо когда своего солдата прирезал. Нужно будет в «резиновых» документах как следует покопаться. Кстати, товарищи, а у нас пожрать осталось?

Позавтракать удалось только в городке. Здесь уже настраивалась прифронтовая мирная жизнь, десантники из переброшенных из Одессы подкреплений патрулировали улочки, имелась даже свежесозданная кавалерия – верхом моряки смотрелись странновато, но трофейных лошадей была взято уйма, как не воспользоваться. Развернулся в частных домах госпиталь, прибыли хирурги и медсестры.

Тимофей сидел на крыльце с миской жареной рыбы, ел и удивлялся скорости изменений. Казалось, всего несколько часов назад прыгали на берег в полную неизвестность, а сейчас, пожалуйста – почти все налажено. Да, сутки на войне – уйма времени!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Начальство совещалось, истомленный майор Бэлашэ дрых в тени пустой голубятни. По улочке шагала длинная колонна пленных – руководил ею мобилизованный местный житель с суровым посохом в руках, но румыны и сами шли бодро, довольные и полные надежд – война для них кончилась, живы-здоровы, а это почти и есть счастье.