Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909 - Марк Твен

Наши путешественники в сопровождении конвоя вскарабкались наверх. За письменным столом сидел некто и составлял деловое письмо, царапая гвоздиком по оберточной бумаге. Он встал и сделал "поворот кругом"; кошка соскочила на пол и спряталась под стулом, наемная барышня протиснулась в угол за кувшин с водкой, чтобы освободить место; солдаты прижались к стене рядом с ней, держа ружья "на плечо"; Альфред сиял от счастья и ощущения безопасности.

Майор обменялся с чиновником сердечным рукопожатием, непринужденно и бойко отбарабанил ему обстоятельства дела и попросил выдать желаемый паспорт.

Чиновник усадил своих посетителей и сказал:

– Хм, видите ли, я всего–навсего секретарь миссии, и мне бы не хотелось выдавать паспорт, когда сам посланник находится в России. Это слишком большая ответственность.

– Чудесно, так пошлите за ним.

Секретарь улыбнулся и ответил:

– Легко сказать! Он сейчас в отпуске, где–то в лесах, на охоте.

– Ч–черт подери! – воскликнул майор.

Альфред застонал, румянец сбежал с его щек, и он начал медленно проваливаться во внутрь своего костюма. Секретарь с удивлением проговорил:

– Для чего же чертыхаться, майор? Князь дал вам двадцать четыре часа. Взгляните на часы. Вам незачем беспокоиться, в вашем распоряжении еще полчаса. Поезд вот–вот придет, ваш паспорт будет здесь вовремя.

– Вы не знаете новостей, дорогой мой! Поезд опаздывает на три часа. Жизнь и свобода этого мальчика убывают с каждой минутой, а их осталось всего тридцать. Через полчаса я не дам и ломаного гроша за его жизнь. Клянусь богом, нам необходимо получить паспорт!

– О, я умираю, я знаю это! – возопил несчастный и, закрыв лицо руками, уронил голову на стол.

С секретарем произошла мгновенная перемена. Его безмятежность исчезла без следа, глаза и все лицо его оживились, и он вскричал:

– Я понимаю весь ужас вашего положения, но, право же, я не в силах вам помочь. Вы можете что–нибудь предложить?

– Кой черт, дайте ему паспорт, и дело с концом!

– Невозможно! Абсолютно невозможно! Вы о нем ничего не знаете; три дня тому назад вы даже не подозревали о его существовании. Установить его личность нет ни малейшей возможности. Он погиб, погиб, погиб безвозвратно!

Юноша опять застонал и, рыдая, воскликнул:

– О боже, боже! Дни Альфреда Пэрриша сочтены.

Тут с секретарем произошла новая перемена.

Прилив самого горячего сострадания, досады, растерянности неожиданно сменился полным спокойствием, и он спросил тем безразличным тоном, каким заговаривают о погоде, когда говорить уже не о чем:

– Это ваше имя?

Обливаясь слезами, юноша выдавил из себя "да".

– А откуда вы?

– Из Бриджпорта.

Секретарь покачал головой, еще раз покачал головой и что–то пробормотал. Затем спустя минуту спросил:

– И родились там?

– Нет, в Нью–Хейвене.

– А! – секретарь взглянул на озадаченного майора, который с бессмысленным выражением лица напряженно прислушивался к разговору, и как бы вскользь заметил:

– Если солдаты хотят промочить горло, здесь есть водка.

Майор вскочил, налил солдатам по стакану, и те приняли их с благодарностью.

Допрос продолжался.

– Сколько вы прожили в Нью–Хейвене?

– До четырнадцати лет. А два года назад вернулся туда, чтобы поступить в Йельский университет.

– На какой улице вы жили?

– На Паркер–стрит.

Майор, в глазах которого забрезжила смутная догадка, вопросительно взглянул на секретаря. Секретарь кивнул, и майор опять налил солдатам водки.

– Номер дома?

– Номера не было.

Юноша выпрямился и устремил на секретаря жалобный взгляд, который, казалось, говорил: "К чему терзать меня всей этой ерундой? Я и так уже достаточно несчастен!"

Секретарь продолжал, как будто ничего не замечая:

– Опишите дом.

– Кирпичный... два этажа.

– Выходит прямо на тротуар?

– Нет, перед домом палисадник.

– Ограда железная?

– Деревянная.

Майор еще раз налил водки, на сей раз не дожидаясь указаний, налил до самых краев. Лицо его просветлело и оживилось.

– Что вы видите, когда входите в дом?

– Узенькую прихожую. В конце – дверь. Справа еще одна дверь.

– Что еще?

– Вешалка для шляп.

– Комната направо?

– Гостиная.

– Есть ковер?

– Да.

– Какой?

– Старинный уилтоновский.

– С рисунком?

– Да. Соколиная охота на лошадях.

Майор покосился на часы. Оставалось всего шесть минут! Он сделал "налево кругом", повернулся к кувшину с водкой и, наполняя стаканы, бросил вопросительный взгляд сперва на секретаря, потом на часы. Секретарь кивнул. Майор на мгновение загородил часы своим телом и перевел стрелки на полчаса назад. Затем снова поднес солдатам – двойную порцию.

– Комната за прихожей и вешалкой?

– Столовая.

– Есть печка?

– Камин.

– Дом принадлежал вашим родителям?

– Да.

– Принадлежит им и сейчас?

– Нет, продан накануне переезда в Бриджпорт.

Секретарь помолчал и затем спросил:

– У вас было какое–нибудь прозвище в детстве?

Бледные щеки юноши медленно окрасились румянцем, и он потупил взгляд. Минуты две он, казалось, боролся с собой, потом жалобно проговорил:

– Ребята дразнили меня "мисс Нэнси".

Секретарь задумался, потом изобрел следующий вопрос:

– В столовой были какие–нибудь украшения?

– Да... Э–э... Нет.

– Нет? Никаких украшений?

– Никаких.

– А, чтоб вас! Вам не кажется, что это странно? Подумайте!

Юноша добросовестно задумался; секретарь, волнуясь, ждал. Наконец бедняга поднял на него унылый взор и отрицательно покачал головой.

– Думайте!.. Думайте же! – вскричал майор в неописуемом волнении и вновь наполнил стаканы.

– Как же так, – сказал секретарь, – даже картины не было?

– О, разумеется! Но ведь вы сказали "украшение".

– Уф! А что говорил ваш отец об этой картине?

Вновь лицо юноши залил румянец. Он молчал.

– Говорите же, – сказал секретарь.

– Говорите! – вскричал майор и дрожащей рукой пролил больше водки на пол, чем налил в стаканы.

– Я... я не могу повторить его слова, – запинаясь, произнес юноша.

– Скорее! Скорее! – воскликнул секретарь. – Ну же... не теряйте времени! Родина и свобода – или Сибирь и смерть, вот что зависит от вашего ответа!

– О, сжальтесь! Ведь он священник, и...

– Пустое! Выкладывайте поскорей, не то...

– Он говорил, что такой распродьявольской мазни и в страшном сне не увидишь.

– Спасен! – вскричал секретарь, хватая свой гвоздик и паспортный бланк. – Я удостоверяю вашу личность. Я жил в этом доме и сам написал эту картину!

– Ты спасен, мой бедный мальчик! Приди же в мои объятия! – воскликнул майор. – И будем до конца своих дней благодарны богу за то, что он создал этого художника, если только это дело Его рук!

ПЧЕЛА

С пчелой меня познакомил Метерлинк; я хочу сказать: познакомил психологически и поэтически. На деловой почве я уже раньше был ей представлен. Я был тогда еще мальчишкой. Странно, что я запомнил подобную формальность на столь длительный срок: прошло ведь около шестидесяти лет.

Ученые, занимающиеся пчелами, всегда говорят о них в женском роде. Это потому, что все высокопоставленные пчелы женского пола. В улье имеется одна замужняя пчела, матка: у нее пятьдесят тысяч детей; из них около сотни сыновей, остальные — дочки. Некоторые из дочек — юные девы, некоторые — старые девы, все они девственницы, каковыми и остаются.

Каждую весну матка выходит из улья и улетает с кем–нибудь из своих сыновей, за которого она и выходит замуж. Медовый месяц длится всего лишь час– два. После этого матка разводится со своим супругом и возвращается домой, получив возможность снести два миллиона яиц. Этого хватает на год, но только в обрез, потому что сотни пчел ежедневно тонут, сотни других пожираются птицами, так что обязанность матки поддерживать численность населения на определенном уровне, — скажем, пятидесяти тысяч. Она всегда должна иметь такое количество детей наготове в самую горячую пору, то есть летом, иначе зима застанет их общину без достаточных запасов пищи. Матка кладет от двух до трех тысяч яиц в день, в зависимости от спроса, она дол лита действовать со строгим расчетом и класть не больше яиц, чем требуется при неурожае цветов, и не меньше, чем понадобится в урожайный год, ппаче ее свергнут с престола и изберут на ее место более разумную королеву.

В запасе всегда имеется несколько наследниц королевского рода, готовых занять ее место, — готовых и только и ждущих случая, хотя речь идет об их родной матери. Этих девиц держат отдельно и по–королевски кормят и холят с самого дня рождения. Ни одна пчела не получает такой хорошей пищи, как они, никто не ведет столь роскошного и пышного образа жизни. В результате они больше, длиннее и глаже своих трудящихся сестер. И жало у них изогнутое, по форме напоминающее ятаган, тогда как у других пчел жало прямое.