Тургенев без глянца - Павел Фокин

В один из своих приездов в Москву Иван Сергеевич Тургенев заглянул как-то к кузине, от нечего делать. Фетистка произвела на него сразу очень сильное впечатление. Он сделал в скором времени еще визит Елизавете Алексеевне. Фетистка еще больше ему понравилась. Он стал бывать у кузины часто – и влюбился в ее горничную по уши. <…> Немного нужно было думать тогдашнему богатому помещику, чтобы додуматься до прозаической мысли: «А что, если я куплю эту девочку?» Теперь это звучит как-то странно и дико; тогда не звучало… никак; не казалось диким даже и образованному русскому человеку, знакомому с Европой и ее условиями жизни. Не было дико и для изящного поклонника и друга Виардо-Гарсиа; а если и было то, то все-таки не до такой степени, чтобы он в те страстные минуты отказался от своих прав. Довольно скоро Иван Сергеевич повел с кузиной «прозаический» разговор, которого она с часу на час ожидала и потому достаточно к нему приготовилась. Кузен услышал от нее такой куш, что, несмотря на свою влюбленность, был несколько озадачен. <…> Потолковали еще немного, и дело кончилось на семистах рублях: цена большая, так как дворовые девки продавались тогда рублей по 25, 30 и не шли далее 50. Последняя цифра даже считалась «сумасшествием»… Деньги были тут же отданы, а на другой или на третий день Фетистка, обливаясь слезами, перебралась на квартиру Ивана Сергеевича, который ей признался тут же, что «очень ее любит и постарается сделать счастливой». Что он ее любит, Фетистка давно знала, но в счастье с ним не верила. Ей, как рабе, надо было примириться поскорее со всеми охлаждающими мыслями и делать то, что прикажет «новый барин». А новый барин накупил ей сейчас же всяких богатых материй, одежд, украшений, белья из тонкого полотна, посадил ее в карету и отправил в Спасское; а потом поехал туда и сам.

Прошел идиллический год… может, и меньше… новый барин Фетистки начал сильно скучать. В предмете его страсти оказались большие недостатки; прежде всего страшная неразвитость. Она ничего не знала из того, что не худо было бы знать, находясь в таких условиях жизни, в какие она нечаянно попала. С нею не было никакой возможности говорить ни о чем другом, как только о соседских дрязгах и сплетнях. Она была даже безграмотна! Иван Сергеевич пробовал было в первые медовые месяцы (когда с нею почти не расставался) поучить ее читать и писать, но увы! Это далеко не пошло: ученица его смертельно скучала за уроками, сердилась… Потом явились на сцену обыкновенные припадки «замужних женщин», а вслед затем произошло на свет прелестное дитя.

Иван Сергеевич Тургенев. Из письма к И. И. Маслову. Спасское-Лутовиново, 18 июня 1865 г.:

У меня в 1851, 2 и 3 годах, в Петербурге и здесь жила девушка, по имени Феоктиста, с которой я имел связь. Ты, может быть, слыхал о ней. Я впоследствии времени помог ей выйти замуж за маленького чиновника Морского Министерства – и она теперь благоденствует в Петербурге. Отъезжав от меня в 53 г., она была беременна и у ней в Москве родился сын Иван, которого она отдала в Воспитательный дом. Я имею достаточной причины предполагать, что этот сын не от меня; однако с уверенностью ручаться за это не могу. Он, пожалуй, может быть мое произведение.

Сын этот, по имени Иван, попал в деревню к мужику, которому был отдан на прокормление. Феоктиста, которая ездила к нему в прошлом году, тайком от мужа, не умела мне сказать, где лежит эта деревня и какого она ведомства. Она знает только, что до этой деревни было верст 50 и что зовут ее Прудище. Имеет она также причины предполагать, что какая-то дама взяла ребенка к себе – которому в деревне житье было кое, и что эта дама попала в больницу. Из этого всего ты можешь заключить, что голова у этой Феоктисты слабая. Теперь она опять едет в Москву (заехала она сюда, чтоб на меня посмотреть – муж ее отпустил на месяц в Богородицкий уезд) – и я направил ее к тебе с тем, чтоб ты помог ей в ее разысканиях. Если этот Иван жив и отыщется, то я б готов был поместить его в ремесленную школу – и платить за него.

Странствия и страсти лишнего человека

Родовое гнездо. Спасское-Лутовиново

В. Колонтаева:

Село Спасское было в то время настоящим барским имением. Широкие, длинные аллеи из исполинских лип и берез вели с разных сторон к господской усадьбе, во главе которой возвышался старинный, большой дом, о трех или четырех этажах, деревянный, на каменном фундаменте. Архитектор, строивший его, мало заботился, как видно, о его красоте и правильности, а имел только в виду, чтоб он был повыше, пошире и подлиннее; если что и придавало наружному виду его некоторый характер, то это галереи, украшенные колоннами, которые шли полукругом, по обеим сторонам дома и оканчивались флигелями. За домом тянулся обширный, роскошный сад, густые, темные аллеи которого шли уступами к прудам, окаймлявшим сад и всю усадьбу. На некотором расстоянии от дома находились так называемые «службы», т. е. постройки для многочисленной дворни, состоявшей из 200 или 300 душ; тут помещались каретники, ткачи, столяры, портные и, наконец, музыканты, а потом пялечницы, кружевницы, коверщицы и друг. Еще далее (от дома) были расположены скотный, конный и птичий дворы. Тут же попадались большие пространства, обнесенные кирпичными оградами, как видно, без всякого назначения, густо поросшие крапивой и всяким бурьяном.

Проживая круглый год безвыездно в деревне, Тургеневы славились в окрестности, в среде мелкопоместных помещиков, своим гостеприимством и радушием. Летом, в воскресные и праздничные дни около ограды церкви села Спасского, еще с раннего утра, стояли коляски, линейки и тележки, в которых прихожане Спасского приезжали к обедне, по окончании которой все они, если была хорошая погода, направлялись пешком к дому Тургеневых, чтобы поздравить их с праздником и позавтракать. Бывало, лишь только дворецкий увидит, что народ густой толпой выходит из церкви, он делает распоряжение, чтоб накрывали столы, ставили горячие пироги, закуски и вина. Особенную честь воздавали угощению мелкопоместные соседи…

Осенний сезон у Тургеневых начинался с 15-го сентября, в день св. мученика Никиты, храмового праздника села Спасского. Еще с вечера, накануне праздника, по длинным аллеям, ведущим к дому, тянулась вереница экипажей; гости собирались ко всенощной, которую служили в доме со всей торжественностью. На этот раз все и каждый из дворни имел доступ в барские хоромы. В одном углу залы стоял, опершись на костыли, старый инвалид, проживавший «на деревне», в другом – слепая старуха, бывшая птичница, которая приютилась позади нарядных горничных, а поодаль и на самом заметном месте, как раз на виду господ, стояла кормилица барских детей, чтобы по окончании службы получить барскую милость в виде серебряного рубля.