ВТОРАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ - Анна Политковская

20 апреля 2001 года все двери бывшего детского садика на улице Ленина в райцентре Курчалой, где, соглас-

но официальным справкам, располагается приют, – оказались плотно заперты. Подошедшие на шум люди послали за тем, кого тут называют директором, – Ибрагимом Яхъяевым. По документам, он – очень опытный человек, с 23-летним педагогическим стажем. Вскоре появляется Яхъяев. Мы знакомимся. И разговор у нас получается очень странный – вроде глухого с немым.

Где же дети?

– Дома…

– А зачем приют тем, у кого, выходит, есть дом? Директор молчит и хлопает глазами, будто не понимает, о чем я.

– Покажите, пожалуйста, списки сирот, которые у вас живут с 15 апреля.

– Вот.

– Но тут нет ни одного адреса, где дети сейчас находятся.

– А зачем адреса?

– Познакомиться с теми, кто уже числится на государственном обеспечении.

Директор опять хлопает глазами и рассматривает потолок. Как двоечник, ожидающий, что вот-вот раздастся звонок, урок закончится, и единственное, что надо, это потянуть время. Директор-«двоечник» бросает взоры на своих заместителей, и те затягивают известную песню: «Поскорее уезжайте, вам тут небезопасно. Тут бандиты. Федералы то и дело налетают. Убьют вас…»

– Пожалуйста, найдите поскорее кого-нибудь из детей этого списка. Приведите сюда.

– А зачем? – Надо!

Ждем. Наконец приводят трех крошечных девочек. Сначала директор уверяет, что по-русски они совсем не говорят. Но девочки маленькие и наивные, хитрить, как взрослые, еще не способны, и очень быстро выясняется, что русский они знают. Жмусь и мнусь, как бы поаккуратнее спросить у сирот, что случилось с их мамами и папами, – неудобно бередить рану. Но когда решаюсь, девочки начинают радостно улыбаться, лопотать и объяснять. Мамы, выясняется, у них живы и здоровы.

– А где живете?

– Дома. У дедушки с бабушкой.

Вот тебе на! Но директор Яхъяев и глазом не моргнул, будто так и надо.

– Вам не кажется это странным?

Молчит, жмет плечами. Ни «да», ни «нет». Тертый калач.

– А где оборудование, оплаченное из государственного бюджета и выданное вам по накладным еще 10-го и 13 февраля?

– На складе.

– Пойдем на склад. Покажите.

– Это у меня дома.

– Склад? Дома?

– Так верней – не пропадет.

– Ладно, пойдем домой.

И тут на директорском лице появляется совершенно неуместная довольная улыбка.

– Невозможно! – весело говорит директор, чувствуя, что победил и назойливые люди сейчас обязательно уедут не солоно хлебавши.

Но я настаиваю. Требую. Оказывается, дом неблизко, в селе Гельдекен, а там сейчас – «зачистка», значит, все дороги закрыты, значит, война – ура! – спасла от осмотра дом «сиротского» директора с большим педагогическим стажем. Дом, по всей видимости, похож на авиационный ангар, поскольку в нем должны укрываться от лишних глаз, согласно накладным, 15 кроватей (двуспальных, судя по цене), 26 обеденных столов, 40 тумбочек, 48 мягких стульев, 40 ватных одеял, 40 покрывал, 40 ватных матрацев, 100 комплектов постельного белья, 40 подушек, 150 полотенец… И много чего еще.

Директор облегченно и спокойно улыбается. Его спасли бойцы Смоленского ОМОНа, охранявшие блокпост на въезде в Гельдекен, – никого чужого туда не пропустившие и по-братски обнявшиеся с директором, им что-то тихо объяснившим.

Так в Чечне происходит повсеместно. «Чиновничья» заинтересованность в войне – один из сильнейших стимулов к ее продолжению. Ничуть не меньший, чем у

генералитета Ханкалы (Объединенной группировки сил и войск на Северном Кавказе) и Генштаба в Москве. Офицеры в средних чинах, стационарно находящиеся на окраинах чеченских сел, вступают в весьма заинтересованные отношения с мелким местным чиновничеством – и им дружно надо, чтобы никто не совался в их небольшую, но плодоносную епархию. А для этого есть отличный местный метод – никому не подконтрольные «спецмероприятия» или «зачистки», которые можно объявлять, когда надо, когда требуется «закрыть» тот или иной населенный пункт.

Вот и вся разгадка. Где сиротские столы и двуспальные кровати, никто не знает. И, боюсь, не узнает. Есть в истории с Курчалоевским детдомом еще одна характерная для чеченской жизни деталь. Директор Яхъяев потому назначен и потому непотопляем, что он – протеже главы республики Ахмат-Хаджи Кадырова. Яхъяев и Кадыров – то ли хорошие знакомые, то ли дальние родственники. Именно таким образом происходит подавляющее большинство сегодняшних назначений в Чечне. Не надо иметь соответствующего образования, опыта, знаний – востребовано лишь кумовство. И если уж тебя протолкнули на должность, ты обязан делиться тем, что плывет в руки. Обеденными столами, постелями, одеялами…

В том же духе происходит в Чечне даже выплата детских пособий – этих жалких пятидесяти восьми рублей с копейками, – методом «50 на 50». Оставляешь «ответственному лицу», допущенному до бюджетной кормушки, половину – и радуйся на остальное, мамаша… Не желаешь – так иди с Богом. Бизнес под кодовым названием «50 на 50» развился невиданно. Любому чиновнику, имеющему отношение к бюджетным деньгам, предлагается делиться с кем-то из других влиятельных чеченцев. И быстро доходит до циничного «50 на 50» с детскими пособиями, «50 на 50» со средствами на протезирование инвалидов, «50 на 50» в распределении лекарств по больницам (половина – больницам, половина – для реализации на рынках)…

Главное в этом методе – чтобы все шло без проверок, а значит, лучшего фона для грабежа, чем война, не

придумать. Подавляющее большинство нового чеченского чиновничества, сложившегося вокруг военных властей, мечтает как можно дольше сохранить положение «ни мира – ни войны». Мутная водица – вот самый выгодный чеченский промысел сегодня. Под шумок обстрелов тут возможно все, что хочешь: и нелегальный нефтебиз-нес, заполонивший Чечню, и пресловутые «50 на 50», и гуманитарка на рынках, и лекарства, пришедшие в республику как бесплатные, но теперь продающиеся в частных аптеках, принадлежащих сотрудникам Минздрава и их родственникам… Всем им – и многим военным начальникам, и гражданским подпевалам при них – не надо, чтобы жизнь наладилась: чтобы открывались банки (их так и нет), чтобы платили зарплату, чтобы народ во что-то поверил.

Это называется просто – саботажем. Наглое бесцеремонное воровство, когда расправиться с упирающимся или особо дотошным – проще простого. Опять же исходя из военных условий вокруг. Лишь сбегать в ФСБ – и настучать. Приди в любое село, и тебе покажут, кто стукач и почему. И военные, и многие гражданские развращены войной донельзя. Образовалась гремучая смесь: Чечня военная – там, где правит кулак, зиндан и автомат, – наслоилась на Чечню якобы мирную – где предпочитают обман, кумовство и бесконтрольность.

«Западники» и «востоковеды»

Осень 2001-го. Армия постепенно втягивается в уже третье военное межсезонье и готовится обняться с третьей окопной зимой. Почему так долго? Кто противостоит армии в Чечне? Какие события происходят в стане, противостоящем федеральным военнослужащим? Как чувствуют себя так называемые полевые командиры? Чего они хотят? И если большинство из них дали деру в сопредельные государства, «спасаясь бегством ради будущей борьбы», и тем самым цинично подставили под уничтожение ту часть своего народа, которая никакого бегства себе позволить не в состоянии, кто все-таки воюет против? И в чем интерес?

Среда, именуемая чеченскими полевыми командирами, сегодня лишь условно может считаться таковой. Многие с громкими недавно фамилиями и званиями бригадных генералов превратились в имяреков, окруженных собственной охраной, дело которой – заслонить собой охраняемое лицо, но не воевать.

Отсюда первый вывод: «отряды» этих полевых командиров вряд ли способны к полноценным боевым действиям. Впрочем, недооценивать происходящее тоже не стоит. Да, некоторые бывшие крупные формирования сегодня сократились до минимума, но это не означает, что они неспособны разрастись, когда потребуется. «Бригадные генералы» сейчас без войск, но завтра они имеют шанс превратиться в лейтенантов при собственных взводах.

О механизме такого разрастания – позже, а пока пройдемся по персоналиям – полевым командирам первого, дудаевского, призыва борьбы за независимую Ичкерию. Это прежде всего сам Масхадов, Гелаев, Арса-нов, Басаев, а также примкнувший к ним Хаттаб.

Основная черта сегодняшнего характера Масхадова – молчанка. Не пауза, выдерживать которую бывает и полезно, и мудро, а упорное молчание, выдаваемое за военную хитрость. Что, конечно, совсем не так. Осенью 99-го по чеченским дорогам из республики шли потоки беженцев, Грозный готовился к штурму, через села проходили отряды, именующие себя Сопротивлением, после чего на головы сельчан сыпались бомбы и ракеты. Тогда Масхадов хотя бы внятно излагал свои взгляды на происходящее. Теперь – иное. Война Масхадова стала немой, он предпочитает молчать всегда и по любому поводу-и народ недоумевает… Масхадов забыл свой страдающий народ? Предал его? Или Масхадову просто нечего сказать по большему кругу вопросов?