Сердце Запада - Пенелопа Уильямсон

У согнанных коров и смотреть-то было не на что. Их грубые шкуры были красно-пестрыми, как лежалые яблоки, за исключением белых треугольников на лбах, придававших прямым взглядам выражение наглости. Клементина не могла понять, почему их называли шортхорнами[12]: рога у громадин длинные, искривленные и острые. Коровы были отвратительными глупыми созданиями. Они шарахались от любого движения и не любили ее.

К полудню мужчины распределяли скот по лугам и оставляли пастись, но если рядом случалось пройти Клементине, пеструхи становились беспокойными и начинали мычать и задирать хвосты. Гас объяснил, что дело в ее юбках, которые шуршат на ходу и хлопают от постоянного ветра.

А мистер Рафферти заявил, что причина в запахе крахмала, который Божьи твари терпеть не могут.

Мистер Рафферти.

Коровам мог не нравиться звук или запах ее юбок, но этот мужчина… Клементину возмущало само его существование. Она не могла назвать или перечислить все многообразные эмоции, которые он вызывал в ее груди. Но два чувства осознала слишком хорошо: страх и восхищение.

В тот вечер, когда Зак вернулся домой после затяжного кутежа в Радужных Ключах и подарил чете Маккуинов подсвечники, разразилась сильная гроза.

Молнии раскалывали темное небо, и гром гремел так громко, будто небеса разверзлись, чтобы выплеснуть дождь. И когда Рафферти шагнул в лачугу, показалось, что вместе с ним вошла и молния, сросшаяся с ним: разящая, безжалостная и опасная.

Для этого мужчины закон не писан; он был всем, к чему Клементине с детства прививали презрение. Бесстыдный, грубый и жестокий, да ещё вдобавок пьяница и распутник – и даже хуже, если он действительно убил человека, будучи ребенком. Самец, буйный во всех проявлениях. Тем не менее, в те разы, когда она осмеливалась встретиться с ним взглядом, с той самой грозовой ночи, какое-то странное чувство сдавливало ей грудь, заставляя Клементину задыхаться.

«Он же сказал им: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию».

Зак Рафферти был подобен молнии…

Как молния. 

* * * * *

Клементина добавила еще одну ветку тополя к шаткой охапке на руках, подпирая ношу подбородком. Щепка впилась в шею, и женщина подавила ругательство, прежде чем оно успело сорваться с уст.

Зажмурив глаза, Клементина стояла с пучком хвороста для розжига в центре пастбища и с усилием старалась собрать воедино разболтанные куски самой себя. «Кто будет злословить Бога своего, тот понесет грех свой». Три месяца назад она знать не знала богохульных слов. А теперь благодаря урокам, полученным от Энни-пятака и Рафферти, непристойные слова дрожали на кончике ее языка гораздо чаще молитв.

Клементина находилась на полпути от фургона с едой до костра, когда зацепилась мыском ботинка за корень гниющего пня и рухнула на землю. Ветки подобно бирюлькам высыпались из рук.

Мгновение Клементина неподвижно лежала, хватая ртом воздух. Затем перекатилась на спину, моргая от пыли в глазах. Уступив пеклу, утренний бриз стих. Солнце обжигало, горячее и сухое. Всю прошлую неделю оно так палило, что долина превратилась из грязного болота в пыльную пустыню. «Какой же это жестокий округ», – подумала Клементина. Безжалостный и жесткий, как земля, на которой она лежала.

Клементина прикрыла глаза рукой, закрыв от себя небо. Ее городские уши впитывали странную колыбельную жужжащих в высокой траве насекомых и бормочущую между камнями и деревьями реку. Но солнце было жарким, к тому же спину колола ветка, поэтому спустя минуту Клементина поднялась на ноги.

Она подобрала разбросанную растопку и отнесла к костру. Разломила одну палку пополам, скормила огню, бросила несколько горстей бобов в висящий на крючке походный котелок и доверху долила его водой. Как стряпухе всей честной компании ей полагалось выбрать меню для обеда. Что ж, сегодня будут бобы, бекон, дрожжевые пончики и кофе. То же самое, что вчера. То же самое, что и позавчера.

Однако едоков было немного: Гас, его брат, мексиканский паренек по имени Пало Монтойя да пара местных старожилов, Поджи и Нэш. Старатели помогали со сгоном скота, поскольку им не светило увидеть серебро из своей шахты, пока Гас не сможет выделить время, чтобы съездить в Бьют-Кэмп и договориться с возможными вкладчиками о создании консорциума, который возьмет внаем «Четыре Вальта» и будет вести там добычу.

На рассвете мужчины выезжали верхами, чтобы собрать коров и загнать их в импровизированный загон из веревок на пастбище. В десять утра они возвращались на обед, а остальную часть дня выхватывали из стада телят для клеймения.

Поставив бобы на огонь, Клементина решила, что самое время сделать еще несколько фотографий, пока работники не вернулись в лагерь. Первый выбранный ею кадр – табунчик запасных ковбойских лошадей с костром на переднем плане – оказался неудачным. Лошади постоянно двигались, поэтому на негативе выглядели как призраки, а поднимающийся к вершинам деревьев голубой дым от огня – впечатлившая её картина – вообще не отразился на снимке. Затем Клементина перенесла внимание на фургон с припасами, что оказалось удачным решением. Брезентовый тент на старый фургон не натянули, и голые дуги вырисовывались на фоне неба как ребра древнего скелета мамонта.

На следующем снимке она запечатлела поздно родившегося теленка, сосущего молоко у матери. Теленок с белой отметиной на лбу и тонкими мосластыми ногами заставил ее улыбнуться. Клементина фиксировала последний негатив, когда услышала зовущий её раздраженный мужской голос.

Жар и химические испарения от реактивов заполняли темную палатку. На мгновение бас напомнил Клементине голос ее отца, отчего она втянула воздух ртом, и вредные пары опалили легкие. Ее руки задрожали, и она плеснула слишком много цианистого калия в фиксажную ванну, испортив негатив.

Клементина вылезла из палатки, застегнула ее и подошла к стоявшему у костра Гасу. Она сложила руки на груди, потирая пальцами края рубцов. «Я не стану бояться мужа, как своего отца, – мысленно поклялась она. – Я не стану бояться». Тем не менее, страх не исчезал, мешая вдохнуть и сбегая ручейками едкого пота между грудей. Бобы набухли, переполнив горшок и почти затушив костерок. Гас с каменным лицом наблюдал, как она приближается.

Он постучал по ноге кожаными перчатками с бахромой.

– Где пончики?

– Я забыла их приготовить. – Клементина вытерла испачканные серебром руки о фартук, сшитый из мешка от муки. – Завозилась и… забыла.