Побег куманики - Лена Элтанг

или — в сен-джулианских раскопках, стоя по пояс в яме с осыпающимися красным песком краями, или — на балконе у соседа мило, распивая македонский чай с подоконной мятой, или — в гейском подвальчике рано утром, когда пахнет мокрыми опилками и сонный эфеб спускается по лестнице в бар, в поисках утраченной вчера серебристой куртки, эй, pimpollo ! выпьешь кофе?

нет, поезд никак не годится, это все равно что засовывать спички в полупустую пачку сигарет, сразу видно дилетанта, если же выбрать верное место, можно часов через семь договориться до того момента, ради которого стоило затевать диалог — когда тебя словно пробивает морозным разрядом прямо в диафрагму, и, очумевший, стиснувший мокрые ладони, ты вдруг понимаешь, какое все слабое и — на каком перетертом шнурке оно держится

точь-в-точь рабочий сцены — в первый день на театре, — застывший за кулисами с запрокинутой головой, в восторге от покорности латунного грома и бутафорской простоты катарсиса

но это если выбрать верное место, никак иначе

From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,

Trafalgar 35, 28010 Madrid, Spain

For Moras, Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,

St Julians STJ 06, Malta

Продолжаю, не дожидаясь твоего ответа. Лекция Гибсона оставила меня в легком недоумении.

То, что он нашел и описывает с такой помпой, — это, собственно, пещера восьмого века с рисунками на стенах, затерянная в холмах Иудеи. Три года он безмятежно разбирал ее по камушкам на деньги Университета Северной Каролины. Доказательств того, что Иоанн крестил там принявших покаяние, Гибсон не предоставляет, кроме разве что изображений мужчины с посохом и множества крестов, а то, что он называет купелью, больше похоже на выемку для сбора дождевой воды. Я разочарована, все это, как ты бы, наверное, сказал — d ' une mani й re реи probante[88].

Похоже, год выдался паршивый для всех британских археологов.

Но вернемся к нашему разговору. Помнишь, я показывала тебе письма нашего француза, те, что он писал жене в Бордо? Они вернулись в отель с пометкой адресат выбыл. Согласись, в этом прелесть бумажных писем, их противостояние грязному урбанистическому туману неведения.

Электронные письма тоже остаются неотвеченными, но ты волен думать что хочешь: адресат умер или поменял электронный адрес, адресат утомился иметь с тобою дело, адресат не знает, что сказать… И потом, сам поход к почтовому ящику или ожидание почтальона у калитки были неким действием, не правда ли?

К чему я это говорю? Не удивляйся бумажному письму, я знаю, что рискую — электронная почта найдет тебя где угодно, адрес отеля представляется мне более сомнительным, но мне приятно надписывать конверт: Голден Тюлип Россини, Мальта — и даже хочется написать там твое настоящее имя, которое ты все собирался мне сообщить, да так и не сообщил.

Итак, мы знали, что СаВа погиб в порту, возвращаясь с острова Гозо — судя по билету, обнаруженному в кармане, — рядом с ним нашли разбитую чашу из кенотафа. Ни у кого из нас не было сомнений, что он собирался ее продать или обменять, но не смог договориться с антикваром. За день до этого он приходил ко мне и требовал денег, он хотел вернуться во Францию, к своей непутевой жене… Если бы я заплатила ему, он остался бы жив, понимаешь?

Причина его гибели осталась для меня загадкой: его пытались ограбить? он убегал от преследователя? хотел спрятать сосуд в укромном месте? Ума не приложу.

Ужас был в том, что с тех пор мы стали поглядывать друг на друга с подозрением.

У каждого из нас была вещица — еще неделю назад Оскар настоял на том, чтобы мы разобрали содержимое чаши по комнатам — так, мол, легче спрятать, старинная вещь не будет бросаться в глаза, если владелец станет ею пользоваться. Я помню, как СаВа сказал тогда со смехом, что в свою чашу он положит яблоки, Густав, не задумываясь, взял зеркало, а я машинально протянула руку за кольцом.

— Высший ранг китайского сановника, — заметил при этом Густав, — предполагал некое количество жемчуга на головном уборе, так что сегодня доктор Расселл получила первую ступень государственной важности.

— Я предпочитаю греческую версию, — ответила я тогда, — будем считать, что я получаю затвердевшую русалкину слезу.

Представь, от жемчужины и впрямь остались одни слезы — жемчуг живет недолго, особенно если его не носить, а держать в холодном темном чулане или, как ты говоришь, на периферии времени.

Удивительно, я помню каждое слово, произнесенное в тот день, даже утренний спор с Оскаром о руническом камне из Оскельбо.

И то, как блеснули глаза доктора Йорка, когда он увидел оставшуюся на столе саламандру в золотой чешуе… На одно мгновение мне показалось, что именно ее он и хотел получить с самого начала, уж не знаю почему.

Деревянный жезл с медным узором из двух молний — жаль, что ты не видел! невероятной красоты! — Оскар сразу взял себе, заявив, что, будучи дирижером в нашей опере, имеет право на дирижерскую палочку.

У него такое странное чувство юмора, ты, верно, и сам заметил.

До сих пор не понимаю, как он мог спокойно оставаться на острове и продолжать свои игры с Гипогеумом после смерти Надьи Блейк.

Prince, on dies amours qu'on а, как сказал Вийон[89].

Тем более что О.Ф. самому стоило бы поостеречься, и несколько раз я честно пыталась заговорить с ним об этом — о рунах, о знаках и о том, что мир исполнен прекрасных, никоим образом не соотносимых между собой вещей, которые ищут возвращения в не-вещи, в чистые возможности… Но, представь себе, он с первых же дней решительно отказался вступать со мной в какие бы то ни было обсуждения философского характера.

On б les mots qu ' on б,[90] ничего не попишешь.

Мало того, после одной из наших феерических ссор мы почти перестали разговаривать и стали — ты будешь смеяться — обмениваться записками. Вот отрывок из его записки, подсунутой мне на завтраке в Голден Тюлип:

Не понимаю вашей очарованности магией совпадений, мирами симметрии и соответствий, на свой лад всегда обещающих раскрыть тайну осмысленности того, что лишено изначально не только смысла, но подчас даже и значения…

Что это — снобизм теоретика? Стариковское ворчание? Между прочим, он гораздо моложе, чем выглядит. Его старит его нетерпимость. Видел бы ты, как презрительно он прищурился, когда я рассказывала о недавно открытых росписях в Геркулануме, на которых изображены ананасы из Нового Света и лимоны из Китая. А ведь это первый век до нашей эры. За тысячу с лишним лет до Марко Поло! Разве это не говорит о том, что история полна предубеждений и ее контурные карты нарисованы аккуратным, но бездарным школьником? Таким же старательным, как наш уважаемый Оскар Тео.

Я ужасно злая, да? Я знаю. Это все Мадрид. Он утомляет меня, как бессмысленная работа над ошибками. К тому же солнце не показывалось уже три дня, весь город затянут серой пыльной простыней, точно плюшевые кресла в партере прогоревшего театра.

К тому же меня мучает воспоминание о тех трёх днях, что мы провели в моем номере, не поднимая штор. Мне кажется, с нами тогда что-то произошло и теперь мы связаны, но не плотно и горячо, как любовники, а весело и случайно, как ключи от разных домов, позвякивающие на одном колечке. И еще, я откуда-то знаю, что более мы не увидимся, и это меня удручает, мой милый, молчаливый Мо.

Продолжу завтра, иначе это письмо прикончит все запасы отельной бумаги с монограммами.

Ф

без даты

мне приснилось, что я — тиресий, которого не пустили назад, в законное его мужское тело и теперь друзья зовут меня ласково — тире

или рэ сий? так могли звать подружку симэнь цина, человека с бирманским бубенчиком, или ирес? так — купальщицу, застигнутую старцем в виноградной тени

как я стану с этим жить?

а если бы старину барнарда звали юханом? а рыжую фиону, скажем, пенни?

смог бы я любить их иначе? и — глядишь, моя пенни, не оставила бы меня мерзнуть тут дирижером в брукнеровской паузе, где все кашляют и меняют положение ног, а ты знай держишь спину, держишь голову, застигнутый шквалом молчания

а мой юхан носил бы джинсовую кацавейку, чинил трубы и попахивал теплой ржавчиной и сохнущей тряпкой

без даты

я в кабаках и бардаках всегда с поэтикой в руках[91]

вот яков бёме — классный немец, я бы с ним выпил галлюциногенной амброзии — говорит, что у всякой вещи есть сигнатура — почерк? узор? отметка? а, знаю — родинка! по которой можно понять ее, вещи, суть и отличие

а епископ беркли, тот самый, что ловил ускользающий пейзаж за спиною, будто щенок йоркшира — короткий хвостик, тот вообще говорит, что мы видим не вещи, а их цветную видимость, это он аристотелевой прозрачности начитался и затосковал