Суровые времена. Тьма - Глен Кук

Мысли мои смешались, но я помню несколько моментов после того, как меня накрыло, и я был вне самого себя, а после вернулся, стоило кому-то рядом что-то сказать.

На этот раз меня прихватило сильнее. На моем левом бицепсе сомкнулись пальцы Тай Дэя, он что-то говорил, но его слова были бессмысленными звуками. Свет померк. Колени сделались ватными. А затем я не чувствовал ничего.

Там оказалось ярче любого дня, хотя время было дневное. Громадные зеркала улавливали свет и выплескивали его на некоего высокого, сухопарого человека в черном. Он стоял на залитом светом парапете, возвышавшемся над темной землей.

Воздух разорвал крик. Издалека, с огромной высоты, к башне скользнул темный прямоугольник.

Сухопарый надвинул на лицо маску. Дыхание его участилось, словно для встречи с гостем ему требовалось больше воздуха.

Новый крик разорвал воздух.

— Когда-нибудь… — пробормотал сухопарый.

Потрепанный ковер приземлился неподалеку. Человек в маске оставался недвижен, поедая взглядом малейший намек на Тень под ковром. Ветер играл складками его балахона.

Ковер-самолет доставил на башню троих. Один был тощ и закутан в темное, вонючее, покрытое плесенью тряпье. Он тоже был в маске и непрестанно трясся. Из уст его снова вырвался крик — очевидно, он не в силах был сдержаться. То был Ревун, один из самых старых и злобных волшебников мира. Ковер был делом его рук. Сухопарый ненавидел его.

Сухопарый ненавидел всех. Любви в нем почти не было даже для самого себя. Лишь на краткое время, чудовищным усилием воли, он мог подавить свою ненависть. Воля его была сильна — пока ему ничто не угрожало физически.

Тряпичный ком забулькал, заглушая крик.

Ближе всех к Ревуну на ковре сидел маленький, тощий, грязный человечек в замызганной набедренной повязке и неопрятном тюрбане. Он был напуган. Его звали Нарайяном Сингхом, живым святым культа Обманников, и жив он был лишь благодаря заступничеству Ревуна.

Длиннотень ни во что не ставил Сингха. И все же он мог быть полезным — полезным орудием. Его культ напрямую был связан со смертью.

Впрочем, Сингх также невысоко ценил нового союзника.

За Сингхом восседало дитя, маленькое и прелестное, хотя было оно еще грязнее, чем ямадар. Глаза его были черны и огромны, словно окна в саму преисподнюю. Глаза эти знали все зло прошлого, наслаждались злом настоящим и предвкушали зло будущего.

Глаза эти встревожили даже Длиннотень.

То были водовороты тьмы, вращающейся, затягивающей, гипнотизирующей…

Внезапная, острая боль в колене разлилась токами судороги по всему телу. Я застонал и встряхнул головой. Вонь переулка, проникнув в мое сознание, ударила в ноздри. Казалось, я ослеп — глаза после того ослепительного сияния не успели приспособиться к обычному свету. Руки, державшие за левое предплечье, потянули вверх, помогая встать на нога. Взор мой начал проясняться.

Сухопарый оборачивается, глядит на меня… Остаточный страх удержался в памяти и вновь возник перед глазами, хотя образ уже успел померкнуть. Я попробовал вспомнить отчетливее, но боль в колене и бормотанье Тай Дэя помешали сосредоточиться.

— Со мной все хорошо, — сказал я. — Только колено болит.

Я поднялся, но, едва сделал шаг, колено чуть не сложилось пополам.

— Справлюсь, будь оно проклято!

Я оттолкнул его руки.

Теперь образ померк окончательно. Осталась лишь память о виденном.

Может, и прошлый раз было то же? Видения, так быстро исчезавшие из памяти, что я вовсе не помню о них? Связаны ли они как-либо с реальностью? Смутно помнились множество знакомых лиц…

Об этом нужно поговорить с Одноглазым и Гоблином. Они должны бы знать, что это такое и с чем его едят. Они, помнится, подрабатывали толкованием снов.

Едва мы вошли к глашатаю, Тан Дэй бестолково затараторил. Кы Дам задумчиво оглядел меня, и, по мере того, как Тай Дэй говорил, выражение его лица становилось все более удивленным.

Когда мы вошли, старик вроде бы был один, но, пока Тай Дэй излагал события, а глашатай предельно внимательно слушал, из темных углов — поглядеть на меня — повылезли прочие. Хонь Тэй и Кы Гота — первыми. Старуха устроилась подле мужа.

— Надеюсь, ты не станешь возражать, — сказал Кы Дам. — Иногда она способна слегка приподнять покров времени.

Гота молчала. Что, видимо, было уж вовсе необычно.

Появилась и красавица, тут же, как всегда, занявшаяся чаем. Чай для нюень бао — великое дело. Интересно, другие обязанности у нее в этом семействе есть?

Тот, в темном углу, сегодня не стонал и не охал. Может, вообще оставил эту землю?

— Пока нет, — сказал глашатай, заметив мой взгляд. — Но уже скоро.

И снова он почувствовал невысказанный вопрос.

— Мы исполняем свою часть брачного обета, пусть даже он нарушил свою. И предстанем перед Судьями Времени с незапятнанной кармой.

Я хоть как-то понимал его только потому, что малость изучал джайкурийские писания.

— Вы — добрые люди.

Кы Дам был польщен.

— Некоторые могут оспорить это. Мы стараемся остаться честными.

— Понимаю. У нас, в Черном Отряде, то же самое.

— Прекрасно.

— Тай Дэй сказал, что ты хочешь говорить со мной.

— Верно.

Некоторое время мы молчали. Взгляд мой был неотрывно устремлен на женщину, приготовлявшую чай.

— Знаменосец…

Оказывается, я начал говорить вслух, сам того не сознавая. Сказал:

— Нет…

Это значило, что я не провалюсь больше в эту черноту. Просто отвлекся на миг. Со всяким бывает. Особенно, когда такая женщина перед глазами.

— Спасибо, глашатай. За то, что не обозвал одним из тех непривлекательных имен, коими склонен обычно наименовывать меня.

Я не смог удержать легкой улыбки, говорящей, что я догадываюсь о том, что он нуждается во мне настолько, чтоб постараться не портить мне настроения.

Он в свою очередь кивнул, выказывая осведомленность в том, что я понимаю это.

Проклятье. Я и сам становлюсь стариком. Может, мы тут сидим, улыбаемся, хмыкаем, киваем — и определяем будущее всего мира…

— Спасибо, — сказал я красавице, поднесшей мне чашку чая.

Это удивило ее. Она взглянула мне в глаза — и тут уж настал мой черед удивляться: глаза ее были зелеными. Она не улыбнулась в ответ, и вообще никак более не показала, что слышала благодарность.

— Любопытно, — сказал я, ни к кому в отдельности не обращаясь, — Глаза — зеленые…

Затем я взял себя в руки и подождал, пока глашатай не отхлебнет чаю, прежде чем начинать кружить вокруг да около своего дела.

— Зеленые глаза, — сказал он, — крайне редки и вызывают великое восхищение нюень бао.