Крестный путь Сергея Есенина - Геннадий Александрович Смолин

Через много лет вдова управляющего гостиницей Назарова Антонина Львовна рассказывала, как в 11-м часу вечера 27-го числа её мужа вызвали в гостиницу. Прибыв туда, он встретился там с двумя своими начальниками – работниками ОГПУ Пипией и Ипполитом Цкирией. Примчался же он в гостиницу, получив известие, что с Есениным – «несчастье»…

27-е число! 11 часов вечера! И в первых некрологах также указывалось 27-е число. Это не утро, не 5 часов 28-го, на что указывал потом некий таинственный врач и о чём сообщали газеты, и чья версия была принята за официальную…

Что же произошло?

Журналист Георгий Устинов потом вспоминал, какая тяжесть его охватила 27-го числа и как он почувствовал, что что-то должно случиться. К его мемуарам надо относиться вообще с крайней осторожностью. В первом же некрологе «Сергей Есенин и его смерть» он ничтоже сумняшеся заявил, что поэт отправился в Ленинград именно умереть и повесился «по-рязански», а в написанных позднее воспоминаниях уже утверждал прямо противоположное – что Есенин приехал жить, а не умирать.

Но так или иначе, обратимся к последним мгновениям, когда Есенина ещё видели живым.

Он совершенно не пил все эти четыре дня. Утверждал, что «мы только праздники побездельничаем, а там – за работу». Журнал. Вот что не давало ему покоя. Ничего, скоро приедет Наседкин, и они начнут выпускать номера.

Кто бы ему объяснил, что не на кого рассчитывать, что всё рушится, что взявшие на себя роль его «покровителей» проваливаются с треском?

Итак, первое: журнал. Как бы тяжело ни было на душе, но полезть в петлю, отказавшись от своей заветной мечты, когда, казалось, так близко её осуществление? Странно!

Он сидел за столом, накинув шубу, и просматривал старые стихи. Это был один из экземпляров собрания, том, взятый им с собой. Ещё ведь предстоит работа над гранками.

Углубился в чтение…

Этого собрания он ждёт до нервной дрожи… И, не дождавшись, головой в петлю? Несерьёзно.

Одно из двух: либо неудачная шутка, окончившаяся трагически, либо убийство, произошедшее в эти два-три часа, начиная с 8 вечера.

Итак, на полу сгустки крови, в номере царит страшный разгром, клочки рукописей и окурки валяются на полу (это при его всегдашней аккуратности во время работы!), свежая рана на правом предплечье, синяк под глазом и большая рана на переносице…

И, наконец, в ожидании нападения из-за угла Есенин всегда в последний год жизни носил с собой револьвер, который привёз с Кавказа. Судя по тому, как Есенин уезжал в Ленинград, естественно предположить, что оружие он взял с собой: ясно ведь, что ощущение опасности не отступило, а ещё более усилилось. И – обречь себя на мучительную смерть в петле, когда проще простого поднести дуло к виску?

Револьвер не был найден работниками милиции, но это ничего не значит. К моменту их приезда из номера уже кое-что пропало.

Вспомним дневниковую запись Иннокентия Оксенова, помеченную 29 декабря 1925 года: «Когда нужно было отправить тело в Обуховку, не оказалось пиджака (где он, так и неизвестно).

Жена Устинова вытащила откуда-то кимоно, и, наконец, Борису Лавренёву пришлось написать расписку от правления Союза писателей за взятую для тела простыню (последнее мне рассказывал вчера вечером сам Борис)…»

Очевидно, что пиджак тщетно пытались разыскать, зная о его существовании, иначе его отсутствия никто бы не заметил. В этой связи обращает на себя внимание и воспоминание (через 4 года) Вольфа Эрлиха о последних минутах, когда он видел Есенина живым.

«Часам к восьми… я поднялся уходить. Простились. С Невского я вернулся вторично: забыл портфель…

Есенин сидел у стола спокойный, без пиджака, накинув шубу, и просматривал старые стихи. На столе была развёрнута папка. Простились вторично».

Эрлих едва ли обратил бы внимание на то, что Есенин сидел без пиджака, если бы этой детали костюма в номере не было вообще.

Этот злосчастный «пиджак, висящий на спинке стула», появился в мемуарах Всеволода Рождественского через 20 лет после того, как мемуарист утром 28-го числа появился на пороге гостиницы, взбудораженный вестью о произошедшей трагедии:

«После того, как я старательно изучил известные подробности смерти поэта Сергея Есенина, мне показалось, что вскоре и я уйду следом за ним.

За время наших с Мастером ночных бдений я настолько врос в него, что когда его кремировали, а затем капсулу с прахом предали земле, то я воочию почувствовал, что жизнь моя начала угасать. Меня стало тянуть на московские погосты: я исходил Новодевичий монастырь вдоль и поперёк, затем настал черёд Ваганьковского и Введенского погостов и кладбища Донского монастыря; разговаривал с фотографиями на стелах, как с живыми людьми, и они мне отвечали; у меня появилась масса друзей.

Более того, возникла пропасть между тайным миром мёртвых, с которым я соприкоснулся у изголовья могилы Есенина, и повседневной жизнью людей, которая с уходом поэта стала катастрофически увеличиваться. Она ширилась и углублялась; а через две недели после похорон превратилась просто в непреодолимую бездну. Так что для меня было немыслимым рассказать о случившемся кому бы то ни было: ни моим коллегам по университету и больнице, ни даже моей дорогой жене. Ведь всё это время она, абсолютно ничего не понимая, всем сердцем тянулась разгадать то, как её некогда заботливый и любящий муж отдалился от нее, и молча надеялась на моё возвращение. Подобно сюжету картины «Возвращение блудного сына»».

Волшебная сила искусства

Извергаясь из непостижимых разумом глубин, неведомая сила управляет всем живым в мире, и даже, возможно, стихиями. Кто может сказать, что ей неподвластно и где предел ее влияния? Скорее всего, это несущественно! Подобно провидению, она олицетворяет собой связь и единство, проникая во все, что окружает нас. Эта сила, похоже, полностью распоряжается жизненно важными элементами нашего существования, по своей прихоти сжимая время и расширяя пространство. Она творит энергию, которая если и не противостоит нравственному закону мира, то пронизывает его насквозь, как уток – основу.

И. В. Гёте

…Стоял один из тех летних московских вечеров, когда в десять часов небо всё ещё светлое. Бездонное.

Я подумал: «Не пойти ли прогуляться в Царицынском парке? Подальше от этой квартиры, от этой комнаты, от этого одиночества?» Вместо этого лег на кушетку и заложил руки за голову. «Нет уж!» Я был сыт по горло собственным штрейкбрехерством.

Когда я перебрался в Москву, то попытался заново склеить свою жизнь посредством новой игры. Игра называлась «Пытливый репортёр» – то есть такой, который из-под земли добудет очередную сенсацию, докопается до истины, наконец, восстановит правду. Конечно же, имелось в