Дефо - Дмитрий Урнов

Невольная тюремная практика – полгода Ньюгейта – дала Дефо такой заряд знаний, что в дальнейшем ему требовалось только имя, чтобы подобрать к нему старый материал из «гигантской картотеки памяти», как выразился один его биограф. А в «картотеке» уже значились, мы знаем, генералы кромвелевской армии, видные государственные мужи, пуританские проповедники, торговые люди со всего света – короче, то был богато населенный мир, в который входили и новые лица, обживались в нем, а со временем опять выходили на свет, уже как герои книг со всеми связями, что установились там, в «гигантской картотеке».

Мы так и не узнаем, когда он выдумывает, а когда говорит правду, потому что взаимообработка факт – фантазия совершается непрерывно: все время выдумывает, и все время – правда. Даже в тех случаях, когда приведены факты, – это уже, собственно, не факты. Совершенно точно может он указать, сколько дней пути от берегов Амура до Тобольска (во втором томе «Приключений Робинзона»), а произведет это на нас ровно такое же впечатление, как если бы цифру он не из посольского дневника выписал, а просто взял из головы: в масштабе примерного правдоподобия и даже неправдоподобия: как будто его читатели имели понятие о том, где это – Амур и Сибирь!

Составляя свой «ураганный» отчет, Дефо, наверное, кое-что все-таки видел, кое-что выспросил, немало и выписал из других отчетов, это уже проверено дословно, и его, кстати, уже тогда упрекали в плагиате.

Спустя пять дней после того, как буря улеглась, в «Лондонской газете», той самой, что еще недавно поместила его «словесный портрет» и объявление о поимке, Дефо уже опубликовал обращение к публике с просьбой присылать ему сведения о совершившемся несчастье. Сама идея такой связи с читателями была совершенно новаторской, но наладилась ли переписка? Ничего не сохранилось, если не считать материалов, вошедших в книгу. Правда, Дефо и сам мог сочинить такие письма, как сочинял «исповеди» преступников. Переписка должна была стоить больших денег – за корреспонденцию платил получатель. Профессор Мур в данном случае почему-то склонен полностью доверять Дефо, считая, что он в самом деле письма получал – и платил. А может быть, это был первый из его ходов, какие он не раз будет совершать впоследствии: станет писать о «родственниках» своих книжных героев как о реальных людях. Например, обнаружится вдруг «племянница Моль Флендерс». Это он сам объявил Моль Флендерс «знаменитой» и сам же поддерживал ее славу, заботясь прежде всего о репутации собственной книги.

Дефо верил в силу общественного мнения и понимал, что его необходимо организовывать. Он рассуждал как социолог. Предложит он правительству и «службу осведомления» для того, чтобы оно не только было в курсе ходячих мнений, но чтобы и создавало мнения. Так и для себя он издалека, постепенно организовывал интерес читателей.

А письма могли приходить, могли и не приходить – он заблаговременно выдвигал идею переписки, а затем добивался впечатления ее полной реализованности.

Книга об урагане была создана как отчет: сведения с мест, списки погибших, перечень потерь и даже обрывки молитвенных стихов, которые в горечи шептали потерпевшие, будто бы шептали.

Слог, тот, что, по идее Дефо, должен отличаться «естественной свободой простого письма», у него уже давно был выработан, и проверен на читателе (даже слишком!) основной арсенал средств правдоподобной выдумки, а теперь – в «Урагане» – Дефо дал, пользуясь всем своим литературным багажом, картину урагана. Внедрить бы в ту же книгу сюжет, ввести героя, и тогда мы бы с вами и сейчас читали эту книгу!

Но пора было Дефо приступать к выполнению своих прямых обязанностей. Он приступил. Вновь можно было видеть его в седле, в пути. Сложнее увидеть его было за письменным столом, хотя он и за столом проводил времени немало: в 1704 году начала выходить его газета…

Дефо расплачивался за свое освобождение, за оказанную ему помощь. Вместе с тем старался он выполнить и те обязанности, что определялись должностью, которую он сам назвал так – «скромный слуга Эпохи».

МИСТЕР РЕВЮ (I)

На современную газету «Обозрение» непохоже прежде всего внешне. Это скорее бюллетень или маленький журнал: формат небольшой книжки, от четырех до восьми страниц убористого шрифта. Непохоже на газету и по содержанию – почти нет новостей. Но в то же время очень похоже: зародыш современной прессы. На страницах «Обозрения» сложился тип передовой статьи, репортажа, газетного очерка и, конечно, полемики. «Если бы Дефо не стал „отцом романа“, он прославился бы как родоначальник журналистики» – так полагают литературные летописцы.

За новостями Дефо и не гнался: и угнаться было трудно, и публика не успевала бы их переваривать. За два года до Дефо, в 1702 году, одна смелая лондонская дама попробовала субсидировать ежедневный «Вестник», именно с новостями, и он не продержался двух недель. Другое дело Дефо. Он жил как бы в ритме с читателями. Он информировал их косвенно, он им подсказывал, на что обратить внимание, он обсуждал все, что давно уже носилось в воздухе, что вроде бы и так известно, но стоит о том же еще поразмыслить. Он на месяц позже пишет о Полтаве, но тут же говорит, что он все это предвидел, давно писал, что шведы сами же научат русских воевать. И он еще не раз вспомнит о том же сражении, заметив так, между прочим: «Ничего не происходит, ни тебе Полтавы…»

Однако прежде всего занимался Дефо тем, на что его и подрядили: пропагандой.

Пропагандистский взрыв совершился в Англии в эпоху буржуазной революции. Газет и журналов тогда было мало, но распространялись те «тучи брошюр», о которых с возмущением писали пуритане в своем парламентском прошении. Пуритане и сами были яростными проповедниками не только с кафедры, но и в печати, только они стремились сохранить цензуру, существовавшую в Англии с шекспировских времен. В защиту «свободы печати» прозвучал голос Мильтона, но безрезультатно. Причем по иронии судьбы сам Мильтон был республиканским правительством назначен цензуровать печатную продукцию.

Реставрация, а поначалу и «Славная революция» тоже не отказались от цензорских установлений, пока наконец Джон Локк не подготовил солидно обоснованное опровержение закона о цензуре. Тогда предварительный просмотр был отменен. Закон стал карать автора уже не до, а после публикации, примером чему служит судьба самого Дефо.

В лондонском Сити возникла целая писательская слобода, прямо по соседству с теми местами, где умер Мильтон и родился Дефо. Теперь эта улица так и называется Мильтоновской, а тогда именовалась она Помойной – Граб-стрит. Еще раньше называлась она Лучниковской, и жили там мастера-лучники, но потом, быть может, с упадком лучного ремесла, эта улица получила новое и весьма неблагозвучное название, которое, однако, привилось и стало кличкой пишущей братии.