Миры Роджера Желязны. Том 15 - Роджер Желязны

Погрузившись в густой наркотический дым, одноглазый Масуд хихикал над чем-то. Спазмы смеха продолжались, пока не кончились неглубоким кашлем.

Хасан, который был одновременно и самым молодым, и самым старым в этой комнате, наблюдал за ними из-под прикрытых век. В дни молодости, когда он призвал ассасинов из песков, курение конопли сыграло свою роль. Это был самый быстрый способ отлучить юношей от семей, согреть их, когда скалистые убежища начинали казаться слишком холодными, утолить их вожделение, когда они внезапно понимали, что звание мужа и отца для них закрыто как для изгнанников.

Хасан переиначил миф о Тайном Саде. Обещания рая было недостаточно для тех, кто принадлежал к гашишиинам. Эти необузданные и отчаянные люди жаждали земного рая, воплощающего их дымные видения. И Хасан дал им рай.

Он тщательно избирал идеологию. Новый суфийский мистицизм и путь дервишей, приобщавшихся к божеству через танец и изнурение, — все это прекрасно сочеталось с курением. Сам Тайный Сад, придаток рая, куда никто, кроме самых преданных, не допускался, стал высшей наградой для тех, кто безжалостно убивал по приказу вождя. Отречение и подчинение, преданность и долг — вот те узы, которые скрепляли их маленькую группу, во всяком случае на протяжении его жизни.

А теперь посмотрите, что стало с гашишиинами! Старый Синан, некогда коварнейший воин, впал в детство. Он вдыхал дым, как горный воздух. Он и его приятели жили как калифы: спали и жрали, трахались и пускали ветры, и беспрерывно курили. Уже много месяцев прошло с тех пор, как Синан в последний раз осуществил или хотя бы задумал стратегическое убийство.

Синан приподнялся на локте и слегка махнул в сторону Хасана согнутой рукой: «Вина!»

Хасан наполнил чашу густой красной жидкостью из кувшина, стоявшего около вождя, и поднес ее к губам старика.

Синан сделал глоток, облизнулся и вялым движением оттолкнул руку Хасана.

— Видели, что затеял этот выскочка Саладин? — спросил старый шейх, глядя в пространство.

— Парад доспехов и конской сбруи, — откликнулся кто-то сонно.

— И все это для расправы с франкским хвастуном, тогда как одного остро отточенного клинка достаточно, чтобы навеки отучить его выхваляться.

— Это предложение, господин? — спросил Хасан.

— Нет, — кашель прокатился по легким Синана, и он сел прямо, кутаясь в плащ. — Никто из гашишиинов не даст похоронить себя на этом глупом джихаде. Это мой приказ… Пусть в течение ближайшего года головы франков будут неприкосновенны. Да не упадет с них ни один волос.

Не вдумавшись в смысл сказанного, ассасины одобрительно забормотали.

— Шуточка над айюбитами!

— Покажем Саладину, что значит вступать в бой, который он не может выиграть.

— Пусть убирается обратно в Египет.

— Остудит задницу в Ниле.

— Но… — прорезался голос Хасана в этом хвастливом хоре, — не упускаем ли мы хорошую возможность?

Синан обернулся к молодому человеку, его мохнатые брови сошлись вместе, как две спаривающиеся гусеницы.

— Выйдя с оружием на поле брани, — продолжал Хасан, возвышая голос, — Саладин и впрямь мог бы изгнать франков из этого уголка исламского мира. Рейнальд Хвастливый — наихудший из них, но он здесь властелин. Свинья в зловонном загоне, кровь на руках его, навоз на его сапогах. Слеп и глух он к делам Пророка и Его заповедям, — глаза молодого человека устремились на чашу с вином, которую он наполнил собственной рукой. — Рейнальд — завоеватель, ничего не смыслящий в искусстве власти, он способен только к насилиям и грабежам.

— Тогда он будет сметен с этой земли ветром, — насмешливо проронил Синан.

— Если бы не тамплиеры и другие искусные воины, ветер так и сделал бы. Но сейчас, здесь, только мы сможем изгнать их. Швырнуть их наземь с переломанными спинами, как скорпионов, раздавленных конскими копытами, чтобы солнце высушило их, а ветер смел прочь с земли Палестины.

— Красиво сказано, дитя мое. Но их тысячи. И у каждого огромный стальной меч, и под каждым — могучий конь.

— Но Саладин может повести за собой десятки тысяч. И он это сделает. — Глаза Хасана наполнились тем чувством уверенности в сказанном, которое другие принимали за пророчество.

— И тогда, — продолжал он, — после изгнания одного завоевателя мы сможем стать свидетелями того, как забитые крестьяне и пастухи обретут стремление к свободе. Долго ли смогут потом аббасиды, сельджуки и даже сами айюбиты противостоять воле людей Палестины решать свои собственные дела на своей земле? Более тысячи лет эта земля истощалась, чтобы давать «молоко и мед» для процветания чужеземных властителей. Должно настать время, когда Палестине позволят вернуть хоть что-то своему народу.

— Решать свои собственные дела! — воскликнул один из стариков.

— Чужеземные властители! Кто — аббасиды?

— Как вам это нравится!

— Ну и шутки у твоего ученика, Синан.

— Что за идеи!

Синан взглянул на Хасана и отмахнулся от него резким движением.

— Довольно исторгать ветер изо рта, — приказал вождь ассасинов. — Мы люди дела, в конце концов, а не люди слов.

Он протянул свою старческую руку, внезапно предательски задрожавшую, и нащупал шарик гашиша. Опытными пальцами он заполнил трубку упругими кусочками и дал знак Хасану. Тот вытащил тлеющий уголь из жаровни и держал его у трубки, пока Синан жадно делал первые затяжки.

Столб пыли поднимался к небу там, где шла армия Саладина.

Султан на белом жеребце в окружении свиты то и дело оглядывался назад, на долину. Он, разумеется, не мог видеть пыльного облака. Пыль вырывалась клубами из-под копыт тяжеловооруженных всадников и сапог пехотинцев.

Вблизи было видно, как пыль оседает хлопьями на коленях и плечах людей, конских крупах. В отдалении пылевая завеса плыла над плюмажами конников и смягчала вид ощетинившейся копьями пехоты. Далеко у горизонта желтый туман скрывал холмы и укутывал собой бесконечные ряды конических шлемов и лошадиных морд.

Саладин вглядывался в стелющееся по земле марево и знал, что оно поднимается вверх на тысячи футов. А это могло безошибочно подсказать любому вооруженному соединению из тех, что христиане должны были послать на защиту Рейнальда, где находится армия Саладина.

Но любой длинный язык на базаре мог сказать им то же самое.

Керак Моавский когда-то был просто укреплением среди предгорий.

Он строился в тихие времена, когда пастухи спали под звездами и отстаивали свои права на пастбища или ягнят с помощью острого посоха.