Семейная тайна - Виктор Каннинг

Возвратясь домой, жена сообщила, что в «Вечернем эхо» действительно появилось короткое сообщение о том, что обнаружен труп Бланш Тайлер. Затем она приготовила и отнесла архиепископу ужин – копченую форель и филе говядины а-ля Россини с молодыми кочашками брокколи. Из подвала она вернулась с номером «Дейли-телеграф» – на первой странице вверху рукой архиепископа была сделана размашистая надпись: "Я предпочитаю «Тайме».

Шубридж взял газету и бросил ее в камин. Другой газеты не будет. Он обращался с архиепископом по возможности предупредительно, но как личность тот для него не существовал. Он представлял собой только определенную ценность, которую очень скоро можно будет с выгодой продать.

Джордж сидел на кухне у матери Бланш и пил виски, которые сам и принес. Старушка согласилась составить ему компанию, хотя сама охотнее выпила бы чаю. Но смерть близких на какое-то время меняет привычный ход вещей. Пили они из дешевых стаканов. Дом на Мейдан-Роуд теперь принадлежал ей, и можно было взять из столовой хорошие бокалы, но она жила еще старыми привычками и держалась так, словно не она, а дочь по-прежнему хозяйка дома.

Джордж начал мало-помалу свыкаться с потерей и постепенно включался в круговорот повседневных дел и забот. Каждый день тысячи людей на земле проходят через это: нестерпимая боль утраты понемногу притупляется, и человек осознает, что нужно жить дальше.

– Как по-вашему, она не знала, что беременна? – спросил он.

– Нет. -Она вечно витала в облаках. Об опасности не думала. А от этого никто не застрахован, как ни старайся. Жизнь не перехитришь, она свое возьмет.

– Я бы сразу ей сказал: «Давай поженимся!» Бедная она, бедная!

– Да она-то замуж не пошла бы. Наша Бланш не такая, чтоб семьей обзаводиться. Вы не подумайте, я не про то, что она бы от ребенка избавилась. Нет, родила бы, позаботилась бы о нем, как полагается, может, отдала бы в хорошие руки, а может, и дома бы оставила. Я-то вот за се отцом тоже замужем не была. У нас с этим было не очень-то строго: хочешь – венчайся, хочешь – так живи. Церковь не особенно почитали. Жили вместе, детей рожали, а потом по-всякому бывало. Когда оставались, жили вместе, а когда и нет.

Джордж снова налил виски в стаканы. Тяжелый был день, но сейчас, к вечеру, стало чуть полегче. Не то, чтобы как раньше, как всегда, но малость отпустило. Что делать – жизнь идет своими чередом, значит, нужно жить.

– Когда вы утром позвонили, – сказал Джордж, – у меня просто земля ушла из-под ног. Вот уж чего я никак не ожидал! Чтобы Бланш закрылась в машине и там, под проливным дождем, сидела и ждала… Никак в голове не укладывается! Умерла, нет ее, это я понимаю. Но чтоб так умереть!…

– А я не удивляюсь.

– То есть как?

– Ну, не так удивляюсь, как вы. Нет, что говорить, для меня это страшный удар. Все равно как она бы под машину попала. А тому, что сама, я не удивляюсь.

– Ничего не понимаю.

– Откуда же вам понять? Я и в полиции сказала. У нас это в роду. Ей-то я ничего не рассказывала. Она, наверно, сама догадалась. От детей ведь не скроешь. Одним словом, папаша Тайлер так же сделал.

– Ее отец покончил с собой?

– Вот-вот. Встал однажды ночью и ушел из дому. Крепкий был мужчина. И жил – не тужил, как говорится. А наутро нашли его в реке. При том, что плавал он как рыба. А брат его, тот еще чище сделал. Сорок лет всего и было ему. Уселся на насыпи у железной дороги и стал дожидаться, пока поезд пойдет. Дождался и сунулся прямо под колеса. Спрашивается, с чего? Вроде все у него было – только что лошадь купил, повозку ему покрасили… И ведь что один, что другой – веселые, здоровые. Никогда не подумаешь на них.

– Боже правый! Да как же это? Безо всякой причины?

– То-то и оно. Конечно, внутри какая-то причина была. Папаша Тайлер, как говорится, жил – не тужил. И сбережения имел – четыре сотни фунтов. Когда уходил, обнял меня, поцеловал, а наутро его на носилках принесли. Видать, это у них в крови. Так что я не особенно удивилась. Боль, горе материнское – это конечно. А удивляться не удивилась. Передалось, выходит, от отца. Вы-то как теперь без нее?

Джордж не ответил, только помотал головой и снова приложился к виски. Бланш значила для него больше, чем он сам думал. Как он теперь без нее? Да, наверно, так же, как другие, когда теряют кого-то из близких… Время и случай – на них вся надежда: остается ждать, когда пустота как-то заполнится, а память постепенно притупится, сотрется.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Попробую чем-нибудь себя занять. Ну хоть этим своим предприятием. Постараюсь, чтобы оно пошло. Она бы меня поддержала.

– Ну-ну, вот и деньги ее пригодятся. Она бы зря денег не оставила – видать, любила вас. Бланш на ветер ничего не бросала.

Пропади они пропадом, эти деньги, подумал Джордж с горечью. Вот если бы Бланш вернуть!… «Солнечные сады Ламли». Что за радость теперь этим заниматься? Он и затеял-то все из-за нее. Хотел доказать, что все-таки может кой-чего добиться. Чтобы она радовалась его успеху, гордилась им… Боже всемогущий, да что ж это жизнь творит с человеком, да как же так можно – ни с того, ни с сего? Просыпаешься утром, солнце сияет, душа поет – и вдруг на тебе! Как обухом по голове!

За окном все было залито золотистым утренним светом, искрилась на солнце водная гладь озера в Сент-Джеймс-парке. Голубь-самец с важным видом вышагивал взад-вперед по карнизу, вызывающе пыжась и зазывно воркуя – вверху, на крыше, сидели голубки На столе перед Бушем лежало второе письмо от Коммерсанта, отправленное накануне из Саутгемптона. Сэнгвилл уже проверил его на отпечатки пальцев. Ничего. Коммерсант писал, что использовать надлежит прежнюю схему действий. Выкуп должен быть выплачен алмазами – уточнялось, какими именно. Когда письмо перепечатывалось на машинке, в нем были оставлены пропуски – для даты, места и времени предстоящего возвращения архиепископа. Эти пропуски были затем заполнены неровными фиолетовыми буквами и цифрами из какого-то дешевого детского типографского набора. Он сравнил письмо с письмом на имя сэра Чарльза Медхэма: машинка была одна и та же. По видимому, преступник заготовил оба письма одновременно. Буш даже мысленно представил себе, как тот печатает, затем выходит из дома, садится в автомобиль и, отъехав подальше, зашвыривает машинку на дно какой-нибудь канавы. Самоуверенность и апломб этого человека раздражали его сверх всякой меры. Он снова вспомнил вестибюль в Учебном центре ВВС в Миддл-Уоллоне – сухощавая фигура, внезапно возникающая из темноты, нелепая маска, да еще ухмыляющаяся рожа водителя в такси перед крыльцом… Неужели, с тоской подумал Буш, придется снова пройти через это? И сделать ничего нельзя! Через Грандисона было передано высочайшее распоряжение: никаких маневров и ловушек – ни единого шага, который может помешать беспрепятственной передаче архиепископа или поставить под угрозу его безопасность. Вымогатель опять войдет, возьмет алмазы и удалится. И он, Буш, будет снова стоять и наблюдать. А в результате – независимо от перспектив отдела в целом (в том, что какие-то санкции последуют, сомнений быть не могло) – его репутация будет запятнана, и этого пятна уже ничем не смыть. Без работы он не останется, дела всегда найдутся, но ответственных престижных заданий ему не видать, как своих ушей. И все из-за этого проклятого Коммерсанта! Обидно, что его карьера пострадает именно сейчас – когда он еще не защищен, как Грандисон, богатым опытом и прошлыми заслугами. У Грандисона столько шрамов от былых провалов и побед, что никакие новые удачи или поражения уже не способны повлиять на его репутацию.

Жена Буша накануне вечером неожиданно вернулась из Норфолка. С невозмутимостью и твердостью, каких он раньше в ней не замечал, она объявила, что намерена уехать обратно в Норфолк и открыто жить там со своим любовником. Она назвала его фамилию, добавив, что и сама собирается ее взять, и сказала, что согласна ждать развода сколько положено. Она держалась спокойно и уверенно и без страха смотрела в будущее. Ее невозмутимость и довольный вид задели его за живое, и пытаясь сосредоточиться на деле Коммерсанта, он поневоле все больше раздражался. Все-таки зверски ему не везет: за что бы он ни брался, ничего не клеится. Наверно, боги хаоса, если они за ним следят, животы надорвали от смеха. Кто это там охотится за их любимцем Коммерсантом? Какой-то ничтожный субъект, который с собственной женой – и то не может справиться!

Он встал и подошел к окну. На него вдруг навалилась страшная усталость, и он подумал – какого черта, не все ли равно? Пускай этот Коммерсант забирает свои алмазы, пускай жена получает развод!… Какая разница! В воскресенье утром все кончится – архиепископ будет возвращен. Коммерсант отпразднует победу. Ну и ладно. А он сам выбывает из игры, и ему остается только забыть про честолюбие, официально развестись с женой и покорно принять все, что жизнь ему еще преподнесет. Стоя у окна и глядя на молодую зелень кустов и деревьев, на цветущие в парке нарциссы и крокусы, он испытывал чувство полного и безнадежного отчаяния.