Зенитчик-2 - Вадим Полищук

Командир полка. До войны командовал зенитным дивизионом. За два военных года из капитанов в майоры — невелик взлет, зато не упал. В герои не лезет, но и труса не празднует, во время зимнего наступления в штабе не сидел — передвигался вместе с передовыми батареями. И во время немецкого контрнаступления полк сумел вытащить. Почти сумел, но у других потери были значительно больше.

А вот с замом командира все ясно с первой встречи — хам, матершинник и пьяница. Никогда не мог понять, почему система позволяет существовать таким типам? А они не только существуют, но и вполне комфортно себя чувствуют. Зачем его держат при штабе? Толку от него никакого, по нему же штрафбат плачет! Но, видимо, есть какие-то скрытые от моего глаза связи и подпорки, не позволяющие ему упасть.

О начальнике штаба сказать почти нечего — тих и незаметен. Но штаб функционирует, бумаги пишутся, сводки идут наверх вовремя, значит, на своем месте сидит. А вот его помощник и мой нынешний начальник Руденко явно не на своем. Какая основная работа у ПНШ? Правильно, сводки писать. Наступление, отступление, в своем тылу или в окружении, а вечерняя сводка должна уйти наверх без задержек. Горячему одесскому парню вся эта бумажная возня поперек горла. Ему бы шашку, коня и… Ну хоть батарею, пусть даже зенитную. А здесь он или сопьется, или окончательно потухнет и мимикрирует под общую штабную массу.

Замполит. Этот из кадровых политруков. Карьеры не сделал, по возрасту кабы не старше меня будет, а до сих пор майор. С первого взгляда показался мужиком неглупым и невредным, видимо, так и есть, но в один день услышал я от него такую фразу: «Плохо мы воевали. У мотострелков потери почти семьдесят процентов, а у нас почти ничего». Выходит, он результаты боевых действий по потерям оценивает. Странная позиция.

Нынешние штабные офицеры вышли из комбатов сорок первого — сорок второго и их жизненная позиция: мы повоевали, пусть теперь молодежь воюет. Они уже получили звания, должности, ордена. После Сталинграда перед ними замаячила возможность дожить до победы, и они этот шанс старательно используют, взваливая опасную работу на комбатов и взводных. Сами под снаряды и бомбы, без крайней необходимости, стараются не соваться, предпочитая посылать других. На этом общем фоне, как я уже сказал, выделяется комполка — он идет вперед с огневиками.

Еще один штабной работник, которого я не мог обойти своим вниманием — это, конечно, особист. Предыдущие встречи с его коллегами показали мне, что лучше им на глаза не попадаться даже обладателям безупречной анкеты, а мне и подавно. Этим я старательно и занимался, но за самим старшим лейтенантом приглядывал. К моему удивлению, вполне нормальный оказался парень. Доносы ни на кого не строчил, дела липовые не шил. Как и положено, была у него своя агентура в батареях, но до серьезных мер дела он старался не доводить, предпочитая предупредить потенциального штрафника, чем тащить его в трибунал. Однако каким бы прекрасным человеком ни был наш полковой «молчи-молчи», я прекрасно понимал, что стоит появиться в моей легенде хоть крохотной трещинке, и он раскрутит меня по полной программе.

Еще пара человек, с которыми мне пришлось познакомиться ближе это старшина Лившиц и писарь строевого отдела Семаков. Старшина занимался продовольственным снабжением. Поговаривали, что что-то он с продуктами химичит, но за руку его никто не поймал, а когда тылы подтянулись, кормить стали значительно лучше. Расположение старшины я заслужил, починив пишущую машинку «Москва». Еще в студенческие годы был у меня «Ундервуд» то ли 1894, то ли 1896 года, переделанный на русские литеры уже в годы советской власти. Изношенный механизм хоть и работал, но постоянно требовал мелкого ремонта, с которым я справлялся своими силами. Поэтому, как только появилась возможность, древний агрегат был заменен «Москвой» тридцатых годов, почти такой же, какая стояла в штабе. В принципе, штабная машинка была исправна, и даже не изношена, но сильно загрязнена. Грязь и тормозила лентопротяжный механизм. После чистки — старшина даже спирт для этой цели добыл — и смазки все заработало.

Если с Лившицем я могу общаться нормально, то с моим соседом по нарам снизу писарем Семаковым не получается. Странная у него манера общения — вроде, с тобой разговаривает, на вопросы отвечает, а смотрит сквозь тебя, будто ты дух какой-то бесплотный. Потом я понял почему — такие, как я, у него в списках проходят десятками и сотнями, повзводно и побатарейно. Сегодня он фамилии в список прибывших записал, а завтра те же фамилии в списки убывших, кого в наркомздрав, а кого и в наркомзем. Вот и старается он за фамилиями людей не видеть. Мы для него просто наборы букв в списках, сегодня в одном, завтра в другом. А взгляд этот, видимо, просто защитная реакция организма — если за каждого переживать, то и свихнуться недолго.

К концу марта линия фронта стабилизировалась, и где-то наверху было принято решение вывести наш корпус в резерв Ставки. Данное мероприятие предусматривало передислокацию всех частей в район Миллерово, то есть еще полторы сотни километров на восток. Поскольку бумажный вал уже схлынул, то Руденко нашел мне новое занятие.

— Поедешь с лейтенантом Шепелиным на место новой дислокации — квартирьерами будете. Постарайтесь прихватить что-нибудь приличное для штаба. Лейтенант еще зеленый, подскажи ему, если что.

Зеленый — это не то слово, молоко на губах у младшего лейтенанта Шепелина еще не обсохло. Как только я его увидел, то сразу спросил.

— Сколько вам лет, товарищ лейтенант?

— Восемнадцать.

А выглядит еще моложе. В полк прибыл только после училища, назначения получить не успел. До этого, кроме десятилетки, ничего не видел. Надо бы на такое задание капитана посылать, как минимум, а лучше майора. Нет, лучше полковника, но полковников у нас в штабе нет. А с этим пацаном любой горлопан с лишним кубарем или звездочкой отожмет у нас все, что мы успеем прихватизировать в этом неведомом Миллерово. Надеюсь, хоть населенный пункт приличных размеров и зданий на все штабы хватит. Лившиц выдал нам сухпай на неделю, погрузились мы в видавшую виды полуторку продовольственной службы и, объезжая старые и свежие воронки, поехали на восток.

Без груза грузовичок здорово козлит. Пытаюсь задремать, но очередная колдобина возвращает меня обратно в реальность трясучего и прыгающего кузова, а также нудно воющего мотора. Сколько мы так ехали, сказать не могу, но окончательно я пришел в себя от того, что тряска и вой мотора прекратились. Выглянув из-за кабины, я увидел, что мы стоим в чистом поле на развилке, мотор молотил на холостых оборотах. Направо уходила грунтовка, окончательно добитая гусеницами какой-то бронетехники, налево — вполне приличное, по фронтовым меркам, шоссе.

— Чего стоим, кого ждем? — поинтересовался я у сидящих в кабине.

Лейтенант сидел, уткнувшись в карту, разложенную на коленях. Ответил водитель, высунув голову в свое окно.

— Думаем, куда ехать. Направо — короче, налево — дорога лучше.

— Налево, — тут же принял решение я. — Короткая дорога не всегда самая быстрая. У тебя не «шевроле», на полуторке мы на ней быстро увязнем, а вдвоем с товарищем лейтенантом ее не вытолкать.

Видимо, проявив неуважение к ввереному агрегату, я чувствительно задел душу нашего водителя.

— Кто бы говорил! Вон ты кабан, какой здоровый, и без лейтенанта управишься.

— А вот я сейчас как дам кому-то сапогом по наглой морде…

Я привстал, делая вид, что собираюсь реализовать свою угрозу. Голова моего оппонента поспешно скрылась в кабине. Я уже собирался с удовлетворением плюхнуться обратно, но в следующую секунду уже колотил кулаком по кабине.

— Воздух!!!

Из кабины опять показался шофер.

— Чего?

— Того! Воздух! Давай на обочину!

Скрежетнув торопливо втыкаемой передачей, полуторка прыгнула вперед и замерла на обочине. Прихватив мешки с сухпаем, я выпрыгнул на дорогу и крикнул водителю.

— Открывай борта!

— Зачем? — удивился лейтенант.

Более опытный шофер меня сразу понял. Мальчики у Геринга дотошные, если заметили что-то — обязательно вернутся, чтобы проверить. Мы же попробуем сымитировать брошенный автомобиль. На открытом месте от пары «худых» все равно не уйти, а расстреливать брошенную машину у них азарта не будет. Главное — не начать метаться, когда они по машине садить начнут.

Заметят или нет? Заметят или нет? Заметят… Заметили! Две точки в небе сначала замирают, а потом начинают почти незаметно расти в размерах.

— Бежим!

Отбежав на сотню метров, мы плюхаемся в кювет и роем носами землю. Поднять голову я рискнул, только когда прервался треск пулеметной очереди. Первый «мессер» звеня двигателем, вышел из пологого пике, второй оставался выше и в атаке не участвовал, видимо, следил за небом и контролировал результаты штурмовки первого.