Сталин - Лев Балаян

Сегодня в небольшом хуторе Россошки под Сталинградом сооружён мемориал немецким фашистам, который рядом со скромным погостом советских воинов по своей помпезности и монументальности выглядит, как гимн в мраморе и граните в честь побеждённых и опозоренных захватчиков.

И всё наглее раздаются раздражённые голоса с требованием демонтировать самую высокую в мире статую, установленную на познавшем кровопролитнейшие бои Мамаевом кургане — 82-метровую статую «Родина-мать» работы Евгения Вучетича.

И в то же время российские власти остаются глухи к требованиям ветеранов Великой Отечественной войны, участников Сталинградской битвы вернуть героическому городу его легендарное имя — Сталинград

"ДЯДЮШКА ДЖО»

Известно, что Черчилль и Рузвельт между собой называли И.В. Сталина “Uncle Joe” — «дядюшка Джо». Он об этом знал и не обижался.

Оставаясь заклятым врагом Советской России, которую он в первые послереволюционные годы страстно желал «задушить в колыбели», Черчилль, тем не менее, очень высоко ценил Сталина как личность, а между Сталиным и Рузвельтом возникли и быстро развились даже более, чем доверительные отношения, хотя и английский премьер, и американский президент неоднократно отмечали, как им бывало трудно вести переговоры со Сталиным, когда им приходилось поступаться порой политическими принципами во имя укрепления межгосударственного военного сотрудничества с Советским Союзом (как, например, и в этом, пожалуй, наиболее ярко проявился дипломатический талант Сталина — в вопросе о признании союзниками в качестве западной границы СССР после окончания войны пограничных рубежей, существовавших к моменту нападения Германии на Советский Союз, т. е. к 22 июня 1941 года).

Твёрдая позиция во всех вопросах, когда речь шла о защите коренных интересов СССР, была сильной стороной Сталина как искусного дипломата и опытнейшего политика.

«ОТСУТСТВИЕ ВТОРОГО ФРОНТА ЛЬЁТ ВОДУ НА МЕЛЬНИЦУ НАШИХ ОБЩИХ ВРАГОВ».

С самого начала Великой Отечественной войны Сталин понимал, что интересы СССР требуют скорейшего открытия второго фронта в Европе, и уже в первом послании премьер-министру Великобритании Черчиллю от 18 июля 1941 года Сталин обосновывает целесообразность создания фронта против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика), причём «не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии».

Однако, Черчилль, а впоследствии и Рузвельт остались глухи к сталинским инициативам, оказывая, правда, материально-техническую помощь, размеры которой нельзя преуменьшать, но также нельзя, как это стало модно сейчас, и преувеличивать.

Во многом громадную разницу в их и наших людских потерях в смертельной схватке с Германией и её сателлитами следует отнести за счёт предательской стратегии и тактики союзников СССР — «западных демократий», затягивавших решение вопроса об открытии второго фронта почти до самого конца войны.

Сталин настойчиво и жёстко в каждом послании требует от союзников по антигитлеровской коалиции открыть второй фронт, но только спустя долгие три года, когда миру уже становится ясно, что Советский Союз может справиться с германским зверем и без помощи союзников, их войска высаживаются, наконец, 6 июня 1944 года в Северной Франции.

Когда годом раньше Черчилль и Рузвельт известили Сталина о своём решении не открывать второй фронт в Европе в 1943 году, Сталин направил им ноту, в которой чётко подчеркнул, что Москва разочарована таким оборотом, но что «дело здесь идёт не просто о разочаровании советского правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжёлым испытаниям». Он писал, что «отсутствие второго фронта льёт воду на мельницу наших общих врагов».

Но после Сталинграда, Курска и форсирования Днепра Рузвельт понял, что стратегия Черчилля («желал бы видеть германскую армию в могиле, а Россию — на операционном столе») исчерпала себя, что дальнейшее оттягивание открытия второго фронта может быть чревато самыми печальными для Запада последствиями: «мощь и престиж СССР будут настолько велики, что какое-либо противодействие сталинской политике со стороны США и Великобритании окажется невозможным». Особенно остро стоял перед союзниками вопрос о сдерживании советской мощи после окончания Второй мировой войны.

ТЕГЕРАН — 43

Встреча Большой тройки в Тегеране в ноябре 1943 года состоялась на фоне внушительных побед Красной Армии, что давало Сталину возможность не только держаться уверенно и независимо, но и быть неформальным лидером Большой тройки. Начать с того, что первым крупным дипломатическим успехом Сталина было то, что он буквально «перехватил» Рузвельта у Черчилля, убедив его переехать в советское посольство и пожить там, поскольку по данным советской разведки, Абвер (орган военной разведки и контрразведки Германии в 1919–1944 гг. — Л.Б.) готовит покушение на лидеров стран антигитлеровской коалиции. Черчилль, которому Рузвельт отказал в просьбе обосноваться в британском посольстве, имел все основания произнести: «Конференция закончилась, не успев начаться. Сталин засунул президента к себе в карман».

Второй неприятностью для Черчилля было предложение Рузвельта о необходимости решить после войны проблему деколонизации. «Я не для того стал первым министром короля, — сказал Черчилль, — чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». Третья неприятность для Черчилля заключалась в том, что Рузвельт от имени трёх союзных держав не дожидаясь его окончательного подтверждения заранее обговорённой с ним даты, поспешил объявить началом операции «Оверлорд» (кодовое название Нормандской десантной операции — Л.Б.) — май 1944 года, понимая, что откладывать открытие второго фронта просто бессмысленно. Четвёртая неприятность для Черчилля — это настойчивая позиция СССР и США в вопросе о совместном с Великобританией контроле после войны над всеми стратегическими пунктами мира. Для Англии — владычицы морей — это требование означало делиться с союзниками контролем над Гибралтаром, Суэцким каналом, Сингапуром и другими своими подконтрольными стратегическими территориями, что опять же не могло вызвать энтузиазма у премьер-министра Великобритании…

Генерал Эйзенхауэр, будущий 34-й президент США, вспоминает, что перед вторым пленарным заседанием на конференции в Тегеране, в торжественной обстановке, Черчилль вручил Сталину подарок короля Георга VI — меч — в память о великой победе под Сталинградом: «Сталин молча вынул меч из ножен, поцеловал лезвие и передал дар короля Ворошилову, который повертел его в руках и … уронил. Но он тут же быстро поднял меч, вложил в ножны и передал военному, находившемуся в почётном карауле, который повернулся и молча удалился». Рузвельт записал в своём дневнике: «У Сталина появились на глазах слёзы, когда он принимал меч. Было очевидно, что эта процедура глубоко тронула его».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});