Верный способ избавиться от пьянства, курения, наркотиков - Андрей Каспаревич

– Батюшка, отец Флавиан! Я понимаю, что я грешен, чувствую это, только не знаю, как это сказать, какими словами называются мои грехи. Ты мне помоги, пожалуйста! Я вот только одно точно понимаю, что я перед Ириной своей во многом виноват, хотя, вот опять же, не могу это сформулировать. Помоги мне!

– Хорошо, Алёша! К вашим отношениям с Ириной мы ещё вернёмся. Давай вот с чего начнём. Ты знаешь, что когда-нибудь умрёшь. Представь себе, что это произошло с тобой сейчас. Вот ты только что вышел из тела, сбросив его, как старую одежду, и твою душу повели на мытарства.

– Сразу на мытарства? Мытарства – это такие мучения?

– Нет. Мытарства – это буквально таможни, при прохождении которых ты должен уплатить пошлины за несомый тобою багаж. А багаж твой – грехи, что ты собирал всю жизнь. Представляешь?

– Представляю. Четыре года „растаможкой“ на фирме занимался. Тоже нагрешил, наверное, кучу.

– Быть может. Так вот, предстоит тебе пройти двадцать таможен, на каждой из которых испытываются свои, определённые виды грехов. Откупиться можно только противоположными этим грехам добрыми делами, подвигами духовными и молитвами – своими и других людей за тебя. Много людей за тебя молится-то?

– Не знаю. Наверное, никто. Бабушка верующая была, она-то, должно быть, молилась. А больше не знаю.

– Видишь, Алексей, как страшно, когда за тебя молитвенников нет, ведь скольких людей чужая молитва в последний миг спасала! Впрочем, и за тебя молятся – молебен о здравии твоем сегодня отслужим, прихожане о тебе молятся, ну и я, грешник, тоже.

– Почему? Что я им, чтобы за меня молиться?

– Не что, а кто – брат во Христе Господе! Да ещё страждущий, нуждающийся в сугубой помощи и поддержке. Любовь Христова заставляет их за тебя молиться. И ты за них молись.

– Буду обязательно! Господи! Надо же, и ко мне кто-то с любовью! Спасибо тебе, Господи, благодарю Тебя!

– Так вот, Алексей, приведут тебя на первое мытарство, а это – мытарство празднословия и сквернословия, много тебе предъявить смогут?

– Много. Знаешь, я с детства трепач. Любил „общаться“, то есть трёп. И в школе на уроках даже выгоняли меня за это из класса частенько. Не язык, а помело поганое. Сколько наболтал за всю жизнь – представить страшно! Любил и перед ребятами, и перед девчонками красным словцом пощеголять, и в институте потом, меня ведь „мешок с анекдотами“ звали. Шутки пустые, похабные, язвительные – всё было, и не перечесть. Прости меня, Господи!

– Скверным словом много согрешал?

– Скверным словом? Матом, что ли? Да с третьего класса, с пионерлагеря! Мальчишки у нас там все матерились, ну и я начал. Сперва как-то стыдно было, даже краснел поначалу, потом привык и к концу заезда выдавал – будь здоров! Думал ведь, дурачок, что я от этого повзрослел! Господи! Прости за дурость! А уж потом матерился, почти не задумываясь, даже художественно, с „наворотами“, на публику. Да и в последнее время, если ты матом, да по-блатному, да с наркоманским сленгом не говоришь, так вроде ты и неполноценный какой-то. Сейчас и ведущие по телевизору такое отпускают! Матерщина сейчас – это норма речи! Не раз слышал, как родители с детьми беззлобно так матерком переговариваются…

– И ты как все?

– Как все! Прости, Господи! Каюсь! Сколько ж я на говорил?!

– Бог простит, Лёша, Он видит, что ты раскаиваешься в этих грехах, и радуется этому.

– Правда, раскаиваюсь! Честно! Я вот пообщался тут с матушкой, с женщиной в иконной лавке, со сторожем церковным, ведь и мысли не было трёп разводить или, не дай Бог, выругаться. Я только сейчас понимаю, какое же это уродство – современный опохабленный язык, на котором я до сих пор изъяснялся.

– Ко второму мытарству подошли, Алексей, мытарство лжи и клятвопреступления. Грешен в этом?

– Грешен, конечно, ещё как грешен! Вся наша жизнь сейчас – ложь и клятвопреступление.

– Твоя жизнь, Лёша, говори только про себя!

– Прости, понял! Моя жизнь, именно моя жизнь вся лжива! В детстве врал родителям, врал даже любимой бабушке, врал по поводу и без повода, врал от страха наказания, врал, желая что-нибудь выпросить, врал друзьям на улице, что у меня папа командир подводной лодки, что у меня есть настоящий пистолет, о чём только не врал! Потом в школе врал учителям, опять родителям, друзьям, иногда сам путался, где фантазии, а где правда. Врал в институте, косил от колхоза, брал липовые медицинские справки, даже с гипсом один раз пришёл к военруку, чтобы вместо сборов с друзьями в поход пойти. Девчонкам врал, за которыми ухаживал, которых добивался, врал, что люблю, врал, что женюсь, врал, врал, врал. У меня из-за этого и с первой девушкой, которую я полюбил, тогда не вышло: разок на вранье прокололся, а она вранья на дух не переносила, она мне – от ворот поворот! Молодец, сильная, правильно она не меня, а друга моего выбрала. Всё моё враньё Ирке бедной досталось, уж тут я разгулялся! Господи! Прости меня мерзкого, вся моя семейная жизнь была сплошным враньём – как же я бедную Ирку обманывал! Изменял ей, гульбонил, деньги от неё кроил, пропивал их, подводил её постоянно. Она всё терпела, прощала. А я жил в своё удовольствие, грёб всё под себя, себя ублажал, даже отпуск всегда брал отдельно, чтобы „оторваться“. Паотрывался. Господи, если можно, прости меня! А в теперешней жизни опять сплошная ложь! Лгу, чтобы удержаться на работе, обещания даю заведомо невыполнимые, лгу знакомым, что у меня всё „окей“, лгу самому себе, что мне такая жизнь нравится и что я вообще „крутой“. Господи! Я устал от вранья, прости меня, помоги мне жить по-другому, я не хочу больше врать.

– Бог простит тебя, Алексей, полюби жить в правде, в правде – Христос! А отец лжи – сатана, не служи больше ему.

– Помоги мне, отец Флавиан, мне самому эту гору не осилить!

– Бог поможет, Лёша, идём дальше – мытарство осуждения и клеветы. Грешен?

– Осуждения? Что значит осуждение?

– Осуждение-то? А ты вспомни, что ты говоришь, находясь за рулём, по адресу подрезавшего тебя водителя, на работе – в адрес нагрубившего тебе начальника, около дома – про валяющегося на пороге подъезда пьяного, всё, что ты мысленно произносишь в адрес многих современных политиков, когда смотришь какие-нибудь „парламентские новости“ – вот это как раз и есть осуждение.

– Так ведь я же справедливо так говорю или думаю, ведь они же и вправду продажные хамелеоны – я про политиков; или за рулём – ну если он козёл и чужими жизнями рискует, так я и говорю – „козёл“ или „баран“! Что ж я. неправду, что ли, говорю?

– Правду. Но свою, человеческую, такую, как ты её видишь и понимаешь. Но поскольку видим-то мы далеко не всё, а понимаем и ещё меньше, то Господь и предупреждает нас не лезть осуждать, размахивая этой своей правдой, чтобы самим не вляпаться ещё сильнее, а так обычно и бывает. Наша „правда“ основана на неполной информации и потому не может быть настоящей правдой. Тогда как Бог видит и действия, и слова человека, но, в отличие от нас, видит и мысли, и внутренние побуждения совершившего эти действия или сказавшего эти слова. Поэтому Его суд объективен и справедлив, а наш всегда несовершенен. Господь, заповедуя нам не судить никого, как раз и предупреждает нас от опасности стать судьями необъективными, неправедными и тем навлечь на себя праведный суд Божий. Понял?

– Не совсем.

– Ну смотри, например: идём мы с тобой по улице и видим нищего. Ты от души пожалел его, собрал по карманам всё, что у тебя было, скажем – десять рублей, и отдал ему. Я, увидев это, позавидовал твоей щедрости и, решив показаться ещё щедрее, дал нищему сто рублей.

А мимо шла, например, матушка. Увидела она всё происходящее и подумала: какой же жмот этот Алексей – всего десятку дал, не то что отец Флавиан – вон какой добрый, целую сотню отвалил! А Господь смотрит на всё это сверху и „начисляет“: Алексею за искреннюю доброту – награду; Флавиану за зависть и тщеславие – осуждение; и матушке тоже осуждение, чтоб не судила по внешнему и не брала на себя полномочия Бога.

– Теперь понял. Ну тогда я уже точно осуждён! Считай, каждый день моей жизни – сплошное осуждение! Ведь страшно-то как! Я в детстве даже родителей осуждал, особенно когда они ругались или отец пьяный приходил. Да, отца ведь я и до самой его смерти осуждал – и за то, что он нас с матерью бросил, и за то, что не помогал, и за всю его разгульную жизнь! И маму осуждал: за ремень, которым она меня от лени и вранья отучала, и за то, что по бедности на кино и мороженое деньги редко давала, за то, что „не понимала“ дурака сопливого, начавшего курить в восьмом классе и выпивать в девятом – за всё, в чём она моим желаниям не потакала. А ведь она добрая была и трудяга, на трёх работах тянула, чтобы мне, дураку, образование дать, и умерла рано, потому что надорвалась на этих работах! Господи, если можешь, прости меня за это! Прости за маму и за отца!