Современный чехословацкий детектив - Войтек Стеклач

— Увы, времена меняются, — уклончиво заметил Якуб Калас. Вдруг все здесь показалось ему каким-то чужим. Он даже усомнился, стоит ли рассказывать доктору о своих заботах.

— Мы тоже меняемся, — засмеялся, словно заглянув в его мысли, Карницкий. — Ну-ну, похвастайте, как живете?

— По-пенсионному. Скучаю, а дел при этом невпроворот. Парадокс, да и только! Хорошо, что не надо ходить на службу, и вместе с тем без этих моих ежедневных обходов участка чего-то мне не хватает.

— Плюньте, старшина. Это вполне естественно. Для настоящего мужчины работа вроде жены. И та и другая тебя обязательно найдут.

— Работы по дому и огороду у меня сколько угодно, — возразил Калас. — Я имел в виду другое.

— Что-нибудь интересненькое? — обрадовался доктор Карницкий, всплеснув руками. — Послушайте, вы, непроницаемый хранитель тайн, что вы снова откопали? Грабеж, изнасилование, убийство из ревности? Ну, говорите! Ага, значит, новое дельце! Будет весело — старшина снова на коне! Ха! Выпьем за это! Что скажете?

— И рад бы, да не могу, — погрустнел Калас. — Диабет — препаршивая болезнь.

— Да ну вас, коллега! У меня высокое давление, а я пью. Сын — сами знаете — врач, без устали меня пилит, предсказывает всяческие беды вплоть до самой ужасной — мгновенной смерти, а я, как видите, процветаю! Выпьем разведенного, с содовой. Это прекрасно освежает. Алкоголь в водичке полностью растворится. Можете влить в себя хоть гектолитр — все равно домой уйдете на своих двоих. А если нет, я устрою вас ночевать у себя. Живу теперь один. Сынок позаботился. Получил мой кавалер диплом и живо убрался в отдельную квартиру. Полагаю, намерен жениться. Сейчас в Польше, вместе со своей невестой. Вероятно, вы эту девушку знаете. Ну конечно же, не можете не знать! До чего хороша! За ней еще волочился тот парень… как его зовут… сын заготовителя, кажется, Лакатош, родом из вашего села, из ваших знаменитых Важников… да, да, сын заготовителя приударял за ней. Потом, когда старика это крепко разозлило, они разошлись. Я вам тогда рассказывал. Заготовителя нашли с инфарктом в рабочем кабинете. Вы еще этим заинтересовались… В довершение всего у парня была какая-то неприятность с машиной, впрочем, все это вы знаете лучше меня.

— Верно, верно, — вспомнил Якуб Калас. — Мы этот случай расследовали. Не я лично, но и меня втянули. А потом мне выбили стекла.

Доктор Карницкий усмехнулся:

— Выбили стекла, хм… — Он потирал руки в ожидании вина с содовой. — Вот с этой-то девицей мой дорогой сынок и разъезжает сейчас по заграницам. Помните, ее еще звали «тощая мамзель» — хрупкая, как тростинка, но фигурка — дай бог, такие женщины мне всегда нравились. Потому и сына не ругаю, что она мне нравится. Хоть будет у меня сноха, на которую любо поглядеть! Сейчас они в Польше. Вдруг ни с того ни с сего укатили. Я посоветовал им заглянуть в пару местечек. Разумеется, в Освенцим, хотя бы из уважения ко мне, потом — есть чудесные уголки возле мест, где я родился…

Доктор Карницкий достал портмоне, вынул из него сложенную бумажку. Разгладил ее и с гордостью прочел:

— Марка turystyczna Swiętokrzyskiego parku narodowego i okolic![3] Вот где голубки надышатся свежим воздухом, отдохнут и наглядятся на красоту! Свентокжижские пихты! Знаете, что написал о них Жеромский в своем «Пепле»? «Naokół stały jodły ze spłaszczonymi szczytami jakoby wieze strzeliste, nie wyprowadzone do samego krzyża. Ich pnie sinawe jaśniały w mroku…»[4] Вот что он написал! В этих краях стоит памятник Жеромскому. Пускай и на него глянут. Я сказал, чтобы и не возвращались, пока не осмотрят этих чудесных мест… А вам, старшина, я, пожалуй, принесу «Историю греха». Прекрасная книжка, вам понравится. «История греха»! Точно специально написана для милиционера!.. Простите, я не хотел вас обидеть. Это в самом деле прекрасная книга.

Доктор Карницкий продолжал говорить о путешествии своего сына и его невесты по польскому приморью, а Якуб Калас поначалу удивлялся: почему старика не заинтересовало упоминание о смерти Крча? В конце концов он объяснил себе поведение доктора тем, что тот слишком погружен в мысли о будущем сына. И все же сам факт, что доктор сперва попросил его рассказать о «деле», а потом сам же перевел речь на другое, был по меньшей мере примечателен. Доктор еще раз процитировал Жеромского: «Можно пройти по самой отвратительной грязи и остаться белоснежным, как горностай, но нельзя выйти чистым из людских пересудов». Чтобы Якубу Каласу не вздумалось размышлять над этой бесспорно интересной цитатой, доктор тут же принялся толковать ее на собственный лад:

— Если однажды, дружище, вы на кого-нибудь укажете пальцем или хоть словечком упомянете, что он совершил нечто нечистое, ваше обвинение с него уже никто и никогда не смоет. Так оно за ним и потянется. За ним и за вами. Пожалуй, за вами еще дольше и тягостней, поскольку вами оклеветан невинный человек. В том-то и гениальность Жеромского, что он сумел так прекрасно выразить эту истину в одной фразе. Не думайте, будто я не заметил, что вы явились сюда не просто так. У вас новое дельце, и вы не знаете, с чего начать. Мне неизвестно, в чем его суть, да и расспрашивать вас не хочется, хотя кое-что я слышал, ведь люди вечно о чем-то болтают. Одно могу сказать: на вашем месте я бы хорошенько все взвесил, прежде чем действовать. Будем откровенны: что вы можете установить своими любительскими средствами, когда и подготовленные криминалисты нередко пасуют при раскрытии не менее профессиональной преступной деятельности? «Преступление и наказание» теперь уже относится к области фантазии, с этим нельзя не считаться.

— Вижу, доктор, вы уже поняли, чем я озабочен, — проговорил Якуб Калас, пытаясь прервать монолог увлекшегося собственным красноречием Карницкого. — Мучает меня смерть Бене Крча. Может, лишь потому, что мы с ним были когда-то вроде как товарищи, ну если не товарищи, так хоть ровесники. Сдается мне, в этом деле что-то нечисто!

— Нечисто! Скажите на милость! — Доктор Карницкий засмеялся. — А хоть бы и так — на то есть милиция, пускай она и разбирается. А мы с вами чокнемся за встречу. За вашу пенсию и за моего сына. Ваше здоровье! Чтобы мы любые беды встречали с высоко поднятой головой! Выпьем, дорогой друг!

Так прошел вечер. С обильными возлияниями, в дружеской атмосфере, но все же…

Якуб Калас добрался домой только последним поездом. Он был порядком навеселе, однако его не покидало ощущение, что Карницкий недаром до самой ночи накачивал его вином. Стоило старшине упомянуть про смерть Беньямина Крча, как бодрое лицо старого адвоката покрылось бледностью и, хотя он без умолку говорил и держался раскованно, Каласу было ясно, что он не в своей тарелке. Якуб Калас успел это заметить и очень обрадовался. Доктор Карницкий пообещал ему принести кучу книжек:

— Послушайте, старшина, надеюсь, возня в саду и по дому вас не измотала вконец, вам необходимы и другие увлечения и интересы — ну скажите, вы хоть прочли за всю свою жизнь какую-нибудь книжку, кроме служебных предписаний? Что-нибудь из художественной литературы? Знаете, что такое роман или стихотворение? Это мир, который вы еще для себя не открыли. Вот простор для вашей мятущейся души! Я помогу вам, дружище! Я разожгу в вашей душе священный огонь, и вы будете мне благодарны!

— Говорите, точно пророк, — смеялся Якуб Калас, но доктора это не сбило с толку. Он твердо гнул намеченную линию. Легко овладев ситуацией.

— Я принесу вам Сенкевича! Жеромского! Или Йокаи![5] Горы романов! От книг вас будет клещами не отодрать! Или завалю вас поэзией, что скажете? Не хотите? Ладно. Тогда я придумаю для вас другое хобби. Что вы, к примеру, скажете о нумизматике? Нынче, в эру сберкнижек и больших зарплат, забавляться старыми, никому не нужными монетами! Вот развлечение! Хобби высшего класса!

Голова его от усталости и выпитого поникла, но он все еще крепился, был, насколько это ему удавалось, сосредоточен, старался держать застольную беседу под контролем, чтобы Каласа как следует разобрало вино и он забыл, зачем, собственно, пришел, потерял интерес к Крчу, а утром, проснувшись дома с жестокой головной болью, думал бы лишь о том, что говорил ему доктор Карницкий, чтобы гудели в его голове только речи о книжках и нумизматике.

«Ладно, — решил Калас, — будь доктор хоть тысячу раз прав с этим польским писателем, горностаем, грязью и пересудами, все равно я не отступлюсь от своего. Пересуды не сосуды, но так же пустопорожни, когда за ними ничего не кроется… Такова моя философия, доктор. А мои пересуды — вовсе не порожние сосуды! Пересудов я и сам не люблю. Ха-ха! Вся загвоздка в том, милый мой доктор, что вам почему-то не по душе это дельце, касающееся Бене Крча! Я заметил это, отлично заметил!» Ложился он довольный. Немного взволнованный, но довольный. Грело ощущение, что он напал на верный след. А если еще и не напал, достаточно того, что в разговоре прозвучала фамилия Лакатошей, соседей Бене Крча. Малость — но для него и она имеет значение. Сейчас важным становится все. Даже самая малость!