Сезон долгов - Елена Хорватова

Второй самовар назывался просто «дядя», так как прислан был в каторжную тюрьму дядюшкой одной из политических дам.

После чая в камерах устанавливалась тишина – все время вплоть до обязательной двухчасовой прогулки перед обедом принято было посвящать чтению и занятиям.

Асе занятия давались поначалу с трудом. Получив однажды от Муры Веневской толстый том «Истории древних философий» Виндельбанда, она чуть не расплакалась – таким безнадежно-мучительным делом показалась ей попытка проштудировать подобную книгу.

– Я никогда не смогу в этом разобраться! – с горечью сказала она.

– Ничего, сделай над собой усилие и поработай! – отрезала Мура. – Твой мозг никогда не имел должной нагрузки и теперь находится, так сказать, в недисциплинированном состоянии. Постарайся пробудить мысль и заставить ее работать! Пойми, если ты не займешь свой ум делом, тебя просто загрызет тоска.

Горько вздыхая, Ася принималась за конспекты. Никогда в жизни ей еще не приходилось так много читать и писать...

Досконально разобраться в древних философиях ей все же не удалось, зато в занятиях по французскому она вдруг стала делать большие успехи и даже попыталась читать в оригинале «Жана Кристофа». Это многотомное издание на французском языке кто-то прислал Муре, но у Веневской французский тоже был далеко не безупречен, книга оказалась ей не по зубам и взялись за чтение Ролана лишь немногие энтузиастки, занимавшиеся языком с Езерской.

Перед ужином заключенным полагалось еще раз выходить на прогулку, а в восемь вечера двери камер запирались на ночь.

К этому времени Ася приберегала для себя какой-нибудь интересный роман, чтобы отвлечься от мрачных воспоминаний, беспокоивших ее особенно сильно в вечерние часы. Ни французская грамматика, ни труды модных философов не давали возможности полностью забыться – Ася плохо понимала слова, которые читала, когда перед ее внутренним взором начинала маячить фигура убитого мужа. Сперва Никита вспоминался живым – то его голос, то шелковистая бородка, то мелкие озорные морщинки возле глаз, то запах одеколона «Бонапарт», которым пахла по утрам бородка мужа... А потом все затмевало видение распростертой на полу окровавленной фигуры. И предсмертный шепот Никиты... Он силился что-то сказать. А она так и не поняла, что... Глаза Аси наполнялись слезами, и книжные строки теряли четкость.

Эти воспоминания так измучили Асю, что она решила по вечерам читать самые увлекательные романы в надежде, что они дадут ей хоть какое-то забытье, смогут ненадолго отвлечь. Александра Адольфовна Измаилович утверждала, что Асе непременно нужно прочесть труды Герцена, Чернышевского и Достоевского – на литературных семинарах Покотилова выказала свою полную неосведомленность по части произведений писателей прогрессивного направления. Асе даже предложили взять в обход общей очереди «Записки из подполья» Достоевского для ликвидации пробелов в образовании.

Но Покотилова, не проявляя должной сознательности, предпочитала читать по вечерам романы Александра Дюма.

Когда ей в руки попали растрепанные, еще не побывавшие в руках переплетчиков томики «Графа Монте-Кристо», у Аси возникло ощущение праздника. Она прятала книгу под матрасом, чтобы кто-нибудь из сокамерниц не прихватил ее прежде времени, и вечерами погружалась в хитросплетения судьбы Эдмона Дантеса, читая порой при свете коптилки до глубокой ночи.

– И охота тебе заниматься подобной ерундой? – спрашивала ее Мура Веневская. – Почитала бы что-нибудь серьезное. Спиридоновой прислали труды Маркса по экономическим вопросам. Хочешь, я возьму у нее для тебя?

– Спасибо, но по вечерам мне нравится читать что-нибудь легкое.

– Но ты забиваешь голову пустыми фантазиями.

– Нет, Мурочка, эти книги помогают перенестись в какую-то иную жизнь, не похожую на нашу.

– Знаешь, а ты стала иначе говорить. Ты сама-то заметила, что уже по-другому формулируешь свои мысли? Ладно, читай, что хочешь. Может быть, это – первая и неизбежная ступенька в твоем развитии. И потом, такие книги и вправду хорошо отвлекают от горьких мыслей. На воле никто и не догадывается, что в тюрьме тоже есть покой и умиротворение...

Но Ася, так и не успев дочитать знаменитый роман Дюма до конца, вновь стала погружаться в долгие раздумья.

Порой она лежала ночью без сна, слушая приглушенный шепот сокамерниц, развязавших еще с вечера бесконечную дискуссию о монизме и дуализме, и думала, думала... Почему ей суждено было оказаться здесь, в забайкальском тюремном бараке, среди убийц? Какая жуткая гримаса судьбы – теперь, на каторге, она наконец может общаться с интеллигентными людьми, как ей всегда хотелось. Но при всем высоком развитии, разум этих женщин ущербен. Увлекаясь трудами модных философов, они не понимают самых простых Божьих заповедей, таких как «Не убий!». Ведь у каждой из них на руках чужая кровь, а ведут они себя так, словно совершили светлые подвиги и могут теперь взирать на прочих смертных с высоты собственного морального превосходства.

Шесть лет каторги, проведенных в общении с дамами, застрелившими или взорвавшими губернатора, генерала, полицмейстера, а заодно и несколько случайных, ни в чем не повинных людей, – слишком дорогая цена за литературный семинар, уроки французского и философские книги... Все ее сокамерницы считают себя героинями и свысока презирают уголовниц, большинство из которых всего лишь жертвы обстоятельств. Воровки, сводни, отравительницы – особы ловкие, и лишь немногие из них попадают на каторгу. Чаще здесь встретишь простую бабу, доведенную до отчаяния постоянным пьянством мужа, унижениями и издевательствами и решившуюся однажды дать отпор, не рассчитав собственных сил и не подумав, что полено или кочерга в сильных руках крестьянки могут стать опасным орудием...

А политические обдуманно, азартно шли на убийство, превратив чужую смерть в цель своей жизни, и гордились собой в случае удачи. Даже Мура, тонкая, умная, дружелюбная Мура успела убить несколько человек и долго гонялась по всей России за своим бывшим возлюбленным, заподозренным в провокации, пока не разыскала его в Москве и не застрелила в номере дешевой гостиницы... Да и в того красивого юриста, который навещал ее в тюремной больнице, она тоже стреляла, поэтому он и ходил, опираясь на палку – рана, нанесенная Мурой, беспокоила. И руки у нее изуродованы из-за того, что в них прежде времени взорвалась бомба, которой Мура должна была кого-то убить...

Как легко эти женщины переступали через кровь! Теперь Мура спокойно рассуждает, что не приемлет пассивного созерцания жизни, для нее главное – активное участие в исторических процессах и борьба.

Борьба, борьба, жестокая, безнадежная и бессмысленная борьба, которой не жаль посвятить всю жизнь? А потом считать, что жизнь не прошла даром, так как удалось убить человека, трех, десять человек, казавшихся тебе врагами? Нет, Ася никогда не смогла бы так...

Не смогла бы? Не нужно себя обманывать! Тогда, в кустах у реки, она могла бы убить изнасиловавшего ее начальника конвоя... Да, она этого не сделала – не было оружия, а пытаться задушить голыми руками сильного, здорового мужчину бессмысленно. Но главное, что у нее исчез внутренний запрет пролить чужую кровь и она готова была совершить это убийство, только практических возможностей не нашлось... И разве не мечтает она, пусть в тайне ото всех, вернуться в Москву и разыскать настоящего убийцу Никиты, чтобы свести с ним счеты? Мечтает, что греха таить. И убила бы, чтобы отомстить за мужа и за себя? Как знать, может быть, и убила бы, приведись с ним столкнуться...

Значит, нельзя осуждать никого даже в мыслях – есть ситуации, заставляющие человека переступить черту.

Вскоре сокамерницы заметили, что Покотилову обуревают приступы задумчивости, доходящие до полной отрешенности...

Когда она в свое дежурство мыла посуду после утреннего чая и, погрузившись в свои мысли, пятый раз принялась ополаскивать одну и ту же чашку, Веневская подсела к столу и спросила:

– Ты можешь объяснить, что с тобой творится? Ты просто сама не своя.

– Мура, я все время думаю о смерти Никиты. Ведь тот, кто его убил, нарочно устроил все так, чтобы я оказалась здесь. У меня тогда от горя случилось какое-то помутнение рассудка, и я не могла осознать всего, не могла защищаться. Мне вообще сначала казалось, что Никита сам свел счеты с жизнью, но на суде эксперты доказывали, что это невозможно, что в него стрелял кто-то другой. Суд решил, что стреляла я, и убийца все сделал, чтобы присяжные пришли именно к такому выводу...

– Тебе лучше было бы отвлечься от этой темы. Теперь уже ничего не вернешь и не исправишь. Не рви себе душу, у тебя впереди еще пять с половиной лет каторги. Для нас тут, в Мальцевской тюрьме, все не так и плохо сложилось, могло бы быть хуже.

– Мура, дело не в том, хуже или лучше за решеткой. Дело в том, что мы выброшены из жизни, которая идет где-то за стенами тюрьмы. Ах, если бы я оказалась на свободе! Я смогла бы разобраться во всем случившемся со мной. Ведь справедливость всегда можно найти, пусть не сразу...