Смерть за хребтом - Руслан Белов

– Хозяин – барин... А что тебе завтра от меня надо?

– Когда мулла приедет, ты Робертом будешь. Похожи вы, понял? А мне надо мулле кого-то показать, чтобы отстал пока. Он как муха голодная у меня над лагманом! “Где этот человек, где?” Ищет этого Роберта кто-то из города. Какой-то большой раис из МВД. Своего муллу надо ставить... Этот совсем надоел... В общем, я тебя с твоей красавицей покажу ему, а ты скажешь, что не хочешь в город возвращаться, а будешь в Пакруте золотодобычу на благо долине организовывать. Завтра, короче, генералом у меня будешь. По полной программе. Вино, шашлык, фрукты, ковры мягкие и подушки. До его отъезда, ха-ха! Есть еще вопросы?

– Нет, агаи[53] Резвон, нет вопросов. Есть одно пожелание. Девушку эту не убивай, а? Женщина все-таки. Пусть завтра рядом со мной посидит?

– Не убью – хуже ей будет. Спроси, она сама у меня лишнего дня жить не захочет, ха-ха!

– Да уж! И что только руки у тебя чешутся? Не любишь ты людей... Значит, себя не любишь...

– Нравишься ты мне, такой же, наверное. Только словами мучаешь... Ладно, оставлю ее... Тебе на ночь, ха-ха. Покайфуй между ними, только смотри, не переусердствуй, больше двух палок каждой не кидай. Завтра ты мне свеженьким нужен! Ночевать я у жены буду, так что никто тебе не помешает!

Закончив речь, Резвон потушил свет и удалился, посмеиваясь и приговаривая: “Палка, налево! Раз, два, три! Палка, направо! Раз, два, три!”

Я, чтобы выждать время, поговорил с девушками еще с полчаса, затем задумался об освобождении. “Как это делается в голливудских боевиках? Так, наверное, надо попытаться развязать зубами веревки, опутывающие девушек ... Или пережечь свои путы над открытым огнем. Но керосиновую лампу они унесли... Можно еще разбить какую-нибудь посудину, лечь на нее и, раня руки и обливаясь кровью, перерезать веревки ее осколками”.

Ничего стеклянного в комнате не оказалось, и я решил обследовать девушек на предмет возможности их освобождения с помощью собственных зубов. Извиваясь, я повернулся к Лейле и принялся исследовать ее путы. Ноги моей половины оказались туго перемотанными тонким капроновым фалом. Я попробовал распустить узлы зубами, но скоро понял, что дело это безнадежное, либо потребует столько же времени, сколько потребовалось графу Монтекристо на бегство с острова Иф.

– Да, спеленали тебя как Гулливера, – посетовал я. – К мамке-то не хочется?

– Хочется... – честно ответила Лейла. В глазах ее стояли слезы.

– Не плачь и не бойся! Ничего с нами не случится. Резвон получит свое. А мы уйдем. Чувствую я это. И потому отчаяния нету. Один кураж.

– Кураж?

– Кураж – это когда с тобой ничего сделать не могут. Или сделают, а тебе не обидно... Или, как в словаре написано, наигранная смелость. Опять я болтаю. Надо тебе руки осмотреть...

Я перевернул Лейлу, помогавшую мне в этом, на живот и осмотрел узлы тонкого экранированного кабеля, зверски стягивающего ее хрупкие запястья. И услышал у себя над ухом злорадное, знакомое до боли “ха-ха”.

– Сзади предпочитаешь? А не рановато ли ты на нее полез? – смеялся Резвон. – Не разогрел совсем! Смотри, какая грустная. Нет, вас надо по углам развести, а то завтра утомленные будете, и мулла мой подумает, что я вас мучаю!

– Да нет, агаи Резвон, я просто хотел тебя на вшивость проверить... И теперь вижу, хоть и темно, что вы человек серьезный, не то, что эти фраера из штампованных голливудских кинофильмов, которые вареными макаронами руки врагам связывают...

– Зачем врагам? – шутливо обиделся он, включив ослепивший нас свет. – Почему ты понимать не хочешь, что я сильнее пока и играть надо по моим правилам? Я – природа для вас, злая, ха-ха, природа! Я могу раздавить вошь, а могу и сунуть ее кому-нибудь подмышку. Пойми это и надейся.

– На теплую подмышку?

– Точно, дорогой! А может, и на лохматку бабы твоей. Будешь хорошо себя вести, я тебя туда суну.

– Спасибо дорогой! Это же райское наслаждение – быть вольной вошью в этом божественном саду с живительнейшим колодцем... Всю жизнь мечтал быть спелеологом... Это же класс! Подземные, вернее вагинальные маршруты по внешним и внутренним губкам... Завтрак на клиторе... Ристалища во влагалище...

– Я ж говорил, что ты меня понимаешь, хотя и много говоришь... – сказал он и потащил Лейлу, а следом и незнакомку в противоположный конец комнаты. Затем, вытащив из-под стоявшего там зеркального шкафа чемодан, сверкнувший никелем утюг и еще что-то, он с торцов задвинул под него девушек. Оглядев плоды своего труда, покачал недовольно головой, затем опустился на колени и, сунув руки под шкаф, связал ноги пленниц отсоединенным шнуром утюга. Теперь они, надежно прикрепленные друг к другу, не могли двигаться и никто не смог бы достать их путы зубами.

Я, наблюдая за этими действиями, вспомнил далекий, жаркий, родной Захедан, мою роскошную комнату с “Тайной вечерей” на стене и бедную Фатиму под нашей с Лейлой кроватью. Ничто не сходит с рук. Все гадости, которые ты делаешь другим, со временем необходимо упадают тебе на голову.

– Теперь ты их не достанешь! – прервал мою мысль Резвон, на ходу отирая ладони. – А что мы с тобой будем делать?

– Что-то сложно ты все делаешь. Суетишься... Сунул бы нас в яму до утра и все дела! Да и зачем связывать, если за дверью охрана с автоматами?

– Да я сам об этом думал! Но ты должен меня понять. Понимаешь – я артист, артист своего дела! Муки творчества это. Как говорится – нежелание идти проторенными путями. Ищу, понимаешь, оригинальные решения, новые формы.

– Шизофрения, короче...

– Скорее, как говорят психиатры, пограничное состояние...

– Так вы лечились, батенька?

– Да нет, учился, дорогой. В Ленинграде... – ответил он, присев на корточки рядом со мной. – Там, на втором курсе психфака, женился на местной блондинке. Жили с тещей. Да-с... Ведьма была еще та. Приду домой выпивший, и пилит неделю. Однажды совсем пьяный пришел, залез точно под такой вот шкаф и лежу там, кайф ловлю. А она шипит: “Пьяница, арап занюханный достался на мою голову!” А я говорю ей из-под шкафа: “Хорошо тут, мама! Как в гробу, тихо, прохладно... Давайте, махнемся, – говорю. – Вам давно пора в прохладе полежать...”

Хорошо было... – продолжил он после небольшой, но сочной паузы. – Пока деньги большие не пошли... Дядя как-то позвонил и сказал: “Умри, но достань пять тысяч”. И я умер. Попал в одну контору... Меня глаза их поразили. Люди говорят: “Он смотрит на человека, как на дерьмо”. А они смотрят без всякого “как”. И веришь им, что ты просто дерьмо для них...

– И у тебя сейчас такие глаза, гордись! Да, тяжело тебе, вижу... А лечится не пробовал?

– Чем? Не могу больше ни пить, ни анашу курить... Все курят, а я не могу... А человека убью – легче становится. Больше пустоты, свободы вокруг. И я последний в ней умру, в этой пустоте или свободе.