Иду на Вы - Евгений Санин

Славко беспомощно огляделся. Но увидел вокруг себя только серьезные лица. Игумен, глядя на него, укоризненно качал головой. Купец кусал губы и прятал их в бороду. Гонец и вовсе отвернулся. Только плечи его почему-то изредка вздрагивали. А по лицу Ратибора вообще ничего доброго нельзя было прочитать.

А по сторонам уже вовсю шептались младшие дружинники:

– Что там?

– Да вон, половецкого отрока судят!

– Да не половецкого, нашего! Одет он просто так!

– А за что?

– Коня, говорят, украл, знатного человека на большой дороге ограбил, поджог учинил, а главное – княжескую грамоту Степи выдал!

– У-у, плохи тогда его дела!

– Казнят!

– Не казнят, а казним, нам-то ему голову рубить прикажут!

– Тихо, смотри, Мономах поднимается!

– Сейчас суд вершить будет!

Все поднялись со своих мест, и Мономах, неожиданно для потерявшего всякую надежду Славки, сказал:

– Ну ладно! Палка, говорят, и та о двух концах. Вот украл ты коня у своих земляков, в голод, накануне весенней работы – за это и голову отсечь мало. Но, если бы не украл, гонец бы не выполнил мой приказ и смоленский князь не успел бы подготовить свое войско.

Звенислава раздел? В другой раз умней будет! И хотя вины это твоей не умаляет, это помогло вам затем провести самого Белдуза и вовремя сообщить мне, что он знает и верит про Корсунь! И все-таки, мнится мне, добро должно быть добром, без всякой примеси зла, как плохая монета! Но на этот раз ладно. Половцы сильны, а значит, мы должны были быть сильнее. Быстры – быстрее. Хитры – хитрее! Поэтому, если на это дело посмотреть с этой стороны, то большое дело сделал ты для Руси!

Славко поднял низко опущенную голову и недоверчиво покосился на Мономаха.

– Да, да, – глядя на него с отеческой улыбой, подтвердил тот. – Смотри, какая слава гремит теперь по всему миру. И в этой славе есть частичка и твоего труда. Посему повелеваю зваться тебе отныне не Славкой, а Гремиславом! А теперь говори, какую награду просишь?

Славко взглянул на князя и тихо сказал:

– Коня бы моим землякам вернуть…

Мономах понимающе кивнул и окликнул:

– Эй, тиун, выдели для веси, из которой этот отрок, пять… нет, десять коней! Да гляди, самых лучших отбери, а то знаю я тебя! Стой! Да еще три подводы зерна и одежды добавь!

– Будет выполнено, князь! – кивнул Мономаху тиун.

– От себя я тебе, Славко, то есть, прости, Гремислав, столько же добавляю! – шепнул Славке купец. – И еще, если захочешь, сын мне все про тебя рассказал, возьму тебя в помощники. Через два-три года сам наипервейшим купцом будешь!

Он замолчал, потому что Мономах снова повернул голову к Славке.

– Но то, отрок, не награда, а долг, который возвращает твоим землякам Русь! – снова без тени улыбки сказал он. – Это тебе от меня! – надел он затем на шею Славке тяжелую золотую гривну и добавил: – Ну, а теперь проси…

– Что? – не понял Славко.

– Для себя что-нибудь! – подсказал гонец. – Есть у тебя какое-нибудь самое заветное желание?

– Да… – кивнул Славко, опуская глаза. – Матушку бы мою, полонянку, в Степи сыскать…

– А откуда она, кто такая? – поинтересовался Мономах.

– Переяславльская из Осиновки… – боясь дышать, во все глаза уставился на него Славко. – Любавой звать!

– Все слышал? – снова обратился к тиуну Мономах. – Немедля пошли людей, чтобы проверили весь отбитый полон. Да и другим тоже помоги по родным домам возвратиться!

И, поворачиваясь к Славке, тихо сказал:

– Но это, отрок, тоже мой долг как князя… Ты что-нибудь для себя проси! Да не скромничай, мне хорошо ведомо, какой ты «скромник»! Проси все, что ни пожелаешь!

– Все, что ни пожелаю?! – ахнул просиявший Славко и выпалил: – Тогда… назначь меня, князь, гонцом!

– Гонцо-ом?! – изумленно протянул Мономах. – Эк, куда хватил! В твои-то годы? Хотя, – вслух задумался он, – того, что ты уже сделал, иному для Отечества и за всю жизнь, до самых седин не успеть. Ладно. Слово князя твердо. Быть тебе, Гремислав, – гонцом! Поедешь в Новагород, порадуешь великой вестью моего старшего сына, Мстислава!

– И грамоту с собой дашь? – с восторгом уточнил Славко.

Но Мономах остановил его:

– Успеешь еще сам с грамотами наездиться! Для начала отправишься не один, а… – он кивнул на Доброгнева, – вон, на пару со своим старым знакомым. Ну, что сразу заскучал? Он еще от ран до конца не оправился, хорохорится только. Поможешь ему, если что. А коль сляжет в дороге, или еще какая напасть случится, то тогда сам, лично, мою грамоту вручишь!

Мономах подбадривающе кивнул Славке и повернулся к игумену:

– Ну что, отче? Правильно я свой суд совершил? На всю жизнь уроком будет! – шепнул он и снова громко добавил: – Или, может, ты ему какое церковное наказание – епитимью – назначишь? Ведь все-таки несколько лет без Бога в сердце прожил!

– А он уже сам себя этим и наказал! – махнул рукой на Славку игумен. – И потом, такую долю себе выбрал… Эй, Доброгнев, – обращаясь к гонцу, спросил он: – Легка ли твоя служба?

– Нет ничего тяжелее! – честно ответил гонец и шепнул Звениславу: – Если б не твой совет иконе в Смоленске поклониться да не молитва перед ней, и не быть мне здесь! Вот какая у меня служба!

– Видишь? – кивнув на Доброгнева, сказал Мономаху игумен. – Какое еще может быть к этому наказание? Пусть и несет до конца эту ношу! Крест-то хоть на шее есть? – строго уточнил он у Славки.

– Есть, а то! – показал свой нательный крестик Славко и добавил: – И еще один дома лежит, для святынь! Я туда, как только приеду, одолень-траву положу!

– Что-что? Какую еще одолень-траву? – нахмурился игумен. – Да сколько же мы еще будем жить стариною? И кресту поклоняться, и всяким языческим вещам да гаданиям верить? На Русь истинная вера пришла, а мы… Кого ни спроси… да вон хотя бы его… Эй! – окликнул он пробегавшего мимо тиуна: – Как дела-то?

– Тьфу-тьфу, слава Богу! – отозвался тот.

– Вот! – назидательно поднял указательный палец игумен. – И не поймешь, кто перед тобой! Наполовину язычник, наполовину православный! И так еще лет сто, а то и двести продолжаться будет… Поэтому, Гремислав, как тебя во Святом Крещении-то?

– Глеб!

– Поэтому, Глеб-Гремислав, – продолжил игумен, открывая ларь с заготовками для печатей, ладаном и церковными предметами. Он что-то отыскал в нем, крестясь, закатал в шарик воска и завернул в чистую тряпицу. – Даю тебе святые мощи князя-страстотерпца Глеба. Вложишь их в свой крест-мощевик и носи его на себе, всю жизнь служа князю и Руси – во славу Божию!

– Все понял? – уточнил Мономах. – А теперь поезжай!

Он строго, уже не как озорному отроку, а как своему младшему дружиннику, погрозил Славке пальцем и направился к заждавшимся его воеводам. А для самих отроков, Звенислава с Гремиславом, как положено было звать теперь Славку, настал краткий миг расставания. К Славке подвели боевого коня, дали самую маленькую, какая только нашлась, кольчугу, зато саблю вручили самую настоящую – боевую!

Забравшись в седло, он гордо огляделся вокруг и нашел глазами Звенислава.

– Ну, будь здрав, Звенислав! – крикнул он, и тот отозвался, крича ему вслед:

– И ты, Гремислав! Не забыва-ай!..

А слава звенела, гремела по всей Руси.

Везущий ее в Новгород Славко, стремя в стремя, ехал рядом с гонцом по весенней дороге.

Он словно бы разом повзрослел и стал серьезным после разговора с Владимиром Мономахом, который действительно стал ему уроком на всю жизнь. Как ни хотелось ему скакать быстрее, помня о ранах гонца, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не пустить коня прямо в галоп.

Одно только оставалось Славке – мечтать.

Нет, не забыл Бог Славку, родную весь и всю Русь! – с радостью думал он, представляя, как встретят его земляки. Конечно, сначала враждебно, потом изумленно и, наконец, с радостью, узнав обо всем. Причем не убитого, в подводе, как мечталось ему совсем недавно.

А на боевом коне, с наградной гривной на шее. Он ясно видел оттаивающие лица: деда, старух, женщин, Милуши… Но даже и помыслить себе не мог, что у порога своего домаземлянки его встретит… родная матушка, вернувшаяся из Степи… Не ведал и того, что муж Милуши, узнав от жены, что Славко спас их сына, поклялся изготовить для него такую кольчугу и доспехи, которые самого его будут спасать от неминуемой смерти. И действительно спасут. И не раз. Потому что впереди было еще несколько великих походов на Степь, после которых половцы окончательно откатятся на восток и перестанут тревожить русские пределы, разные другие битвы. И день за днем, год за годом – тяжелая служба княжеского гонца.

Но все это ему еще предстояло испытать.

А пока он ехал рядом с гонцом, то твердя про себя текст грамоты, которую с первого же раза выучил наизусть, то подпевая древнюю песню, и впервые за долгие годы своей короткой жизни был по-настоящему счастлив…