Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920 - Екатерина Брешко-Брешковская

Обыскав мой дом, офицер отправился в другие дома, но нигде не нашел хотя бы еще одного „Катехизиса“. Чтобы его поездка в Баргузин не выглядела совершенно напрасной, перед отбытием он приказал содержать меня под арестом до тех пор, пока дело не будет рассмотрено.

Ждать мне пришлось три месяца, и до середины июля я просидел в каталажке при полицейском участке. Однако следует добавить, что я жил в ней или, вернее, спал только днями. С наступлением вечера я всегда уходил домой, и все это знали. Даже казаки будили меня, если я спал слишком долго, и говорили:

– Ступай, парень. Уже поздно. Мы хотим спать.

Другой случай, в результате которого за нами установили особенно строгую слежку, произошел зимой 1880/81 г. Г. М. Боломец купил лошадь и, не сказав никому из нас ни слова, неожиданно уехал, но сделал это так неосторожно, что тотчас после его отъезда об этом заговорил весь город. Готовясь к побегу, он коротко остригся, сбрил усы и бороду и надел крестьянское платье. Его домохозяйка все это видела и подняла тревогу, потому что боялась ответственности. У беглеца не было абсолютно никаких шансов, так как он поехал в сторону Иркутска, куда вели две дороги – одна через Байкал мимо острова Ольхон и вторая вдоль берега озера.

Когда исправник узнал об этом, он пообещал нам, что не будет поднимать шума и что Боломец не пострадает. Его привели на следующий день, поймав в 60 верстах от города на Байкале, и действительно, не стали наказывать. Ему даже вернули лошадь при условии, что он тут же ее продаст. Больше об этом деле никаких разговоров не было. Однако не думаю, что снисходительность Галузина в данном случае объяснялась его гуманностью, – просто он не хотел показывать, что не все в его уезде обстоит благополучно. Сразу после этого он учредил за нами еще более строгий надзор.

К нашей радости, Галузина вскоре сменил новый исправник, Языков – вежливый и слегка глуповатый человек, лишенный детективных способностей своего предшественника.

События 1 марта 1881 г.,[47] о которых мы узнали, когда пришла почта, взбудоражили весь город, особенно колонию политических. Мы были уверены, что вскоре последуют другие, более важные события, и наша вынужденная ссылка стала еще более невыносимой. Мы сразу решили бежать при первой же возможности, в конце весны, когда с гольцов сойдут лед и снег. С собой мы собирались взять первого же проводника, который нам попадется, и таким оказался бывший бродяга по имени Василий, которому было около пятидесяти лет. Он много проработал на рудниках и, как казалось, был опытным таежником. Он рассказывал, что ходил в горы в сторону Укыра и знает дорогу. Он уже давно жил в одной из соседних деревень и держал там мастерскую. Василий не пил и выглядел надежным человеком. Он согласился отвести нас до Укыра за 50 рублей. Согласно обычаю бродяг, две двадцатипятирублевые купюры были разорваны напополам. Пару половинок отдали Василию, а вторая осталась у одного из наших товарищей, который должен был отдать ее Василию, когда тот вернется с запиской от нас, извещающей, что мы в целости добрались до места.

Лошади и все снаряжение закупались постепенно. Приходилось действовать в полной тайне. Нужно было насушить и намолоть сухарей и упаковать их в мешки, не считая прочих приготовлений. Мы пытались все устроить таким образом, чтобы никто не пострадал из-за нашего побега. Сделать это непросто, когда снимаешь жилье или хотя бы живешь рядом с другими людьми; поэтому мы стали искать новую квартиру.

На берегу реки стоял довольно большой дом с огородом, который много лет пустовал, так как все верили, что в нем живет „черт“, каждую ночь производящий страшные звуки. Большинство окон было выбито, печи невозможно было протопить, а в некоторых комнатах провалились полы; но весной в доме можно было поселиться. К ужасу баргузинских жителей и к радости владельца, мы сняли дом и окружающий участок.

Ставни, которые выходили на улицу, мы не открывали. Это выглядело вполне естественно, так как стекла были выбиты. Мы жили в комнатах, выходивших на большой запущенный двор и закрытых от взглядов соседей. В доме действительно порой раздавались весьма жуткие звуки. Вероятно, их причиной был ветер, который свободно гулял везде, особенно на чердаке. Эти звуки громко разносились по пустым комнатам. Репутация, которую имел дом, оказалась весьма на руку, поскольку к нам приходили только по самой крайней необходимости.

Линев каждый день уезжал из города на лошадях и обрабатывал поля. Вся наша деятельность, проходившая на глазах у начальства и горожан, имела столь невинный характер, что не возбуждала никаких подозрений. Мы закончили приготовления в начале июля. Екатерина Константиновна сшила нам одежду вроде той, что носят рабочие на рудниках, и мы, наконец, могли отправиться в путь, навсегда покинув Баргузин».

Глава 21

Побег, 1881 год

По причинам, описанным в предыдущей главе, продолжаю рассказ о нашем побеге словами Тютчева.

«В ночь перед побегом мы перенесли весь наш багаж, седла, мешки и ружья на берег реки, которая текла у нас под самыми окнами, переправили его на лодке примерно на две версты вниз по течению и спрятали в лесу на противоположном берегу. Наш проводник уже ждал нас там и должен был стеречь багаж до следующей ночи, когда мы приведем туда четырех лошадей, оседлаем и навьючим их и сразу же выступим в путь, чтобы до рассвета уйти как можно дальше от населенных мест. Мы планировали днем прятаться в тайге, а ехать ночью, чтобы таким образом избежать ненужных встреч, пока не удалимся в ненаселенные земли.

Мы решили идти через тайгу в сторону Укыра. Таежная тропа начиналась в селах Суво и Бодона, расположенных примерно в двадцати пяти верстах от Баргузина на противоположной стороне Баргузинской долины. За короткую летнюю ночь было невозможно преодолеть по степи такое расстояние, избегая деревень, поэтому приходилось продвигаться очень осторожно, постоянно прислушиваясь, чтобы быть уверенными, что на дороге никого нет. Поэтому мы решили идти не степью, а по окружающим ее нагорьям. Это значительно удлиняло путь и требовало нескольких лишних дней, так как приходилось вести лошадей через тайгу, где не было никаких дорог.

Оседлав лошадей и распрощавшись с товарищами – Черневским и Катковым, которые нас провожали, – мы, наконец, тронулись в путь. Сразу же начался подъем в гору. Из-за непривычки вьюки наших лошадей постоянно ударялись о деревья. В темноте мы не видели под ногами замшелых камней и ветвей и сразу же получили представление обо всех препятствиях, которые нам встретятся… Нередко кто-нибудь из нас спотыкался и падал либо лошадь проваливалась в яму. Багаж мешал лошадям, и они беспокоились. Не обошлось и без падения вьюков. Нам пришлось остановиться и перепаковаться. До рассвета мы прошли не более пяти-шести верст. До ночи мы спрятались в чаще, привязав лошадей к деревьям длинными веревками. Разумеется, не было и речи о том, чтобы развести костер, и нам немилосердно досаждали сибирские „злые комары“.[48] Екатерина Константиновна мужественно переносила первое испытание и сама вела свою лошадь. Она сразу же стала учиться седлать и навьючивать лошадей и к концу нашего путешествия делала это превосходно. На первой стоянке мы поочередно несли караул, однако не позволили Екатерине участвовать в нем, невзирая на ее протесты. У нас имелись все основания для бдительности. От часового требовалось следить за лагерем и за лошадьми, пока остальные спали, и быть готовым к нападению медведей… Мы прекрасно знали, что в это время года такое нападение маловероятно, поскольку в тайге для медведей было много пищи, но предосторожность не мешала, и мы твердо придерживались этого правила. У Екатерины Константиновны не было ни ружья, ни револьвера. Не знаю, умела ли она вообще стрелять. Всегда будучи отважной и, можно сказать, разумно смелой, она, как мне кажется, считала лучшим способом атаки и обороны убеждение, хотя в принципе всегда ревностно поддерживала и другие средства. С порядком смены караулов ей пришлось смириться, хотя впоследствии она пыталась нарушить этот порядок всякий раз, когда после изнурительного дня один из товарищей должен был бодрствовать три часа, пока его не сменят. Естественно, мы исключили из числа часовых и нашего проводника, ссылаясь на его возраст… Первая смена всегда была самой трудной, поскольку после целого дня пути и ужина одному из нас приходилось бороться со сном, непрерывно находясь в движении и куря. В эту смену всегда назначали того, кому в предыдущую ночь доставалась короткая смена. Впоследствии мы жалели, что не взяли с собой собаку, однако мы боялись, что она будет лаять. Это было разумное опасение, но оно имело смысл лишь в первый день пути, когда мы находились неподалеку от жилья. В дальнейшем собака стала бы бесценным стражем, а кроме того, помогала бы нам на охоте. Также звери всегда убегали еще до того, как мы успевали достать ружья. Имея собаку, мы могли бы охотиться на крупную дичь.