Точка опоры — точка невозврата - Лев Альтмарк

Я прохожу в сарай и смотрю по сторонам. Небольшое темноватое помещение с квадратным оконцем у потолка, забранным толстой заклёпанной решёткой. Дотягиваюсь до неё рукой и пробую качнуть, но даже пошевелить её невозможно. В углу невысокий верстак, который служит, видимо, лежанкой для арестантов, и на нём набросана полусгнившая солома, пропахшая запахом мочи и какой-то сырой гнили.

Никаких следов о себе Юрий Вайс не оставил. Присаживаюсь на корточки и осматриваю грязный пол, и хоть следов здесь много, но мне всё же удаётся отыскать ребристый отпечаток от кроссовок, про которые в начале двадцатого века никто и понятия не имел.

Сразу на душе у меня потеплело, и я уже хотел было привычно похвалить себя, мол, не утратил ты пока, брат, милицейской розыскной сноровки, но почему-то сил нет. И голова болит всё больше и больше. Пытаюсь встать, и меня сразу же начинает штормить.

— Вам плохо, товарищ? — подскакивает парень и неловко хватает меня под руку.

— Я трое суток не спал, — зачем-то начинаю врать.

— Это мы вам живо устроим, — радуется парень и истошно вопит, высовываясь на улицу. — Никифоров! Срочно беги ко мне в хату и передай хозяйке, чтобы перину стелила нашему гостю. Ему отдохнуть с дороги надо… И если хоть одна живая душа в округе пикнет или, не дай бог, начнёт палить воздух, самолично гада порубаю!

Я послушно выхожу за ним из сарая и топаю на ватных ногах к какому-то одноэтажному дому рядом с белокаменным собором.

На углу пятеро подвыпивших мужичков, которые первыми встретили меня и доставили к этому парню. Они не спеша грызут семечки, с шумом сплёвывают и провожают меня тяжёлыми недоверчивыми взглядами.

— Что уставились? — повышает на них голом мой попутчик. — Вам бы извиниться перед товарищем из центра за то, что так грубо с ним обошлись!

— Извиняйте, товарищ, — с кривой ухмылкой цедит один из них, а остальные демонстративно отворачиваются.

Я только машу рукой и плетусь дальше. И уже у самого входа в дом мне поплохело окончательно. Но упасть мне не дают. Кто-то хватает меня под руки и тащит к широкой высокой кровати с железными спинками, на которых поблёскивают большие металлические шары. Эти шары почему-то надолго врежутся мне в память своим мрачным холодным блеском…

А среди ночи, когда за окном была непроглядная темень, и только кособокая луна любопытно заглядывала сквозь неплотно прикрытую занавеску ко мне в комнату, я открыл глаза и каким-то шестым чувством почувствовал, что искать Юрия Вайса больше не нужно. Наверняка он сделал или, по крайней мере, попытался сделать то, для чего совершил путешествие во времени, и самостоятельно без чьей-либо помощи вернулся назад.

Значит, и мне пора отсюда…

8

Прежде, чем открыть глаза, некоторое время лежу неподвижно, прислушиваясь к своим ощущениям. Голова по-прежнему болит, но уже не раскалывается от нестерпимой боли, а гудит как-то тупо и толчками, словно в ней перекатывается тяжёлый металлический шар.

— Как ты? — доносится до меня голос Шауля. — Очень тебе плохо? Я же говорил…

— Нормально, — выдавливаю непослушными губами, — терпимо…

— Лежи и пока не вставай. Я сейчас тебе кофе сделаю.

Но я поднимаюсь и оглядываюсь по сторонам:

— А где Вайс? Тут всего два кресла заняты — Гершон и я.

Шауль кисло улыбается и говорит:

— Он самостоятельно вернулся. Говорит, что никто за ним не приходил, и он сам…

— Я так и понял ещё там…

Некоторое время Шауль молчит, потом с тревогой вглядывается в моё лицо:

— Тебе надо срочно к врачу. Сейчас шефу позвоню, чтобы прислал кого-нибудь.

— Мы же в больнице — можно просто позвать врача из другого отделения. Зачем начальство в детали посвящать?

— Думаешь, сюда кто-то без его разрешения сумеет войти? Или ты сможешь выйти?

— Некогда мне сейчас разлёживаться. Да и не доверяю я твоему шефу.

Шауль опять грустно улыбается, но замечает:

— Наш шеф — человек жёсткий и даже грубый, но справедливый. Без причины муху не обидит, но уж если ты прокололся, то лучше расслабься и будь готов получать удовольствие. Так что можешь не беспокоиться — врача пришлёт нормального.

— Слушай, мы на этом потеряем много времени. Я себя действительно чувствую хреново. Но если меня уложат в койку и навтыкают в вены разных капельниц…

— А мы куда-нибудь торопимся? У нас всего один человек остался. Ты всё-таки чуть полежи. Приди в себя хотя бы.

Я оглядываюсь на бесчувственное тело аккордеониста Гершона и морщусь:

— Если уж лежать, то пошли в ту палату, где нас охранник пасёт. Тут что-то мне не по себе… А кстати, куда делся Вайс?

— Его сразу же по приказу шефа подхватили под белы ручки и увезли. Наверное, сейчас в конторе допрашивают. Да они и со всеми предыдущими так поступали…

Хоть здесь и не было прослушки, потому что, ясное дело, в помещении с бесчувственными телами прослушивать нечего, задерживаться здесь не хотелось ни мне, ни Шаулю. Там же охранник был как бы уже у меня в сообщниках, потому что давал звонить по телефону, и начальству знать об этом, естественно, ни при каком раскладе не следовало. Наверняка охранник об этом уже не раз пожалел.

— Пока суть да дело, — говорю Шаулю, послушно укладываясь на койку под настороженным взглядом нашего цербера, — ты покопайся в компьютере и просвети меня с Аргентиной, куда мне предстоит отбывать в самом скором времени. Давно там мечтал побывать…

— Куда-куда?! — забеспокоился охранник. — Никуда я вас отсюда не выпущу!

— Шутка, — улыбнулся я, — это у нас юмор такой специфический.

— Знаю я ваши шуточки, — ворчит он и возвращается на свой стул у дверей, — то сутками валяетесь, как мертвяки, в соседней палате на кроватях, то неожиданно подскакиваете — и к шефу на ковёр… Кстати, за кофе, которым вы меня всё время угощаете, спасибо. Только шефу не проговоритесь, что я с вами кофе пью, хорошо? А то ещё подумает что-нибудь нехорошее…

Сколько я проспал, неизвестно, но, видимо, долго, потому что, если разобраться, то мальчишке-будённовцу из Житомира я нисколько не наврал, сказав о трёх сутках без сна. С этими перемещениями во времени я совсем запутался, спал ли я вообще когда-то или нет, ел что-нибудь или не ел, а уж собственное бельишко, извините за натурализм, не менял со времён царя Давида.

— Ваша светлость почти сутки почивала, — подсказывает мне Шауль, — я уж решил, что ты самостоятельно без моей помощи научился перемещаться во времени и испарился в неизвестном направлении. Вот конфуз был бы, если бы шеф явился за нами, а тебя нет, только бездыханная шкурка на кровати лежит. И я не знаю, в каком тебя столетии искать! Шеф наверняка решил бы, что ты таким образом от него скрылся, а своё тело оставил на память, как ящерица хвост!