Война с Ганнибалом - Тит Ливий

И Марцелл поднялся на Капитолий, а сенаторы стали высказываться один за другим, и большинство склонялось к мнению, что Марцелл обошелся с Сиракузами чересчур сурово. Осудить Марцелла открыто никто, однако ж, не осмелился, и сенат постановил: «Действия Марка Марцелла в ходе войны и после победы утвердить. В дальнейшем благополучие сиракузян будет предметом особой заботы римского сената, и Марку Валерию поручается сделать им все послабления, какие возможно будет сделать без ущерба для государства».

Двое сенаторов привели Марцелла, третий – сицилийских послов. Выслушав постановление, послы бросились к ногам Марцелла и умоляли забыть все дерзкое и обидное, что они говорили, и принять Сиракузы под особое свое покровительство. Консул отвечал согласием, дружелюбно с ними беседовал и отпустил послов.

С посланцами Капуи обошлись гораздо более строго. Ни одно решение Фульвия отменено не было.

Сенаторы подают пример.

Покончив с делами Сицилии и Капуи, консулы произвели набор. Необходимо было пополнить и число гребцов на судах, но ни людей, ни денег в казне для этой цели не находилось. Консулы оказались вынуждены распорядиться, чтобы, по примеру прошлых лет, граждане – каждый в соответствии с размерами своего имущества – сами выставили гребцов[71], снабдив их едою и жалованьем на тридцать дней. В ответ поднялся такой ропот, что чуть было не вспыхнул настоящий бунт. Вслед за сицилийцами и кампанцами, кричали римляне, консулы собираются разорить простой народ Рима. Мы уже нищие, у нас не осталось ничего, кроме голой земли. Дома спалил Ганнибал, рабов с полей увело государство – то выкупая за ничтожную плату и записывая в войско, то забирая даром в гребцы, – а последние деньги отняли в уплату подати. У нас нет ничего, и, стало быть, никакою силою ничего у нас не отберешь!

Такие речи, я повторяю, звучали не втихомолку – их выкрикивали во все горло прямо посреди Форума, в лицо консулам, и консулы не могли унять возмущение ни строгостью, ни лаской. В конце концов они дали народу три дня на размышление, чтобы и самим попытаться за этот срок отыскать какой-нибудь выход. Созвав сенат, консулы доложили, что народу действительно неоткуда взять гребцов и нечем им платить, но вместе с тем государство действительно не в состоянии принять это бремя на себя. Как снарядить в плавание суда, если в казне нет денег вовсе? А без флота как удержать Сицилию, как бороться с Филиппом Македонским, как обезопасить берега самой Италии? Сенат молчал. Какое-то странное оцепенение сковало умы. Тогда консул Марк Валерий сказал:

– Консулы почестями выше сената, сенат – выше народа, и потому во всяком трудном деле мы тоже обязаны быть первыми. Если существует тягость, которую ты хочешь возложить на подчиненных, первым подставь собственные плечи – и все послушно последуют за тобою. Издержки не будут нестерпимы, если люди увидят, что каждый из лучших граждан участвует в них такою долею, которая, говоря откровенно, превосходит его силы. Мы требуем, чтобы гребцов выставили частные лица? Прекрасно, но сперва отдадим этот приказ себе! Завтра мы все, сколько нас есть в сенате, снесем в казну все свое золото, серебро и медь, оставив лишь по кольцу для себя, для жены и для детей да еще буллу[72] для сына. Из серебра оставим только по солонке и по чаше – для священных обрядов в честь домашних богов, медной монеты – по пяти тысяч ассов. Все прочее снесем в казну и никаких постановлений принимать не будем, чтобы это добровольное приношение пробудило дух благородного соперничества сначала во всадническом сословии, а там и 9 целом народе. Если общественным интересам ничто не угрожает, мы можем быть спокойны и за собственное добро. Предав общее дело, напрасно хлопотать о своем!

Дружное одобрение и благодарность были ответом консулу. На другой день сенаторы понесли к казначеям золото, серебро, медную монету, и каждый хотел попасть в списки первым или одним из первых, так что казначеи не успевали принимать, а служители – записывать. Единодушному примеру сената последовали, как и предсказывал консул, всадники, всадникам – народ.

Зверства Ганнибала возвращают Риму союзников.

Падение Капуи насторожило против Ганнибала многих его союзников, и пуниец испытывал немалую тревогу. Разместить гарнизоны по всем союзным городам он не мог – не хватило бы войска, и вот, жестокий и алчный от природы, он решил разграбить все, что не в силах был сохранить, так чтобы врагу не досталось ничего, кроме развалин. По-Яорное решение! И не только позорное, но и вредное, потому что страдания ни в чем не повинных людей не только их самих делали заклятыми врагами карфагенян, но и для прочих служили уроком и предостережением.

Такой урок извлекли для себя и жители города Салапии[73]. Салапия перешла на сторону Ганнибала, но там попрежнему существовала влиятельная римская партия, которую возглавлял Блаттий. Он тайно завязал связь с Марцеллом и обещал ему сдать город. Исполнить это обещание было, однако же, невозможно без поддержки и соучастия Дазия, главы другой партии, карфагенской. Блаттий долго колебался и, не видя иного выхода, отважился переговорить с Дазием начистоту. А Дазий тут же донес Ганнибалу, и пуниец вызвал обоих к себе на суд. Уже стоя перед возвышением, на котором сидел карфагенский военачальник, и воспользовавшись тем, что Ганнибала отвлекло какое-то неотложное дело, Блаттий наклонился к Дазию и зашептал ему на ухо, снова склоняя к измене. Пораженный Дазий воскликнул:

– Да что ж это такое! Ты опять за свое, и на глазах у самого Ганнибала!

Но на этот раз Ганнибал и его приближенные не поверили Дазию – дерзость Блаттия была так велика, что казалась просто немыслимой; и карфагеняне подумали, что донос вызван личною враждою, неизбежною, когда двое очень влиятельных людей соперничают из-за главенства в своем городе.

С тем обоих и отпустили.

Теперь Блаттий взялся за дело еще смелее и упорнее. Он вновь и вновь твердил Дазию, какие выгоды им самим и отечеству сулит возвращение к союзу с Римом и как опасно оставаться в дружбе с Ганнибалом, – и Дазий уступил. К сожалению, не обошлось без кровопролития. Салапию караулили пятьсот нумидийцев – лучшие воины во всей Ганнибаловой коннице, и. хотя Марцелл проник в город украдкою, хотя для конного сражения места в городской тесноте нет, нумидийцы схватили оружие и бились до тех пор, пока не полегли почти все. Эта утрата была для Ганнибала больнее, чем потеря Салапии, потому что он утратил свое неоспоримое превосходство в коннице, которым обладал не прерывно с начала войны.

Конец войны в Сицилии.

Большая часть года уже истекла, когда консул Марк Валерий прибыл в Сицилию. Уладив прежде всего дела сиракузян, он повел свои легионы к Агригенту, в котором все еще стоял сильный карфагенский гарнизон. Командующим был Ганнон, а главная сила карфагенян по-прежнему заключалась в Муттине и его нумидийцах. Муттин носился по всему острову, грабя римских союзников, и ни оружием, ни хитростью его нельзя было остановить или отрезать ему обратный путь в Агригент. Ганнон до того завидовал Муттину и его славе, что уже и самые успехи пунийцев были ему не в радость. В конце концов он передал начальствование конницей своему сыну, рассчитывая, что вместе с властью отнимет у Муттина и уважение нумидийцев. Но вышло совсем наоборот: завистливая ненависть командующего лишь укрепила любовь воинов к Муттину. А сам Муттин не стал покорно терпеть незаслуженную обиду и, тайно посылая надежных людей к римскому консулу, повел переговоры о сдаче Агригента. Нумидийцы захватили приморские ворота, стражу частью перебили, а частью прогнали и впустили римлян, которые, по уговору, прятались невдалеке. Римский отряд был уже у городской площади. Только тут Ганнон, заслышав шум, выбежал из дому и, полагая, что это бунтуют нумидийцы, – как они и раньше бунтовали не раз, – отправился усмирять бунт. Но навстречу ему двигаюсь громадная толпа, он услыхал издали знакомый воинский клич римлян и поскорее повернул обратно. Через протвоположные ворота выскользнул он из города и вместе Эпикидом и немногими воинами и слугами спустился к морю. Здесь, на свое счастье, они нашли маленькое суденышко и уплыли в Африку, оставивши врагу остров, за который столько лет шла упорная борьба. А пунийские воины Агригенте и их союзники-сицилийцы все до последнего погибли под мечами римлян. Правителей Агригента Марк Валерий приказал высечь розгами и обезглавить; остальных граждан и добычу он продал с торгов, вырученные деньги отправил в Рим. Когда молва о судьбе Агригента разнеслась по Сицилии, запросили пощады и мира почти все, кто еще не изъявил покорности. Когда вся Сицилия сложила оружие и все виновные понесли наказание, консул заставил сицилийцев обратиться к земледелию, чтобы их остров кормил не только собственных обитателей, но опять, как в былые времена, сделался житницею для города Рима и для Италии.