Время Сигизмунда - Юзеф Игнаций Крашевский

— Но где мужская выдержка? Где?

Тут вошёл королевский медик Фогельфедер, бледный, расстерянный, и, низко поклонившись епископу, сказал тихо:

— Мы тут, а ведьмы за нами!

— Что? — воскликнул епископ, бледнея.

— Они уже тут, — кивая головой, воскликнул с возмущением немец, бледное лицо и голубые огромные глаза которого теперь ещё больше побледнели и странно изменились.

Когда он это говорил, в его руке был кусочек бумаги, а другой невзначай дёргал на себе чёрную одежду. В его продолговатом лице были видны беспокойство и подавленный гнев.

— Кто их привёл? — спросил епископ.

— Одна приведена из Вильно по отчётливому приказу его королевского величества, другая не знаю откуда, третья уже, по-видимому, давно тут ждала нас.

— Кто с ними приехал?

— Из Вильна королевский придворный привёз Будзикову.

— Что же с ней думают делать?

— Ведь ни на что иное, только для лекарств её привезли, — сказал с отчаянием Фогельфедер, — я отвечаю за королевскую жизнь, так как называюсь лекарем а эти бабы, они ему готовы какое-нибудь зелье дать, они готовы нечистой силой отогнать болезнь.

— Это ведьмы, — сказал референдарий, — я слышал о них, но нельзя допустить, чтобы они что-то делали с его величеством королём.

— А! Смилуйтесь, не допустите! — заламывая руки, прервал Фогельфедер.

— Пойдём, — сказал епископ.

— Пойдём, — прибавил референдарий.

— Послать к пану маршалку Литовскому, поедем все вместе, упадём ему в ноги, будем умолять его.

И они живо направились к двери, когда та с грохотом отворилась и вошёл Николай Радзивилл.

— Куда? — спросил он, видя, что они собираются уйти.

— К королю.

— Я пять раз был и меня к нему не пускали, — сказал с гневом маршалек. — Эти фавориты стоят, как собаки, у дверей и лают, думают, что кто-нибудь из их пасти кости возьмёт, которые грызут.

— Но быть не может, чтобы нас не пустили, — воскликнул епископ, — здесь речь о королевской жизни! В замке ведьмы, которые собираются его лечить, мы это позволить не можем. Этот сброд приводят с конца света, обманщиков и недостойных женщин, чтобы ими вытянуть деньги из королевской шкатулки и разделить их между собой. Это ужас!

— Пойдём, — сказал Радзивилл, — но я заранее вам говорю, что нас не пустят. Для нас король либо спит всегда, либо болен.

Они прошли двор и направились к королевским комнатам. Фогельфедер, который сначала шёл за ними, отстал потом и погрустневший ушёл в свою комнату. Сенаторы без препятствий дошли до залы, но как только там показались, Николай Мнишек переступил им дорогу.

Несмотря на вежливый поклон и улыбку, какими он приветствовал прибывших, в его глазах виден был какой-то насмешливый блеск.

— Мы пришли к его величеству королю, — сказал епископ.

— Пошлю спросить, — отвечал Мнишек. — Наияснейший пан устал от дороги и объявил, чтобы сегодня к нему никого не пускали.

— Срочное дело, — добавил мрачно Радзивилл.

— Пошлю спросить, — повторил подкоморий.

Сказав это, он легко постучал в дверь комнаты и насторожил уши.

Вышел Княжник, дерзко взглянул на прибывших и грубовато сказал:

— Нельзя.

— Спит? — спросил, подмигивая глазом Мнишек.

— Не спит, но нельзя, — отрезал служитель.

— Почему? — отозвался референдарий.

— Почему? Потому что нельзя.

Все покраснели, Княжник не задумался, не испугался, повёл по ним только глазами и зевнул.

— Но мы должны сейчас же увидиться с его величеством королём!

— Этого быть не может, — отвечал Мнишек.

— Но что же с королём делается? Разве только вам в любой час к нему можно? — с возмущением сказал епископ.

Наполовину улыбающийся подкоморий пожал плечами, подошёл к двери, осторожно отворил её, казалось, будто что-то потихоньку говорил, и сразу вернулся.

— Его величество король принять не может.

— Но ради Бога, почему? Вы говорили, что срочное дело?

— Я говорил; король отвечал: «Подождёт до завтра».

Епископ живо отвернулся, говоря спутникам:

— Пойдём, это напрасно.

И они вышли, Мнишек издевательски смеялся, садясь в кресло.

Во дворе они встретили Фогельфедера.

— И что же? — спросил немец заботливо. — И что?

— То же, что и всегда, — ответил референдарий, — отправили нас с пустыми руками.

— Ради Бога! Но до завтра времени не будет. Эти женщины, эти женщины! Они короля заколдуют, они его отравить могут!

И он в отчаянии ломал руки.

Мнишек, который всё видел из окна залы, всё веселей смеялся и над гневом сенаторов, и над отчаянием лекаря, который догадался о причине.

Смеркалось. В королевской комнате две восковые свечи стояли на камине, Август давно проснулся, но сидел в том же положении, с вытянутыми ногами, на боль которых постоянно жаловался. Иногда из его груди вырывался вздох, то он дремал, то снова как бы специально пробуждался и звал Княжника.

— Княжник!

— Я здесь, наисветлейший пане!

— Позови подчашего Якоба.

Княжник развернулся, как бы хотел идти искать, и на минуту задержался.

— Зачем? — спросил он.

И, приблизившись к уху короля, он шепнул ему:

— Здесь Анна из Витова.

— Здесь? Это хорошо! — отвечал король. — Но позови мне Якоба.

— На что вашему королевскому величеству Якоб?

— Позови мне Якоба! — повторил король, поднимая глаза.

Княжник с очевидным промедлением вышел наконец к подчашему. Король снова начал дремать.

Так прошло какое-то время, когда поблизости послышались шаги, поднялась портьера спальни, вошёл потихоньку Княжник, а за ним человечек маленького роста, рыжий, коротко остриженный, крепкий, плечистый, с почти жёлтыми глазами и засросший бородой.

Король, услышав, что кто-то идёт, повернулся и с трудом поднялся.

— Здесь Корыцкая? — спросил он.

— Сегодня приехала.

— Пусть всё будет готово, после ужина буду у неё. Проводите её к себе и расспросите сначала, что может мне посоветовать для моих ног. О, они у меня страшно болят!

И бедный король стонал, хватаясь за колено.

— А вы помните о ней, лучше дьвола не гневить, как в прошлый раз; угрожала, что нашлёт на меня слабость, когда ей сукна не дали.

Сказав это, обессиленный король упал на стул и прикрыл глаза, Княжник дал знак Якобу, чтобы ушёл.

Теперь мы пройдём вместе с ним в одну из дальних замковых комнат, в которой челядь и дворня королевская, панов сенаторов и слуг Августа сели за столы, разделились на группы, потихоньку разговаривая между собой.

Эта длинная, сводчатая комната, освещённая огнём большого камина и несколькими свечами, расставленными в подсвечниках на столах, представляла картину странного разнообразия. Местные и заграничные костюмы слуг, разных цветов, лица польские и чужеземные смешивались там друг с другом. Поляки, литовцы, венгры, татары, казаки, русские, французы, немцы вели общую беседу. Одни играли в кости, другие тихо разговаривали, другие ели в углу, иные дремали на лавках. Старый дед лирник пищал у порога на ненастроенном инструменте, сопровождая себя не менее фальшивым голосом. Неизвестно