В нескольких шагах граница... - Лайош Мештерхази

Да я и не был их врагом, я был их жертвой.

Начальник политических сыщиков дьёрской полиции не отличался молодостью и не был новичком в своем ремесле. Он перешагнул за пятьдесят, но все еще состоял в чине младшего инспектора. И должен был благодарить судьбу, что достиг хоть этого. В свое время он начал карьеру с большим размахом, обладая для этого определенными способностями. Бела знал его: инспектор работал в Народном комиссариате внутренних дел.

Когда-то, незадолго до тысячелетней годовщины основания Венгрии,[23] он поступил на службу в полицию и факультет права окончил, уже будучи полицейским. Вначале он успешно продвигался по службе. Несмотря на молодость, он был особо доверенным информатором при премьер-министре одного из правительств, чуть ли не политическим советником. Там он совершил свой первый промах – слишком близко сошелся с одним неудачливым, скоро провалившимся политиком. Он ввязался в политическое, основанное на подкупе дело, наделавшее много шума. Произошло это в 1903 году, во время недолгого хозяйничанья премьер-министра графа Куен-Хедервари, когда представителю оппозиции в парламенте предложили десять тысяч крон, чтобы он не выступил с речью и вообще не явился на голосование. Затем – какое это все-таки скользкое ремесло! – во время политических боев в начале века он изнасиловал девушку, схваченную на демонстрации. Девушка была студенткой и происходила из уважаемой семьи. Неудачи постигли его и в 1912 году, хотя тут он виноват не был. Какому-то заключенному, взятому по ошибке, сломали руку. Зная его прежние проделки, и это дело было легко «пришить» ему. В 1919 году он был одним из тех чиновников, которые благодаря прошлым неудачам и пренебрежению со стороны начальства почти с искренним воодушевлением служили советской республике. Он думал, что пришло наконец время, когда он сможет сделать карьеру. В начале лета уверенность его поколебалась, и он попытался поставить сразу на «нескольких лошадей». Будучи тайным агентом у Бема, он неоднократно бывал в Вене и, как предполагали, предложил свои услуги контрреволюционной эмиграции. В июле 1919 года его арестовали, но суд не состоялся. Благодаря этому аресту теперь ему удалось остаться в полиции. Грубиян, садист, даже при советской республике он, если мог, давал это чувствовать арестованным. На него поступало много жалоб. В полиции считали, что самое лучшее отправить его подальше, с глаз долой. И его перевели в Дьёр, в центр самого активного революционного рабочего движения, где он мог с успехом применить свой опыт.

Он стремился получить как можно больше отличий.

После стольких неудач его не покидала надежда, что однажды он все-таки «выскочит», однажды заставит мир – то есть свое начальство – признать его выдающиеся способности.

В субботу около полудня он получил телеграмму от городского полицейского управления. Сердце у него так и подскочило: это был великий момент – он держал в руках свое счастье! В его клетку влетели две редкие птички. А раз они здесь, на свободу им уже не вырваться!.. Однако действовать надо медленно, осторожно – барабанным боем птичку спугнешь!

Он еще раз внимательно перечитал телеграмму, просмотрел прежние циркуляры. Бежали рано утром, верхом выехали из Алмашфюзитё. До какого места они могли добраться: до Сени, до Комарома? Оттуда, быть может, продолжали путь поездом или нашли попутную подводу. Вполне вероятно, что они уже в городе. А то, что беглецы еще здесь, в этом нет сомнения.

Он рассуждал так: мы наверняка ищем кого-то, кто поможет нам перебраться на ту сторону. Если б мы явились сюда по заранее намеченному плану, тогда могли бы сразу отправиться дальше. Но это сомнительно. После Татабаньи, согласно рапорту, нас видели сначала в Шюттё, затем в Алмашфюзитё. Там мы пытались перейти границу с помощью контрабандистов, но это нам не удалось, и в Дьёр мы пришли случайно.

Беглецам в первую очередь необходимо найти связи, детально продумать возможности, лишь после этого они могут отправляться дальше. Большинство рабочих с шести утра уже на заводе. Связь установить не так-то легко.

Младший инспектор созвал всю свою группу. Она была невелика, но члены ее опирались на широкую сеть шпиков и располагали вооруженными силами. Многие из собравшихся предлагали сразу же занять Дом металлистов, но он только отмахнулся. «Так поступил бы любой молокосос!» Это верный способ упустить зверя. Полиция не пойдет в лобовую атаку, она накинет на беглецов лассо!

Первым долгом начальник обеспечил наблюдение за вокзалами и дорогами, выходящими из города. Он привел в боевую готовность полицию, удвоил число часовых на постах и каждому передал описание нашей внешности, приказал просмотреть картотеку и архив. Вскоре он напал на след моих деяний в Дьёре в 1917–1918 годах. Распоряжения его были вполне логичны. Он просил сообщить, кто из бывших рабочих оружейного пришел в этот день на завод позже, кто просил разрешения уйти с работы по какой-либо причине, кто отсутствовал вообще. Таким образом, с полудня следили за каждым шагом моих друзей. Их не арестовали и не допросили – считали, что они сами, не желая того, наведут полицию на след. Направили шпиков в поселок оружейного завода и на другие рабочие окраины. В магазины, расположенные вокруг Дома металлистов, были направлены переодетые наблюдатели. Младший инспектор знал, что в субботу, во второй половине дня, в Доме металлистов соберется много народу, и решил, что шпикам тоже не мешает быть там. На следующий день в Сигете должен был состояться праздник, организованный профсоюзами. Праздник этот переносился от воскресенья к воскресенью с начала мая – его не разрешала полиция. Да и сейчас не разрешила бы, не будь на то распоряжения начальника. Он приказал немедленно известить профсоюз, что праздник разрешен, предполагая, что, если мы в Дьёре, нам трудно будет устоять против желания встретиться со старыми друзьями. А полиции в таком случае, возможно, удастся схватить нас за шиворот в самый разгар веселья. Если нас там не окажется, можно будет по крайней мере предположить, кто из не явившихся на праздник причастен к коммунистам. Нет надобности подробно рассказывать о его все более и более расширяющейся деятельности. Ясно одно: начальник начал работать с большой осмотрительностью и повсюду расставлял нам ловушки.

Но тут, в самый разгар приготовлений, в город ворвались Тамаш Покол и его караван. Подполковник и усердный инспектор с пренебрежением выслушали рапорт «провинциалов» и отправились на совещание в кабинет дьёрского жандармского капитана. Младшего инспектора тоже пригласили на совещание, однако вели себя так, будто его там не было. А когда он «осмелился заметить», что Дом металлистов сразу занимать нецелесообразно, они нетерпеливо отмахнулись.

У начальника сыщиков все клокотало от злости, но он, разумеется, и виду подать не смел. Теперь эти слоны моментально разорвут искусную сеть, сплетенную им с такой тщательностью!

– Прошу, – объяснил он хриплым от волнения голосом, – окажите любезность довериться мне! Я знаком с положением на месте. Если они здесь, в городе, я на сто процентов уверен, что схвачу их.

Большой риск делать такие безапелляционные заявления перед вышестоящими чинами. Младший инспектор забыл о том, сколько раз в предшествующие дни беглецы обманывали своих высокомерных преследователей. Жандармский подполковник безжалостно осадил провинциала:

– Раз вы так уверены, господин младший инспектор, тогда все сто процентов за то, что вы их не поймаете! К счастью, мы здесь!

Весь караван отправился к Дому металлистов.

В этот миг все три руководителя розыска – подполковник, начальник дьёрской полиции и Тамаш Покол – думали одно и то же: «Конечно, ему хочется урвать награду! Я с таким трудом шел по следам, а теперь, в последнюю минуту, он захватит деньги и славу!»

У каждого из троих была своя очень важная причина не дать победить двум другим претендентам. Для Тамаша Покола, как известно, это был, так сказать, вопрос жизни; лишь грандиозный процесс мог утолить его жажду мести, лишь поимкой беглецов он мог доказать свое служебное рвение. Подполковник рассуждал так: раз произошло дело, из-за которого столь высокое начальство вынуждено покинуть уютную канцелярию и в течение нескольких дней трястись в машине и спать на неудобной гостиничной койке, тогда и славу должно получить лицо, имеющее самый высокий чин, то есть он. Не говоря уж о том, что дочь его собирается замуж. Нежный папа уже несколько недель со дня на день откладывал неприятное объяснение с будущим зятем, когда он должен будет заявить, что большую часть приданого, обещанного наличными деньгами, в «эту минуту он передать не в силах». И он рассчитал, что обещанная за нашу поимку награда и деньги, которые он может взять в банке под залог фёлдварской виллы, принадлежавшей его жене, как раз составят кругленькую сумму, за которую будущий зять согласился не замечать некоторых недостатков своей невесты… Поймать нас было для него «делом чести», однако вознаграждение тоже вещь полезная… Волею судеб в 1951 году я отдыхал на его вилле в Фёлдваре – она стала профсоюзным домом отдыха – и от старого садовника, служившего в свое время семье подполковника, много узнал о моем преследователе.