Классно быть Богом (Good to Be God) - Фишер Тибор

– И все-таки тебе лучше не брать эту машину, – говорит Майк. – И на то есть причина.

– И какая же это причина? – интересуется угонщик. – Типа, что всякое преступление обязательно будет наказано? И что преступник всегда остается в проигрыше? А по мне так и вовсе не в проигрыше, а в выигрыше. Ну, что? Развлекайте меня, я жду.

– Прошу прощения? – не понимает Майк.

– Развлеките меня. Расскажите смешной анекдот, спойте песенку. В общем, придумайте что-нибудь. А то вы какие-то скучные. Я вот думаю, может, мне вас пристрелить? Заодно и развлечемся.

Это неумолимый закон природы? Жизнь обязательно должна состоять из одних унижений? У меня нет ни слуха, ни голоса. Плюс к тому, я не знаю ни одной песни. Разве что, если напрячься, могу вспомнить несколько первых куплетов. Майк запевает что-то знакомое – эту песню я слышал не раз, хотя и не знаю ее названия, – уверенным, хорошо поставленным ба-сом. Угонщик стоит недовольный. Ему явно неймется. Хочется как-то до нас докопаться. Но он получил то, что хотел.

– Это что у тебя? – он указывает пистолетом на агрегат у меня в руках.

– Устройство возврата мячей для гольфа. Эта такая специальная штука для…

– Оно нормально работает? – перебивает меня угонщик. – А то все, которые мне попадались, были какие-то кривые.

– Это тоже слегка кривовато…

Он не поддается на эту уловку. Я отдаю ему агрегат. Он садится в машину.

– А деньги вам не нужны? – интересуется Дейв. – Вам дать кошелек?

– Я что, похож на идиота? Если бы я хотер денег, я бы так и сказал, типа, гоните деньги.

– Как же вы не хотите денег?! Это смешно! Так не бывает!

Наверное, вы просто забыли, а теперь притворяетесь, что деньги вам не нужны, – говорит Дейв. Я молчу. Дейв достает из бумажника пачку долларовых банкнот и машет ими, зажав в кулаке. Майк делает шаг вперед. С явным намерением продолжать уговоры. Но Дейв кладет руку ему на плечо: – Не надо. Отдай ему эту машину. Пусть забирает.

Угонщик пытается завести мотор, но у него ничего не выходит.

– Жалкое зрелище, – комментирует Дейв. – Душераздирающее зрелище. Человек угоняет машину и не может ее завести. Это ж каким надо быть дебилом…

Майку приходится показать незадачливому грабителю, как поворачивать ключ зажигания.

– Вообще-то я добрый и чуткий, – заявляет угонщик, когда ему наконец удается завести мотор. – Просто у каждого своя работа. А у меня нет проблем с самооценкой.

Мы провожаем глазами джип. Когда он скрывается за поворотом, Дейв обращается к Майку:

– Знаешь, когда ты заявишь в полицию об угоне, вовсе не обязательно упоминать, что жена была уже мертвой, когда ты ее видел в последний раз.

– Муж вечно плакался на жизнь, – говорит Гулин. Она стоит у плиты, печет блинчики. У нее замечательное настроение. В ее словах нет ни горечи, ни раздражения – лишь сожаление и тихая грусть.

Я симпатизирую ее мужу. На людях ты можешь быть крутым и сильным, но дома можно расслабиться, свернуться калачиком и вволю поплакать, когда тебя никто не видит. Однако женатому человеку практически негде скрыться. Даже у себя дома. Грязное белье, странные привычки, разнообразные недомогания и хронические недуги, о которых не то чтобы стыдно, но как-то не принято рассказывать посторонним. Все на виду.

Отчаяние. Зачем оно нужно? Какой в нем смысл? Боль – это понятно. Она выполняет защитную функцию. Учит нас избегать опасностей: не совать руки в огонь, не есть неудобоваримые продукты, не выпрыгивать из окна с третьего этажа. Отчаяние встает на пути неодолимой стеной. Это эмоциональный сорняк: он опутывает тебя и мешает идти. Непроглядная тьма. Безысходность. Говорят, что во всем можно найти свои плюсы. Может быть. Но с одним уточнением: во всем, кроме отчаяния.

Брак Гулин рассыпался прахом, бывший муж хочет ее убить, но она держится. Не унывает. Хотя, когда распадается семья, это всегда неприятно и больно. И люди, как правило, переживают по этому поводу. Даже если они сами были инициаторами разрыва. Даже если их брак был обречен с самого начала. Тут как с простудой: кто-то простужается чаще, кто-то – реже, но я не знаю ни одного человека, который хотя бы раз в жизни не слег с простудой. Так что Гулин, наверное, тоже страдает. Просто по ней этого не заметно. Потому что она не из тех, кто впадает в отчаяние. И она не зациклена на своих проблемах.

Гулин угощает меня и Напалма своими блинчиками. Ее хорошее настроение отчасти объясняется тем, что она устроилась на работу. Причем с проживанием на месте. Ее наниматель неизлечимо болен, наполовину парализован, и при нем уже состоит целый штат медсестер и сиделок, которые дежурят по расписанию. Ему нужен помощник для бизнеса, который всегда будет рядом. Круглосуточно, семь дней в неделю. То есть, Гулин не просто сиделка, а вроде как секретарь. Хотя и сиделка тоже. Лично я никогда бы не смог ухаживать за лежачим больным. Это тягостно и тоскливо. Но Гулин это не пугает.

– Ничего, в жизни всякое может случиться.

Я уверен, что Гулин отлично справится с этой работой. Но на что ей рассчитывать? Каково будет вознаграждение? Ее наниматель долго не протянет, а когда он умрет, ей придется снова искать работу, тратить время и силы. Как бы классно она ни справлялась с подобной работой раньше, ей снова придется доказывать, что она это может. В принципе, должность помощника или секретаря – это очень неплохо, но в случае с Гулин она не дает никаких перспектив. Когда человек устраивается на работу, он так или иначе рассчитывает, что начальство заметит его старания. Он надеется на повышение, на прибавку к зарплате. А на что надеяться Гулин? Даже если ей удастся устроиться на новое место практически сразу, ей вряд ли зачтется тот опыт, который она приобрела на предыдущей работе.

Гулин редко готовит, потому что, похоже, она почти ничего не ест. Она в джинсах и белой футболке. В общем, нормальный наряд. Но это самые дешевые джинсы и самая дешевая футболка, которую только можно достать в этой части света. Я считаю себя неплохим человеком, но мне почему-то всегда неловко и даже стыдно, когда я встречаю кого-то, кто явно сильнее и крепче меня; кто умеет жить скромно, и при этом не плачется и не жалуется, а наоборот, улыбается и радуется жизни; кто умеет и знает гораздо больше; кто во всех отношениях лучше меня – скажем проще.

– Мы будем скучать по тебе, – говорит Напалм и тянет руку за четвертым блинчиком.

– Я буду вас навещать, – отвечает Гулин. Она попросила Сиксто оставить ей комнату. На всякий случай. Вдруг там что-то сорвется, с ее нанимателем. Напалм уже вызвался присматривать за Ориноко. Я беру уже пятый блинчик. Я почти не участвую в разговоре. Не люблю говорить с набитым ртом.

– Тиндейл, ты не хочешь задать мне вопрос? – спрашивает Гулин. – Сегодня – особенный вечер. Сегодня и только сегодня ты можешь задать мне любой вопрос. И я не обижусь.

Честное слово. Любой вопрос.

Это вполне очевидный флирт.

Мне бы очень хотелось спросить: “Как стать таким же, как ты? Что нужно сделать, чтобы стать таким же, как ты? Я могу что-нибудь сделать?” Но я знаю, что это такие вопросы, на которые нет ответов. Вернее, они есть, только все отрицательные.

Нет. Никак. Ничего.

Но я все же придумал вопрос.

– В чем смысл жизни?

Гулин смеется.

– Так в чем смысл жизни?

– Я сказала, ты можешь задать мне любой вопрос. Но не обещала, что я на него отвечу.

Я бы не назвал Гулин красивой женщиной: у нее слишком жесткое лицо и массивная фигура. Но она симпатичная. Очень приятная внешне. Да, наверное, это самое точное определение. Красота – это не главное, на самом деле. Но для того чтобы это понять, нужно время. Понимание приходит с годами, а годы уходят.

– Я хотел с тобой поговорить. – Судя по голосу Пройдохи Дейва, у него явно что-то случилось. – Хотел попросить тебя об услуге. Ты же теперь кормишь бездомных, вместо иерофанта. И я хотел попросить… если ты вдруг увидишь одного человека… ну, чтобы ты мне сообщил.