Саламандра - Полевка

Когда Гаури ударил рыжика в первый раз, то Алекс задохнулся от крика, вернее замычал, кусая со всех сил палку зубами. Он и не предполагал, что может быть так больно! Остальные удары тоже были болезненные, но они не были таким шоком для нежного тела. Пока вторая наложница принимала удары, а ее раб прижимал ее к себе, что-то шепча ей в волосы на каждом ударе, Алекс только беззвучно плакал в ожидании продолжения. Каждый удар по тонкому девичьему телу отзывался диссонансом в собственном, в ожидании неминуемого продолжения.

После второй наложницы Алекс потерял сознание, и его отливали водой, прежде чем продолжить избивать невиновных. А потом опять была боль, которая усилилась, когда удары стали приходиться по прежним местам. В какой-то момент Алекс даже описался от боли, но это уже не имело значения, поскольку его потом опять обливали водой, приводя в чувство.

Алекс очнулся ночью, от того, что его кто-то протирает тряпочкой. Он приподнял голову и попытался оглядеться. Он так и был привязан к столбу, только сполз вниз, практически сидя попой на мокром песке, и неудобно подвернув ноги. Рарх, увидев, что тот очнулся, дал ему напиться. Совсем немного, просто намочить губы, а потом продолжил обрабатывать ему спину.

— Все хорошо, все закончилось, ты живой, — Рарх рвано вздохнул, — Я испугался, когда ты сполз по столбу вниз, решил, что ты умер. Но Пушан сам проверил, что ты живой и только после этого ушел домой…

— Что с Чокой? — прошептал Алекс, Рарх его не столько услышал, сколько понял по движению губ.

— Чока жива, господин отрезал ей волосы и выгнал из дома. Если у нее есть родные, то она ушла к ним, а если нет, то ей одна дорога — в храм Матери-Ящерицы, там досматривают одиноких стариков.

— У нее нет никого, — прошелестел рыжик, — дочка умерла давно. А господин дал ей время собрать свои вещи и деньги? У нее ведь были свои деньги…

— Нет, — Рарх покачал головой, продолжая смывать кровавые подтеки со спины друга, — он за волосы оттащил ее к воротам, а там отрезал волосы и выбросил прочь, как старую вещь.

— Но ее вещи… — не понял рыжик, — надо собрать и передать ей…

— Нельзя выносить из дома вещи без разрешения господина, это будет воровство. И за это отрубают руки. — Рарх, горько улыбнулся. — Все рабы только и обсуждают, как ты уговаривал Чоку не говорить хозяину правду про младшего мужа, а она не послушалась. Теперь не только я считаю тебя умным… Ты не переживай, кожа на спине заживет, а после линьки некоторые шрамы сойдут, а после второй линьки вообще пропадут и ты опять станешь красивым как и прежде.

— Но Чока? — Алекс сморгнул набежавшие слезы, — ведь можно ей чем-нибудь помочь?

— Мы ничего не можем, Качшени, — вздохнул Рарх, — мы рабы, мы даже умереть не можем без разрешения хозяина.

— Я Алекс, — сознался рыжик глядя в глаза друга, — я другой человек и имя у меня другое.

— У тебя жар? — Рарх прикоснулся губами к его лбу, проверяя температуру, — вроде нет. Ну, ладно, пусть будет Лекс, у тебя теперь новое имя и новая судьба. Только не говори этого больше никому, а то все подумают, что ты мозгами того… тю-тю… Мы обязательно изменим свою судьбу, Лекс, вот меня выкупит жена, а потом я тебя выкуплю и дам тебе свободу! И все будет замечательно! Ты только не умирай, а то для кого я тогда доску для шахмат делаю?

Алекс неожиданно рассмеялся. Боль отозвалась в каждой клеточке тела, и рыжик замолчал, пережидая приступ дурноты, а потом посмотрел на друга и попросил.

— Помоги мне встать, ноги отсидел и уже не чувствую их совсем.

Рарх бережно помог подняться рыжику, придерживая за руки и подмышки, только там оставалась целая кожа, не порванная кнутом. Ноги действительно затекли и теперь отозвались дополнительной болью и слабостью. Но Алекс сосредоточился на этой боли, она хоть как-то отвлекала от пожара на спине. Когда он наконец встал на ноги и перетерпел судороги и боль затекших мышц, то сразу почувствовал себя лучше. Как будто возможность стоять самостоятельно давала иллюзию, что он хоть что-то может в этой жизни.

Рарх тонко свистнул, и из темноты выскочил паренек, который принес еще одно ведро воды и кружку с каким-то питьем. Друг дал выпить Алексу пару глотков, а потом они вдвоем стали отмывать ноги рыжика от песка и грязи. По всей видимости, в кружке был настой или опия, или другое обезболивающее, потому что Алекс вдруг почувствовал, как боль стала проходить и во всем теле стало как-то легко и приятно. Паренек подхватил пустые ведра и растворился в темноте, а Рарх стоял рядом до рассвета. Он болтал, как они будут жить на свободе, как он познакомит Лекса с сыновьями. А когда небо стало светлеть, то дал допить настойку до конца и в предрассветных сумерках ушел в барак для рабов.

Алекс стоял у столба и под действием настойки почти не чувствовал боли. Пушан посмотрел на него издали, и Алекс порадовался, что тот не подошел ближе, а то он обязательно бы увидел расширенные зрачки и все понял. Мысли текли едва-едва. Когда солнце поднялось выше и лучи попали во внутренний двор, Алекс постарался встать так, чтобы спина не оказалась под солнечными лучами. К обеду действие настойки прошло, хотя возможно и не до конца, потому что если не шевелиться, то и боли почти не было.

После обеда к Пушану заехал генерал, увидев рыжика у столба, подошел ближе и, внимательно рассмотрев и порванную спину, и белые от боли глаза, молча ушел в дом. Через какое-то время из дома выскочило двое рабов, отвязали рыжика и бережно утащили его в комнату. Там, положив животом на жесткий матрасик, так же молча растворились в доме. Алекс лежал и думал, что же делать дальше, но тут в комнату прокрался паренек, тот самый, что приносил ведро для Рарха ночью, он бережно напоил его все той же настойкой и осторожно выскользнул наружу.

По всей видимости, хозяева решили, что Алекс опять в беспамятстве, потому что Пушан хоть и заходил в комнату, но ничего не делал, только вздыхал, как над сломанной игрушкой. Точно так же появлялся и Гаури, он пытался заставить Алекса встать, но ничего не добился, даже когда стал хлопать ладонью по спине. Рыжик в тот момент был только после очередной порции настойки, которой его напоила потихоньку кухарка. Она принесла ему кашу