Богатые — такие разные - Сюзан Ховач

Когда он взял трубку, первыми его словами были: «О, это вы!» — а потом, к моему крайнему изумлению, он заговорил не по-испански, как следовало ожидать, а на идише, чтобы я не мог его понять. Разумеется, он не имел ни малейшего представления, что я изучил этот язык, работая в еврейском банке.

Было потрачено много слов в выяснении, еврей ли Сальседо, или нет, но дело, в общем, не в этом. Сальседо утверждал, что он не еврей — они с братом просто усвоили этот диалект в немецком квартале Буэнос-Айреса, и лично у меня не было оснований ему не верить. Я сомневался, чтобы я был единственным иноверцем в мире, владевшим деловым идишем. Был ли, не был ли он евреем, но, должно быть, считал себя патриотом, работавшим не ради своих личных доходов, и я уверен, что в Южной Америке много людей все еще считало его героем, а не первостатейным мошенником, которым позднее признала его американская публика.

Сказанное им на идише было совершенно безобидно. Он просто жестоко критиковал своего брата за то, что тот прервал его в решающий момент на митинге, и клялся, что все готовы согласиться с неким планом. Если бы он говорил по-английски или по-испански, я вряд ли бы задумался над содержанием разговора, но сам факт, что он выбрал язык, который я, по его убеждению, понять не мог, немедленно вызвал у меня подозрение. Если бы он просто объяснил мне после разговора, что он еврей, я принял бы разговор на идише как совершенно естественный факт, но Сальседо отрицал свое еврейство, и поэтому, встревоженный, я возобновил исследование не только его южноамериканских операций, но и его частной жизни. Поручив О'Рейли разведать все в строжайшей тайне, я узнал, что Сальседо решил профинансировать революцию за счет ссуды, которую я был готов предоставить его банку в виде шести с половиной процентных золотых облигаций. О'Рейли, всегда творивший чудеса в раскапывании всевозможной грязи, на этот раз превзошел самого себя. Я выдал ему вознаграждение в знак своего восхищения, удвоил сумму, чтобы обеспечить его молчание, и задумался над тем, что следует делать дальше.

У меня не было никаких иллюзий в отношении опасности принятого плана действий, и я долго колебался. Только вспомнив Викки, я перестал думать о размерах риска. Это было рискованное предприятие в моей жизни биржевого спекулянта. Я ставил на карту всю свою карьеру, мою превосходную репутацию, и будущее моего банка с единственной целью — разорить Джейсона Да Косту.

— Боюсь, что не смогу лично проработать последние детали условий ссуды, — сказал я Сальседо. — На следующей неделе я уеду из города, но мой партнер, Джейсон Да Коста, окончательно уладит все с вами.

Позднее Джей попросил у меня обычные материалы проведенного исследования.

— Там все прекрасно, — сказал я ему. — Я пришлю вам все отчеты.

Но я этого не сделал. Я оставил у себя секретное досье О'Рейли о политической деятельности Сальседо, а Джею передал только превосходный баланс банка «Моргидж Бэнк оф зе Эндиз», и оптимистический сальседовский проект экспансии в небольшой горной республике, в которой уже двадцать лет господствовала одна и та же стабильная диктатура. Потом, бросив эту фатальную игральную кость, я увез Сильвию в отпуск на Бермуды.

Джей подписал на Уиллоу-стрит контракт с Сальседо, с участием банка «Райшман» на оговоренных условиях. В тот же день они принялись за организацию банковского синдиката, и тогда же были разосланы письма многочисленным дилерам с просьбой о присоединении к нему. В течение двадцати четырех часов после приобретения первоначальным синдикатом облигаций новый банк приступил к продаже всего объема эмиссии.

Сальседо положил в карман деньги, вышел из нью-йоркского отделения своего банка и с победой вернулся к своим революционным друзьям в Южную Америку, чтобы свергнуть правительство, но, к его несчастью, кроме меня, его грандиозные планы стали известны и другим. Революция провалилась. Правительство расстреляло Сальседо, конфисковало весь его капитал, который смогло обнаружить, и порвало как с американским правительством, так и с «Моргидж Бэнк оф зе Эндиз», целая же армия американских инвесторов потребовала проведения полномасштабного расследования того факта, что их тяжким трудом заработанные деньги использовались для финансирования какой-то южноамериканской революции.

Охваченный страхом, «Моргидж Бэнк оф зе Эндиз» заявил, что поскольку Сальседо самостоятельно занимался южноамериканскими делами, то не на нем, а на нас лежала ответственность за своевременное разоблачение Сальседо в ходе нашего обязательного исследования его деятельности. Дело было передано в наш суд, и Уолл-стрит загудел.

Возвратившись с Бермуд, я взял отчет О'Рейли, надписал сверху: «Для Да Коста. Лично и секретно» — и отправил почтой в «Нью-Йорк Таймс». Я напомнил О'Рейли, что мог бы предать огласке не соответствующую истине, но правдоподобную историю его ухода из Иезуитской семинарии и посоветовал ему, в его же собственных интересах, не уходить со службы у меня без рекомендации. После того, как я пообещал по тысяче долларов за его каждый ответ следствию, он излагал свои показания в желательном для меня варианте, наше соглашение не только было скреплено невидимой печатью, но и стало нерушимым. О'Рейли не мог быть самым приятным из моих протеже, но был, несомненно, самым продажным из них.

О'Рейли показал, что, когда я переслал досье на Сальседо, он направил свой специальный отчет Джею межбанковской почтой. Он отрицал, что показывал мне этот отчет до моего возвращения с Бермуд, так как он тогда еще не был завершен.

Естественно, что публикация этого отчета в «Нью-Йорк Таймс» стала сенсацией, и пошли разговоры о мошенничестве и сговоре. Президенту в Вашингтоне пришлось считаться с возможностью того, что слухи о финансировании революции в Южной Америке какими-то нью-йоркскими инвестиционными банками были верными, а Конгресс, попытавшийся замять возможный скандал, отказался от этой попытки и стал поговаривать о сенатском расследовании. Ежедневно из разных источников поступали запросы о нарушении закона, пресса продолжала кричать об этой истории, а публика требовала возмещения убытков.

Джей все отрицал, но его репутация среди банкиров была скомпрометирована, а доверие дилеров просто превратилось в пыль. Было достаточно одного того факта, что его подозревали в сотрудничестве с Сальседо, несмотря на сведения, содержавшиеся в отчете О'Рейли. Инвестиционный банкир должен быть вне подозрений, и хотя никто, даже большое жюри, не могло доказать, что Джей получил личную выгоду от сделки с Сальседо, Уолл-стрит ходил ходуном от слухов, пока в 1922 году не стало очевидным, что в интересах репутации банка, Уолл-стрит и всего банковского истеблишмента Джей должен был уйти.