Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон

уснуть, нужно иметь сильную веру в Господа и русскую революцию”{624}. В июне 1913 года он признался, что ему “надоела война, требования войны и вечное вооружение. Для великих наций самое время успокоиться… а не то случится взрыв, которого никто не заслуживает и который причинит ущерб всем”{625}. Лидеру национал-либералов Эрнсту Бассерману он сказал “с фаталистическим смирением: «Если будет война с Францией, против нас поднимутся все до последнего англичане»”{626}. Секретарь рейхсканцлера Курт Рицлер 7 июля 1914 года доверил дневнику некоторые раздумья Бетман-Гольвега:

Канцлер предполагает, что война, каким бы ни был ее исход, приведет к гибели всего сущего. Существующий [мир], безусловно, отжил свое… Густой туман над народом. Подобная картина по всей Европе. Будущее за Россией, которая растет, набирает вес и тяготеет над нами, как сгущающийся кошмар… Канцлер с большим пессимизмом смотрит на интеллектуальное состояние Германии{627}.

20 июля Бетман-Гольвег вернулся к российской угрозе: “Аппетиты России растут [по мере] роста ее… мощи… Через несколько лет ее будет не удержать, особенно если в Европе сохранится нынешняя расстановка сил”. Неделю спустя он сказал Рицлеру: “Над Европой и нашим народом тяготеет фатум, сила могущественнее человеческой воли”{628}. Это близкое к отчаянию ощущение, иногда приписываемое чрезмерной увлеченности Вагнером, Ницше и Шопенгауэром, становится понятнее, если мы примем во внимание положение в военной сфере в 1914 году.

Еще худшее положение союзников Германии придавало убедительности рассуждениям о военном упадке. В феврале 1913 года Конрад предупредил Мольтке, что если “вражда” между Австро-Венгрией и Россией примет “форму расовой борьбы”, то

едва ли стоит ждать от наших славян, составляющих 47 % населения, воодушевления по случаю войны с их соплеменниками. Армия пока проникнута чувством исторического единства и скреплена цементом дисциплины, однако… сомнительно, что это надолго{629}.

Звучит малоутешительно. Еще в январе 1913 года Генштаб задумался о “необходимости… в одиночку противостоять Франции, России и Англии”{630}. На первом этапе войны Австро-Венгрии пришлось фактически сражаться в одиночку, поскольку план Шлиффена предполагал развертывание основных германских сил на Западном фронте. Конрад, верный традициям габсбургского недотепства, четыре из двенадцати дивизий резерва сначала отправил воевать с сербами, а затем, когда стало ясно, что 8-я германская армия не станет помогать австрийцам справиться с русскими, перебросил резерв в Галицию{631}.

Кроме того, вторжение в турецкую Триполитанию в 1911 году продемонстрировало слабость итальянской армии и ВМФ{632}. Еще ранее английские дипломаты шутили, что “к лучшему, если Италия останется в составе Тройственного союза и будет источником слабости”{633}. В Германии, очевидно, особенно не ожидали, что итальянцы в 1914 году будут сражаться{634}.

На относительное сокращение военного потенциала можно было реагировать двумя способами. Во-первых, избежать войны, удержав оппонента от агрессии, к чему в итоге пришел Мольтке (старший). Во-вторых, начать превентивную войну, пока положение не осложнилось еще больше. Германские военачальники неоднократно озвучивали этот довод. Так, Мольтке (старший) призывал Бисмарка в 1875 году снова напасть на Францию, а еще двенадцать лет спустя настаивал на подобной стратегии в отношении России{635}. Вальдерзее, преемник Мольтке (старшего), еще более истово верил в концепцию первого удара. Даже Шлиффен предлагал, пока Россия воевала с Японией, напасть на Францию{636}. Этот образ мыслей не был чужд и Конраду. В 1907 и 1911 годах он предлагал ударить по Италии, а в 1913 году настаивал (имея в виду превентивное нападение на Сербию), чтобы Австрия “отрезала южных и западных славян в культурном и политическом отношении от славян восточных и так оградила их от влияния русских”{637}. До 1914 года политики неизменно отвергали подобные предложения военных. Сложившееся к 1914 году положение, однако, уже не позволяло их игнорировать. В апреле 1914 года кронпринц заявил американскому дипломату Джозефу Грю, что “Германия скоро будет воевать с Россией”{638}. Мольтке (младший) поделился с Конрадом 12 мая 1914 года, во время встречи в Карлсбаде: “Любое промедление уменьшает наши шансы. В отношении живой силы мы не в состоянии соперничать с Россией”. Восемь дней спустя, по пути из Потсдама в Берлин, Мольтке повторил сказанное германскому министру иностранных дел Готлибу фон Ягову. Последний вспоминал:

Россия через два-три года закончит перевооружение. Военное превосходство противника окажется таким, что он [Мольтке] не понимает, как мы с ним справимся. Поэтому нет иного выхода, кроме превентивной войны, чтобы разбить врага, пока это более или менее в наших силах{639}.

Месяц спустя в Гамбурге Вильгельм II в беседе с банкиром Максом Варбургом высказался в том же духе:

Его [кайзера] тревожило перевооружение русских, запланированное ими строительство железных дорог и отмечаемые… приготовления к войне с нами в 1916 году. Он пожаловался на неудовлетворительное состояние имеющихся у нас сейчас железнодорожных путей, необходимых для войны на Западном фронте, против Франции, и спрашивал… не будет ли лучше не ждать, а ударить сейчас{640}.

До выстрелов в Сараеве оставалась ровно неделя. Иными словами, у Берлина доводы в пользу превентивного удара были готовы задолго до того, как дипломатический кризис доставил почти идеальный предлог (повод к войне, который Вена не упустила бы). Историкам давно это известно; они не всегда признавали опасения германского Генштаба обоснованными. Автор английского журнала Nation в марте 1914 года удивительно верно указал: “Прусские военные… были бы плохи, если они не мечтали бы предупредить сокрушительное накопление сил”{641}. В следующем месяце Грей усомнился в том, что “Германия предпримет масштабное нападение на Россию”, поскольку “если Германия и добьется на первом этапе успеха, резервы России столь велики, что Германию в конце концов ждет истощение…”{642} В июне, однако, лорд Брайс (позднее он получил известность как автор официального доклада о германских зверствах в Бельгии) отметил, что у Германии “есть право вооружаться… Ей потребуется каждый человек” в борьбе против России, которая “быстро превращается в угрозу Европе”{643}.

Открытым остается вопрос: рассчитывала ли Германия в 1914 году просто расколоть Антанту и тем самым достичь дипломатического успеха — или же она всегда собиралась начать войну в Европе (все равно, “превентивную” или откровенно захватническую). В этом контексте важно, что во время разговора кронпринца с Джозефом Грю германский Генштаб был озабочен главным образом реконструкцией стратегических железнодорожных магистралей, которая, как планировалось, заняла бы несколько лет и