Золярия (СИ) - Хан Владимир Феликсович

– Но вы же, глубокоуважаемый, сами слышали, что рассказывал наш посол из Челябинска. Летающие кареты русских сжигают целые полки солдат и расплавляют пушки аж за десять тысяч шагов. Только безумец может бросить им вызов! Мудрый Омар Хайям сказал: «Если всё сложилось не так, как вы ожидали – не расстраивайтесь. Божьи планы всегда лучше наших!».

– Но он ещё сказал: «Никогда не позволяйте вашим ушам поверить в то, чего не видели ваши глаза!», – впервые за вечер хан заговорил. – Ступайте все. Я буду думать.

Оренбургский Хан оказался не глупее Челябинского...

Когда княжич Стрелецкий Восьмой встал лагерем на берегу Сакмары и послал гонца в Оренбург с Суворовским ультиматумом – «24 часа на размышление для сдачи и воля; первые мои выстрелы – уже неволя; штурм – смерть» – Хан не запаниковал. Он вежливо попросил Воеводу показать ему такой же спектакль, который видели уже покорённые правители. Для этого были выставлены в поле две сотни калмыцкой конницы, которой Хан не очень доверял, и три бракованные пушки, которые уже при литье имели дефекты. Ни одной пригодной не выставил. По всему видать, рачительный хозяин.

На что Сергей только усмехнулся – «о времена, о нравы!» – и с удовольствием исполнил просьбу. Но только нашинковал не живых калмыцких всадников, а как и раньше – соломенные манекены. Бракованные пушки, предоставленные прижимистым Ханом, были не только разрезаны, но и сплавлены в огромные бронзовые и чугунные капли, которые подожгли сухую степь, и у русского воеводы появился ещё один повод продемонстрировать возможности Великой России. Сергей подождал, пока огонь не разгорится до впечатляющих размеров, а потом четыре пожарных гравитолета – за один заход, чуть не осушив бедную Сакмару – обрушили на пылающую степь настоящий вселенский потоп. Нужное впечатление, и даже большее, было достигнуто.

Уже традиционно, с вновь приобретённого вассала не потребовали никакой дани за первый год, что привело оренбуржцев в полнейший восторг, от чего жадный Хан решил сменить личину и превратился на время в хлебосольного хозяина.

Через неделю непрекращающегося праздника отдохнувшие и нагулявшиеся вволю русские полки начали вытягиваться в две походные колонны. Одна – на северо-запад, к матушке Волге, к цветущему городу Самара. Другая – на запад, всё к той же родной Волге, и не менее процветающему Саратову.

К саратовской колонне присоединили и три полка калмыцкой конницы. После того, как Хан хотел пожертвовать их две сотни себе на потеху, он вообще не сможет доверять злопамятным калмыкам. Калмыцкие полковники целовали сапоги русского воеводы и клялись ему в повиновении и верности до последних дней своих.

Ещё княжич велел своему новому вассалу Хану Оренбургскому разослать гонцов ко всем другим правителям, с которыми тот имел сношения с письмами, объясняющими сложившуюся ситуацию в делах международных. Мол, Великая Россия вознамерилась взять под свою руку все страны, расположенные на землях, когда-то принадлежащих Российской империи, и отступать от этих замыслов не станет.

И будет так!

Или не будет тех стран, которые с этим не согласятся...

А кто согласиться добровольно присягнуть Великому Князю Стрелецкому Седьмому – останутся не разорёнными, и даже ещё сильнее процветать начнут.

Ничего нового – а стало быть, интересного – ни в Самаре, ни в Саратове не произошло. Там даже не пришлось демонстрировать эффектное расплавление пушек и уничтожение соломенных манекенов. Посланные Оренбургским Ханом гонцы с предупреждающими письмами о намерениях могущественной России были настолько красноречивы, рассказывая о невиданных возможностях русского войска, что оба Князя посчитали за благо встретить дорогих гостей с ключами на блюдах золотых и накрытыми столами с винами заморскими.

Другое дело – Волгоград...

Впрочем, Сергей и ожидал нечто подобное. Прохладно встретив и проводив оренбургских гонцов, Президент Республики срочно созвал обе палаты своего Парламента, и начались бесконечные обсуждения в разнообразных парламентских комитетах.

Естественно, к единому мнению прийти не смогли...

Одни фракции ратовали за благоразумие – последовать примеру Оренбургского Хана и смириться с неизбежным.

Другие потрясали воздух призывами защищать самостийность до последней капли крови и последнего своего гражданина.

Третьи тихо грузили барахлишко в кареты и намыливали пятки. Кто – в западном направлении, в сторону демократических держав, кто – на юг, под руку самодержавного Турецкого Султана. Если сундуки от злата ломятся, то можно и без свобод либеральных припеваючи жить под крылышком какого-нибудь кровавого узурпатора.

На совещании Генерального штаба решили, что уже нет необходимости придерживаться средневековой стилистики и гонять войска по дорогам, а надо грузить транспортники прямо у стен Самары и Саратова и напрямую вылетать к Волгограду.

Так и сделали.

Воевода приказал десантным челнокам установить плотный заслон вокруг города и ловить всех, кто с богатым добром пытается покинуть город. Таких зажиточных беженцев наловили около двух тысяч семей, а добра изъяли почти в половину годового бюджета Волгограда.

Задержанных возвращали в город и сажали под стражу до выяснения личности. Очень скоро выяснили, что среди них оказались почти все партийные функционеры, которые значились в списках волгоградской резидентуры РСБ, и собирать их по адресам – как это делалось в Ельцинграде – не пришлось.

На этом и закончился самый дальний на данный момент завоевательный поход. Надвигалась осень, а с ней – и несносная погода. Да и дома дел хватало.

Глава 12

– Очень сомневаюсь, что перевозить нам придётся тридцать тысяч... – выразил сомнения Григорий Викторович, глава инженерного Министерства. – Это от неожиданности сразу рискнули только тридцать тысяч человек покинуть Золярию. Больше чем уверен, что, спокойно подумав, всё проанализировав и взвесив, почти все русские решат перелететь на Землю и жить в нашей России.

– Полностью согласен с коллегой, – поддержал инженера Валерий Павлович, главный идеолог. – Мы же ещё оставили на Золярии десять сотрудников РСБ для мониторинга обстановки и проведения разъяснительной работы. Наверняка их агитация даст положительные результаты. Нам необходимо строить новый огромный корабль, тысяч на двести, а то и больше.

– Да-а, диллема... – протянул Великий Князь, выслушав всех членов Высшего Совета.

Почти все были уверены, что либеральная идея полностью себя скомпрометировала, и большая часть населения захочет жить при другом порядке.

А Илья Иванович меж тем продолжил:

– Строить гигантский корабль? Во-первых, дорого, во-вторых, в дальнейшем он нам не пригодится, и в-третьих, это займёт несколько лет, за которые, делая два-три рейса в год, мы уже перевезём значительную часть желающих. А с другой стороны – мы не можем обречь тысячи людей на многолетнее ожидание светлой жизни. Это будет жестоко, и мы не имеем права обрекать людей на длительное ожидание.

– Не согласен, Великий Князь, – заговорил Сергей. – Не согласен с тем, что мы якобы должны чувствовать ответственность за долгое ожидание свободного места на корабле некоторой – пусть и очень большой – части наших когда-то сограждан. У нас нет перед ними никаких обязательств – ни юридических, ни моральных. Не мы их заражали либерастией, они сами делали выбор. Замечательно, что многие излечились, но пусть за долгое ожидание винят себя, а никого иного, тем более – нас. Перевозить будем как сумеем, не в ущерб своему населению. Мы не имеем права тянуть жилы из нашего народа, напрягая его постройкой нового корабля для спасения когда-то заблудших, а теперь осознавших свою ошибку. Подождут. Это не наша вина.

– Вы – жестокий человек, Сергей Ильич! – возмутилась Наталья Петровна, глава Министерства здоровья. – Люди совершили ошибку... Потом осознали... И что, теперь они должны годами жить в условиях, которые им не подходят?