Собрание сочинений - Джером Сэлинджер

— Я слишком большая, — говорит. Я думал, она не ответит, но вот ответила.

— Ни фига, — я ей говорю. — Залезай. Я тебя подожду. Давай.

А мы уже совсем рядом стояли. Там несколько малявок каталось, в основном совсем мелких, и сколько-то предков ждали снаружи — на лавочках сидели и всяко-разно. Я чего тогда — я сходил к окошечку, где билеты продавали, и купил билет. И дал ей. Она совсем рядом стояла.

— На, — говорю. — Погоди — вот остальные гроши. — И я стал было совать ей то, что она мне одолжила.

— Ты у себя оставь. Подержи пока, — говорит. И тут же сразу: — Пожалуйста.

Такая тоска берет, когда кто-то говорит тебе «пожалуйста». В смысле, Фиби или как-то. Тоска такая навалилась, как я не знаю что. Но гроши я обратно в карман спрятал.

— А ты со мной не поедешь? — спрашивает она. И глядит на меня при этом как-то уматно. Сразу видно — уже не сильно сердится.

— Может, в следующий раз. Я пока за тобой посмотрю, — говорю. — Билет взяла?

— Да.

— Ну вали тогда — я вон там на лавочке буду. Посмотрю за тобой. — Я пошел и сел на эту лавку, а Фиби пошла и залезла на карусель. Обошла ее всю. В смысле — один раз по кругу всю обошла. Потом села на такую здоровую, бурую и битую на вид лошадь. А потом карусель поехала, и я смотрел, как Фиби катится, круг за кругом. Там сидело всего пять-шесть других малявок, а песню карусель играла — «Дым попал в глаза».[46] Очень джазово так и уматно звучала. И все малявки пытались уцепиться за золотое кольцо, и Фиби такая с ними тоже, а я все колотился как бы, что она сверзится с этой лошади, нафиг, только ничего не сказал, не сделал ничего. Ведь какая с малявками фигня — они если хотят за кольцо золотое хвататься, то пускай хватаются, не надо им ничего говорить. Свалятся так свалятся, а говорить им при этом что-нибудь — фигово.

Потом все закончилось, Фиби с лошади слезла и подошла ко мне.

— А теперь ты разик прокатись, — говорит.

— Не, я лучше на тебя посмотрю. Наверно, лучше посмотрю все-таки, — говорю. И еще грошей ей немного отсыпал. — На. Купи еще билетов.

Она взяла.

— Я больше на тебя не злюсь, — говорит.

— Я знаю. Давай скорей, сейчас опять поедет.

И тут вдруг ни с того ни с сего она меня поцеловала. Потом руку ладошкой вытянула и говорит:

— Дождик. Дождь начинается.

— Я знаю.

А потом она чего сделала — я чуть не сдох: потом она залезла ко мне в карман и вытащила этот красный охотничий кепарь, и мне на голову нахлобучила.

— А ты чего — не хочешь? — спрашиваю.

— Можешь поносить пока.

— Ладно. Только ты быстрей давай. На карусель опоздаешь. И лошадь твою займут или еще чего.

Только она все равно не дергалась.

— А ты по правде сказал? Ты правда никуда не уезжаешь? Правда потом домой пойдешь? — спрашивает.

— Ага, — говорю. Причем — по-честному. Я ей не наврал. Я по-честному потом домой пошел. — Ну давай уже, — говорю. — Начинается.

Она побежала и купила билет, и вернулась на карусель эту, нафиг, точняк вовремя. Опять по всему кругу прошла, пока не отыскала свою лошадь. И забралась на нее. Помахала мне, и я в ответ помахал.

Ух, вот тут и ливануло сверху, просто гадски. Как из ведра, чесслово. Все предки — и штруни, и все вообще — подбежали и столпились под самой крышей карусели, чтоб до костей не промокнуть или как-то, а я еще сколько-то на лавке посидел. Промочило меня будь здоров, особенно шею и штаны. Кепарь меня по-честному прикрывал в каком-то смысле, только я все равно промок. Да и наплевать. Мне вдруг ни с того ни с сего так путёво стало — от того, как Фиби такая все ездит и ездит, круг за кругом. Я чуть, нафиг, не заревел вообще, так мне путёво стало, сказать вам правду. Фиг знает, почему. Просто она так, нафиг, мило смотрелась там, круг за кругом, в этом своем синем пальтишке и всяко-разно.

Господи, вот жалко — вас там не было.

Вот и все, чего я рассказать хотел. Наверно, можно бы еще про то, чего я делал, когда домой пришел, и как заболел и всяко-разно, и в какую школу осенью пойду, когда отсюда вылезу, только мне чего-то не в жилу. По-честному. Мне сейчас про это не особо интересно.

Куча народу, особенно этот мозгоправ, который у них тут, меня спрашивает все время, собираюсь ли я как-то примениться, когда в сентябре в школу вернусь. По-моему, дурацкий вопрос. В смысле, откуда знать, что собираешься делать, пока не сделаешь? Правильный ответ: ниоткуда. Мне кажется, я знаю, но откуда? Чесслово, дурацкий вопрос.

С Д.Б. не так фигово, как с прочими, но он тоже мне кучу вопросов задает. В прошлую субботу приехал с этой своей английской девкой, что у него в новой картине снимается, которую он написал. Вполне себе ломака такая, но очень симпотная. В общем, один раз, когда она в дамскую комнату увалила, которая, нахер, тут аж в другом крыле, Д.Б. меня спросил, как мне вся эта фигня, про которую я вам только что рассказал. И тут уж хер знает, что и сказать. Фиг его знает, как она мне, если по правде. Не надо было стольким людям рассказывать. Я только, наверно, знаю, что мне вроде как не хватает всех, про кого я рассказывал. Даже этого Стрэдлейтера и Экли, например. Мне, пожалуй, даже этого, нафиг, Мориса не хватает. Умора. Вообще никому ничего никогда не рассказывайте. А расскажете — так и вам всех начнет не хватать.

Девять рассказов

Дороти Олдинг и Гасу Лобрано[47]

Нам известно, как звучит хлопок двух ладоней.

Но как звучит хлопок одной?

Самый день для банабульки

В отеле поселились девяносто семь рекламщиков из Нью-Йорка и так забили все междугородные линии, что девушке из 507-го пришлось ждать соединения с полудня чуть ли не до половины третьего. Однако времени она не теряла. Прочла в женском карманном журнале статью «Секс — развлечение. Или ад?» Вымыла щетку и расческу. Свела небольшое пятно с юбки бежевого костюма. Перешила пуговицу на блузке из «Сакса».[49] Выдернула два свежих волоска, пробившихся из родинки. Когда телефонистка наконец вызвала девушкин номер, та сидела в нише окна и докрашивала ногти на левой руке.

Такие девушки совершенно ничего не станут бросать, если звонит телефон. У таких, судя по всему, телефон не умолкает с наступления половозрелости.

И вот телефон разрывался, а она подвела кисточку к ногтю мизинца и очертила контур лунки. После чего закрыла пузырек и, встав, помахала в воздухе левой — невысохшей — рукой, туда-сюда. Затем сухой рукой взяла из оконной ниши уже полную пепельницу и перенесла на тумбочку, где стоял телефон. Села на заправленную узкую кровать и — на пятом или шестом звонке — сняла трубку.

— Алло, — сказала она, отставив левую руку подальше от белого шелкового халата, который только на ней и был — да еще шлепанцы: кольца остались в ванной.

— Нью-Йорк вызывали, миссис Гласс? На проводе, — сказала телефонистка.

— Спасибо, — ответила девушка и пристроила пепельницу на тумбочке.

Пробился женский голос:

— Мюриэл? Ты?

Девушка слегка отвернула трубку от уха.

— Да, мама. Ты как? — ответила она.

— Я до смерти за тебя переживала. Ты почему не позвонила? У тебя все хорошо?

— Я пыталась дозвониться вчера вечером и позавчера. Здесь телефон…

— У тебя все хорошо, Мюриэл?

Девушка увеличила угол между ухом и трубкой.

— Все прекрасно. Только жарко. Такой жары у них во Флориде не бывало с…

— Ты почему не позвонила? Я до смерти за…

— Мама, дорогая моя, не ори на меня. Я прекрасно тебя слышу, — сказала девушка. — Вчера вечером я звонила дважды. Один раз прямо после…

— Я и отцу твоему сказала вчера вечером, что ты, наверное, позвонишь. Так нет же, он… У тебя все хорошо, Мюриэл? Скажи правду.

— У меня прекрасно. И хватит уже спрашивать.

— Вы когда доехали?

— Откуда я знаю? В среду утром, рано.

— Кто вел?

— Он, — ответила девушка. — И не дергайся. Вел он очень славно. Я даже поразилась.

— Он вел? Мюриэл, ты дала мне слово, что…

— Мама, — перебила девушка. — Я же говорю. Он вел машину очень славно. Вообще-то не больше пятидесяти всю дорогу.

— А с деревьями не глупил, как раньше?

— Я же сказала, мама, он очень славно вел. Ну пожалуйста. Я попросила его держаться поближе к белой полосе и все такое, и он меня понял и держался. На деревья даже старался не смотреть, я видела. Кстати, папа машину починил?

— Нет еще. Требуют четыреста долларов только за…

— Мама, Симор сказал папе, что заплатит за ремонт. Незачем…

— Ну, посмотрим. Как он держался — в машине, ну и в целом?