Пристрастие к смерти - Филлис Джеймс

— Этот лорд, что с ним случилось?

— Он любил женщину по имени Розалин, а она отправила его на год развлекать больных в больницах.

Не слишком вдохновляющая аналогия, с улыбкой подумала Кейт, кладя трубку. Ей было жаль четвергового ужина. Но будут еще и другие. Алан придет — стоит ей позвонить и позвать его. Он всегда так делал.

Она подозревала, что встретила Алана Скалли как раз вовремя. Ранний сексуальный опыт — смесь возбуждения, страха и отвращения, — полученный ею в бетонных подвалах многоэтажных домов или позади велосипедных навесов ее родного Северного Лондона, был обширен и хорошо подготовил ее к жизни, но не к любви. Она была умнее большинства мальчишек. Это не имело для нее значения, если они были миловидны или хоть немного сообразительны. К восемнадцати годам Кейт с удивлением и не без испуга обнаружила, что относится к мужчинам так же, как те зачастую склонны относиться к женщинам, — как к случайному интимному или светскому развлечению, слишком, впрочем, незначительному, чтобы позволять ему вторгаться в такое серьезное дело, как жизнь. Куда важнее было учиться на отлично, планировать свою карьеру, покончить с Эллисон-Фэаруэзер-билдингз. Обнаружила она также и то, что может предаваться сексуальному удовольствию, презирая источник этого удовольствия, и знала, что это не может быть честной основой для каких бы то ни было отношений. А два года назад встретила Алана. Его квартиру, располагавшуюся на узкой улочке позади Британского музея, ограбили, и именно она приехала на место преступления с криминалистами. Он сообщил ей, что работает в теологической библиотеке в Блумсбери, интересуется ранневикторианскими проповедями — ей такой выбор показался необычным — и что были украдены два тома, самые ценные. Их так и не нашли, и по его молчаливому смирению она догадалась, что он на это и не рассчитывал. Его квартира, маленькая, захламленная — скорее хранилище для книг, чем помещение для жизни, — была не похожа ни на что, виденное ею до тех пор, так же как и он сам был не похож ни на одного мужчину из числа ее знакомых. Ей пришлось навестить его еще раз, и они проболтали более часа, попивая кофе. Потом он просто, без обиняков, пригласил ее на шекспировский спектакль в Национальный театр.

Менее чем через месяц после того вечера они стали любовниками, и он разрушил одно из ее самых незыблемых дотоле убеждений, что интеллектуалов секс не интересует. Алан не только интересовался сексом, но и был в нем весьма искушен. Между ними установилась удобная, видимо, устраивавшая обоих любовь-дружба; при этом каждый без зависти и обиды видел в профессии другого чужую территорию, чей язык и нравы так далеки от любой возможности понимания, что они почти никогда даже не говорили о них. Кейт знала, что его удивляет отсутствие в ней не столько религиозной веры, сколько интеллектуального любопытства к ее разнообразным и зачаровывающим проявлениям. Чувствовала она также, хотя он никогда ей этого не говорил, что он считает ее образование в сфере литературы недостаточным. Она могла, для самоутверждения, процитировать какое-нибудь сердитое стихотворение современного автора о безработной городской молодежи и угнетении черных в Южной Африке, но для него это было слабой заменой Донна, Шекспира, Китса или Элиота. Она, со своей стороны, считала его наивным, начисто лишенным умений, необходимых для выживания в городских джунглях, и удивлялась, что он проходит сквозь все опасности с таким очевидным равнодушием. Не считая кражи, которая так и осталась загадочной, ничего плохого с ним, похоже, никогда не случалось, а если случалось, то он этого просто не заметил. Ей было интересно просить его рекомендовать ей книги для чтения, и она упорно дочитывала их до конца, когда он с некоторым смущением снабжал ее ими. В настоящий момент она читала на ночь Элизабет Боуэн. Ее изумляла жизнь героинь этой писательницы, их личные доходы, очаровательные дома в Сент-Джонском лесу, горничные в форменных платьях, величественные тетушки, но больше всего — утонченность чувств. «Мало они посуду мыли, вот в чем их беда», — сказала она Алану, имея в виду как автора, так и ее героинь. Но, что удивительно, ей хотелось читать дальше.

Была почти полночь. Кейт, слишком взволнованная и усталая, чтобы испытывать голод, сочла все же необходимым съесть перед сном что-нибудь легкое — например омлет. Но сначала включила автоответчик. И с первыми же звуками знакомого голоса вся ее эйфория закончилась, уступив место смущению, чувству вины, обиде и унынию. Это был голос социального работника ее бабушки. Записей, сделанных с двухчасовыми интервалами, оказалось три: профессиональная сдержанность постепенно сменялась огорчением, а в конце раздражением, близким к враждебности. Бабушка Кейт, уставшая от сидения взаперти в своей квартире на седьмом этаже, отправилась на почту, чтобы получить пенсию, а вернувшись, обнаружила, что окно разбито и кто-то пытался взломать дверь. Менее чем за месяц это был уже третий подобный инцидент. Миссис Мискин теперь очень боялась уходить из дома. Не могла ли бы Кейт позвонить руководителю местного отделения социальной службы, как только вернется? Если это будет после половины шестого, пусть звонит прямо бабушке. Это очень срочно.

Это всегда срочно, устало подумала Кейт. Но уже неприлично поздно для звонка. Впрочем, до утра тоже нельзя было ждать. Бабушка ни за что не заснет, пока Кейт ей не позвонит. Старушка сняла трубку после первого же гудка — видимо, сидела у телефона и ждала.

— О, наконец. Самое подходящее время для звонка. Почти полночь, черт побери. Миссис Мейсон весь день пыталась тебя поймать.

— Я знаю. У тебя все хорошо, бабуля?

— Разумеется, нет. Проклятие, конечно, у меня не все хорошо. Когда ты собираешься приехать?

— Постараюсь найти время, чтобы заглянуть завтра, но это будет нелегко. У меня расследование в разгаре.

— Лучше всего приезжай в три часа. Миссис Мейсон сказала, что заедет в три. Она непременно хочет с тобой повидаться. Запомни: в три.

— Ба, это никак не возможно.

— А как же я в таком случае поеду за покупками? Я тебе уже говорила, что не должна оставлять квартиру пустой.

— В холодильнике еды минимум еще на четыре дня.

— Я терпеть не могу эту готовую мерзость. Я тебе уже говорила.

— А ты не могла бы попросить миссис Хан? Она ведь такая отзывчивая.

— Нет, не могла бы. Она не выходит из дома — во всяком случае, без мужа — с тех пор, как здесь объявились эти темные личности из Национального фронта. Кроме того, это нечестно. Ей более чем достаточно и тех тяжестей, которые она таскает для себя. Дети снова сломали чертов лифт, да будет тебе известно.

— Ба, окно починили?

— Да, приходили и починили. — Бабушкина интонация подразумевала, что это всего лишь ничего не значащая мелочь. — Ты должна вытащить меня отсюда, — добавила она.

— Я пытаюсь, бабуля. Ты стоишь в листе ожидания на однокомнатную квартиру в одном из домов гостиничного типа для пожилых людей, с охраной.

— Не нужна мне твоя паршивая охрана. Я хочу быть со своими друзьями и родственниками. До завтра. В три часа! Постарайся прийти. Миссис Мейсон хочет тебя видеть. — И она положила трубку.

«О Господи, — подумала Кейт, — не могу я снова этим заниматься, не сейчас, не в самом начале нового расследования».

С каким-то сердитым самооправданием она стала убеждать себя, что ее нельзя назвать безответственной — она делает все, что может: купила бабушке новый холодильник с небольшой морозильной камерой и каждое воскресенье набивает его продуктами на неделю вперед, а взамен почти всегда выслушивает знакомые жалобы: «Я не могу есть эту модную гадость. Я хочу покупать продукты сама. Я хочу вырваться отсюда».

Кейт заплатила за установку телефона и научила бабушку не бояться его. Она связалась с местными властями и организовала еженедельный визит уборщицы-поденщицы. Она бы охотно сама убирала ее квартиру, если бы бабушка не была столь нетерпима к любому вмешательству. Она готова была взвалить на себя любые хлопоты, платить деньги, только бы не брать бабушку к себе в Чарлз-Шеннон-хаус. Но она знала, что именно этого упорно добивается старая дама совместно со своим социальным работником. А Кейт не могла на это пойти. Она не могла отказаться от своей свободы, от визитов Алана, от пустой комнаты, где она рисовала, от уединения и покоя в конце дня ради старой женщины с ее «багажом»: вечно работающим телевизором, беспорядком, запахом старости и неудавшейся жизни — запахом Эллисон-Фэаруэзер-билдингз, детства, прошлого… А сейчас это было невозможно более чем когда бы то ни было. Для работы над первым делом в новом отряде ей требовалось быть абсолютно свободной.

Ее вдруг захлестнули зависть и раздражение против Массингема. Даже если у него есть дюжина требовательных родственников с трудными характерами, никому не придет в голову ожидать, что он будет заниматься их проблемами. А если ей придется взять на работе отпуск, он первый укажет на то, что, когда дело по-настоящему осложняется, на женщину рассчитывать нельзя.