Дневники. 1918—1919 - Михаил Пришвин

Столинский с Марией Михайловной купил на Никитском бульваре «Правду» и, прочитав о расстреле царя, обменялись мнениями. Столинский сказал:

— Это нехорошо, потому что дает лишний повод к реставрации.

Более точная в суждении Мария Михайловна заметила:

— Это значит, что чехословаки близко от Екатеринбурга.

Состав большевистский: две группы, одна экспериментаторов (Ленин, Троцкий, Свердлов), другая «честных тружеников» (Семашко, Рыков), которые фактически веруют в Ленина, берут на себя весь крест дела (слова Семашко: «Совершается большое дело»). Потом идут маленькие люди (Стеклов).

Легенда в кафе: во французской миссии из Парижа получено радио, что Казань взята чехословаками. Хозяйка пришла, говорит:

— Троице-Сергиев Посад взят чехословаками, верно, верно.

Иван Карлович, немец, сказал по-приятельски: «Уезжайте, уезжайте», — и даже денег дал на дорогу.

Соломоны дома, в кафе забили меня, прибили до последнего росшибу, а тут еще поиски обедов, забота о вечерней еде — пропадаю, нет ничего.

Писем нет — обида или тот приехал, не знаю.

21 Июля. Движение души в пустоту (Татьяны к Онегину). Почему-то забытое прочно вышло из сна: жена Сысоева, умученная Большаковым. Такая женщина (как Анна Каренина) должна ревностью замучить любовника.

Страшный суд: кофейная превращается в судилище 12 Соломонов. По-прежнему никто ничего не знает, но Соломоны живут, будто знают. Война сама идет, а Соломоны учитывают — учет (суд). Три группы: 1) информаторы-передатчики, 2) учетчики (политики), 3) Соломоны.

Две ориентации: легкомысленные (чехословаки — все чехословаки, Троицкая лавра) и кадето-немецкая: партия раскололась на две, чтобы, как раковинка, сложиться двумя половинками и захлопнуться.

24 Июля. Русский народ по приказанию Троцкого снимает возле Храма Христа Спасителя безобразнейшее изваяние царя Александра III. Вокруг множество цветов и культурных деревьев, кремлевские башни-красавицы, из которых одна, со снесенной верхушкой, называется «большевистскою».

Царская фигура одевается изо дня в день лесами, человечек наверху возле короны копается, как лилипут. Статуя 1000 пудов веса, в туловище можно устроить спальню и кабинет, в сапоге выспаться человеку. На работу отпущено 20 тысяч денег. Раз уже пробовали снять его и не могли, теперь делают это планомерно под руководством архитектора, который дознался, что царь «составной». Вокруг шеи царя петля, канат спускается книзу, за концы привязывают мачты и поднимают кверху. Общее впечатление такое, что вся масса лилипутов хочет царя удавить.

Действующие лица: малый лет 22-х — нигилист, рабочий лет за 40, говорит на «о», с севера, монах, буржуй с Москворечья, женщина-крикунья, немец, всякий черный люд, все они сходятся с разных сторон, высказывают что-нибудь по поводу царя, некоторые фигуры внезапно появляются со стороны Москвы-реки из-под низу с лесенки.

Рабочие на отдыхе:

— Нужно командира такого выбрать, чтобы нет ничего и никаких (не царя).

— Что же, Ленин не командир?

— Ленин? свергаем, статуя ставим, нам командир такой нужен, чтобы нет ничего и никаких.

Из толпы:

— Ленин! а кто у нас теперь сыт, кто не ограблен?

Музыка играет марш похоронный, показывается вдали белая катафалка.

— Что это белое, попы или девушки?

— Гроб везут — какие попы.

— Без попов? Ну, так комиссара хоронят.

— Гокнулся комиссар!

— Подсолнух!

 Нигилист:

— Конечно, подсолнух, в реку его и никаких, нет ничего и никаких, а они еще музыку разводят.

Рабочий за 40 лет:

— Товарищ, нишь можно так, это выходит статуй, и нет ничего.

— А я что говорю: чтобы никаких, а то говорят: управляющие, мы управляющие, и тоже бьют, нишь не бьют?

— Так это всегда было: и раньше били, и теперь бьют, и всегда будут нашего брата бить, потому что без этого нельзя.

— Ничего не нужно: к стенке — и готово, или трехдюймовку поставим.

— Ты меня, я тебя, это не способ, никогда не поверю.

— Чего же тебе-то надо?

— По мне, чтобы без оружия, вот когда без оружия будут жить, тогда я поверю, а то все одно: царя свергли, царя <приписка: комиссара> поставят — Ленина, коммисара все одно, а чтобы нет никого и никаких.

Внезапно из-под ступенек вырос монах.

— Нечестивцы, что вы делаете? сына застрелили, отцу веревку на шею повесили!

— Да нишь мы, вот чудак, нам, первое, велели, а второе, мы есть хотим.

— Проклятые, за кого же вы стоите?

— А ты за кого?

— Я за мощи святителя.

— Не мощи, а мышь.

Монах с проклятием уходит, в толпе голос:

— А кому он вредит, кому статуя мешает?

 Рабочие:

— И мы то же говорим, вреда от него нет никому, по мне стоит и стоит, какой вред от статуи...

— Дурак, ты не понимаешь: это место очищается: был царь, Ленина поставят.

— Командира.

— Так и пойдет, только это снаружи всё, пока без оружия не будет, не поверю.

— Затвердил: без оружия, тебя не задевали, а вот посмотри.

Развернул рубаху, показывает против сердца заживший широкий рубец.

— Кто это тебя?

— Никто: партия. Неужли ж я это оставлю, как ты думаешь, оставлю я или нет?

— Задело-то, задело.

— Меня задело, а ты где был?

— Я работал.

— И я работал, нет, я спрашиваю тебя, могу ли это дело оставить?

— Да на кого же ты пойдешь?

— На партию.

— Какую партию, ты скажи, кто?

— Почем я знаю: задело и всё, и я задену, а тебя не задело.

Собирается большая толпа, выделяется голос женщины:

— Свободу дали нам, а хлеба не дали, на черта нам эта свобода!

Большевик:

— Иди на работу. Поднимается в толпе шум, крик:

— Давай работу!

— Возьми: ты сам не идешь.

— Врешь, врешь!

— Нет, ты брешешь: вы работать не хотите, а не мы виноваты, работы много.

Женщина, всех подавляя визгом, выпалила:

— Проклятые! нашли работу хорошую, царя давить, работа! Всех вас эсеры перевешают.

Из-под ступенек вырастает буржуй в синем пиджаке, с воспаленными глазами и кричит:

— Работайте, работайте, скоро придут немцы, всех вас перевешают.

С верхних подмостков из-под короны кричит оборвыш, показывая на топор:

— Вот что, вот что будет, вот что немцу. Тогда показывается немец и кричит:

— Не верьте, не верьте, немцы придут с порядком, от немца плохого не будет никому, вот только ему, ему.

Показывает на верхнего, тот показывает топор:

— Этих били тысячи лет, и пройдут еще тысячи, всё будут бить, потому порядка от них быть не может, они дрянь, их нужно бить.

Материалы. Замысел художника такой, чтобы отец был похож на сына и сын на отца, взглянешь с одной стороны — Александр, взглянешь с другой — Николай, как будто старинный пасьянс раскладываешь: Александр умирает, Николай рождается, или читаешь длинную главу из Евангелия о том, кто кого породил.