Ковчег огня - Хлоя Пэйлов

В приближающихся ко Мне освящусь и пред всем народом прославлюсь.[32]

Макфарлейн был не из тех, кто смеет ослушаться приказов Бога. Он собирался сделать все возможное, чтобы не позволить неверным даже одним глазом увидеть Ковчег. Аспиранту было лишь сказано, что его заказчик выступает от имени консорциума любителей искусства, которые хотят разыскать средневековый сундук, закопанный в середине четырнадцатого столетия где-то в Англии. Если парня из Гарварда и удивила троица вооруженных охранников, он благоразумно промолчал. Неуемная алчность заставляет человека на многое закрывать глаза.

Поняв, что его замечание о «сундуке» останется без комментариев, бледный аспирант нервно потер руки:

— Медленно, но верно все становится на свои места. Я более или менее разобрался с первыми тремя катренами, но расколоть катрен номер четыре мне пока что никак не удается. Но вы не беспокойтесь. Надеюсь, я расколю этого малыша в ближайшие пару часов.

— Вы расшифровываете эти стихи со вчерашнего вечера. Я ожидал получить к настоящему времени более осязаемые результаты. — Макфарлейн даже не пытался скрыть своего раздражения; аспирант не догадывался, что ему приходится работать в соответствии с четко расписанным графиком.

— Эй, послушайте, в таких делах торопиться нельзя. Хотя я уже могу сказать вам, что четыре катрена образуют прямолинейную аллегорию.

— Это еще что за чертовщина? — пробормотал Бойд Бракстон, глядя на аспиранта, как на коровье дерьмо на своем ботинке.

Усмехнувшись, «дерьмо» ответило:

— Для тех из нас, кто никогда не учил геометрию, объясняю, что я имел в виду четырехугольную геометрическую фигуру, известную как квадрат.

Глава 40

Кэдмон перечитал стихотворные катрены Галена Годмерсхэмского, теперь уже медленнее, и заметил:

— Надо признать, мы цепляемся за очень тонкую соломинку.

Точнее, за тонкий листок бумаги.

Кэдмону уже не раз приходилось сидеть в обитом деревом читальном зале библиотеки герцога Хамфри, мучительно медленно разбираясь с древними текстами. В студенческие годы он бесконечными часами просиживал в этом самом помещении за этим самым столом, загроможденном средневековыми текстами.

Убежденный в том, что порядок на рабочем месте вызывает такой же порядок в мыслях, Кэдмон аккуратно разложил на столе все предметы. Библиотекарь, вне всякого сомнения предупрежденный звонком сэра Кеннета Кэмпбелла-Брауна, заботливо приготовил все запрошенные материалы. Помимо тома в кожаном переплете, содержащего избранную поэзию четырнадцатого века, в том числе четверостишия Галена, на столе лежали тонкая книга с записями «Реестра податей» по Годмерсхэму за период с 1300 по 1350 годы, карандаши, а также тонкие хлопчатобумажные перчатки.

Обреченно поморщившись, Эди ткнула затянутым в перчатку пальцем в раскрытый том:

— Только взгляни сюда, это же написано на староанглийском. То есть, по сути дела, на мертвом языке.

Заметив недовольные взгляды других читателей, Кэдмон поднес палец к губам, напоминая Эди, что в стенах библиотеки герцога Хамфри необходимо соблюдать строжайшую тишину. Если нужно что-то сказать, предпочтительным способом общения является приглушенный шепот.

— На самом деле катрены написаны на среднеанглийском языке, а не на более отдаленном староанглийском — то есть я смогу сделать довольно точный построчный перевод.

— Ты хочешь сказать, перевод строки за строкой? — Эди заметно понизила голос. — Когда я училась в колледже, я написала доклад о жене из Бата. Помнишь, из «Кентерберийских рассказов» Чосера?[33] У нас был семинар о положении женщины в Средние века, и я до сих пор не могу забыть, как я тогда мучилась.

Желая подбодрить, Кэдмон потрепал ее по руке.

— Не беспокойся, уверен, это испытание ты переживешь.

Затем, не желая задерживаться на том, что испытание по самой своей природе является чем-то нелегким и утомительным, он взял карандаш и лист бумаги.

Хотя Кэдмону уже много лет не приходилось иметь дело с текстами на среднеанглийском языке, он достаточно быстро разобрался с архаичными написанием и фразеологией, допустив всего несколько мелких ошибок.

— Будем надеяться, так текст будет более понятен, — наконец сказал он, протягивая бумагу своей спутнице.

Взяв листок, Эди поднесла его к лицу на расстоянии вытянутой руки и, беззвучно шевеля губами, прочитала перевод.

Безжалостный западный ветер дул со стороны города Соломонова, злорадно распевая,Но призрачный огонь последовал за ним смертоносной бурей.Кающийся в своих грехах, обманутый пастырь покаялся,Затем устремился домой, оставив на святых берегах неправедно полученное сокровище.Из Иерусалима отряд рыцарей выехал в земли неверных,Каждый из них хотел поживиться за счет другого на Ездрилонской равнине.Они сражались насмерть, победу одержал достойнейший рыцарьИ, проявив доблесть, забрал святой ковчег.Этот достойный рыцарь вернулся из далеких земель в Англию.Он принес сундук и сверкающее золото в град, где родился.Открыв глаза, он увидел страшную чуму, которую накликал,И когда несчастный это увидел, его смерть явилась заслуженной.Верный гусь скорбно оплакал всех мертвых.Я не знаю, как такие невзгоды могут служить миру,Но если человек с преданным сердцем ищет святого блаженного мученика,Там, в пелене между двумя мирами, он найдет скрытую истину.

Когда она молча положила лист бумаги на стол, по ее хмурому лицу Кэдмон понял, что перевод показался ей такой же китайской грамотой, как и оригинальный текст.

— Предлагаю рассмотреть по очереди аллегорические и символические ссылки. Такие фразы, как «безжалостный западный ветер», «обманутый пастырь» и «пелена между двумя мирами», следует считать частями кода, сознательно вставленного в четверостишия. Ключ к разгадке зависит от того, как мы расшифруем символы, содержащиеся в каждой строфе.

— А что, если Гален загрузил свою головоломку самыми разными намеками?

— О, не сомневаюсь, что Гален умышленно вставил в свои четверостишия семиотические куски, призванные сбить с толку. Средневековый рассудок был очень изощренным, когда речь заходила о том, чтобы спрятать тайное послание в безобидный с виду текст.

Эди снова уставилась на исписанный лист бумаги.

— Что-то подсказывает мне, что нам тут не обойтись без криптографов ЦРУ.

— Возьмем, к примеру, вот это место, — сказал Кэдмон, указывая на первую строчку текста. — «Безжалостный западный ветер дул со стороны города Соломонова, злорадно распевая». Я вижу здесь лингвистический фокус в деле. Определенно, тут имеется в виду фараон Сусаким, покидающий Иерусалим после того, как он разграбил храм Соломона. По стопам египтян последовала смерть, и первый катрен завершается тем, что Сусаким бросает награбленные сокровища и вместе со своим войском поспешно уходит в Египет.

— Если не ошибаюсь, по-моему, ты получаешь от всего этого огромное наслаждение, — подозрительно прищурилась Эди.

— Кто не любит разгадывать хорошо составленную головоломку?

— Ну, например, я, — проворчала она. — Мне больше по душе судоку. Это такая задача с цифрами — впрочем, неважно. — Она махнула рукой. — Знаешь, мы сейчас сидим здесь, в библиотеке герцога Хамфри, только потому, что предположили, будто Гален Годмерсхэмский, сочиняя свои четверостишия, действительно оставил в них указание на то, где он спрятал золотой сундук.

— Это наше исходное предположение, — кивнув, подтвердил Кэдмон.

— В таком случае, наверное, тебе уже приходило в голову, что кто-то уже много лет назад расшифровал стихи и отыскал сокровище.

— Поскольку впрягать повозку впереди лошади неразумно, давай будем решать проблемы по мере их поступления.

Улыбнувшись, Эди насмешливо сверкнула глазами:

— Полагаю, именно в этом месте мне нужно грубо сравнить тебя и лошадиный зад.

Не в силах сдержаться, Кэдмон посмотрел в эти живые карие глаза. После поцелуя в автобусе сам воздух между ним и Эди наполнился сексуальным зарядом, и он гадал, пройдет ли гроза стороной или их застигнет ливень.

— Может быть, продолжим? — постучал он карандашом по листу бумаги, привлекая внимание Эди.

Но та неожиданно выхватила карандаш у него из руки.

— Конечно, это только догадка, но мне кажется, что загадка Галена построена в виде квадрата.

Глава 41

— В искусстве начала четырнадцатого столетия любые ящики, сундуки и шкатулки неизменно изображались в виде плоского квадрата, имеющего только одно измерение. — Даже не стараясь скрыть снисходительность, аспирант в очках бросил взгляд на Бойда Бракстона. — Весьма примитивный подход. Конечно, все изменилось, когда в пятнадцатом веке в распоряжении художника появилась перспектива. Пятнадцатый век — это начало эпохи Возрождения.