Богатство - Валентин Пикуль

Губницкий достал какую-то бумажонку:

— Имею сообщение от господина Прозорова…

— ?

— Прозоров, — пояснил он, — председатель Санкт-Петербургской торговой биржи, ныне вступившей на паях в правление Камчатского акционерного общества. Здесь он пишет мне, что вы давно не в себе, творите неслыханные надругательства над жителями, совершенно их терроризировав, «вследствие чего Камчатское общество затрудняется исполнять свои задачи».

Это была уже цитата! Соломин спросил:

— А какие задачи у вашего почтенного общества?

Губницкий дал ответ крайне глубокомысленно:

— Нетрудно догадаться… Мы осваиваем Камчатку, как это всем известно, не ради прибылей. Мы стараемся привить ей хотя бы скромные зачатки цивилизации. Посильно привносим в эти дикие края культуру и основы благосостояния…

Соломин на дешевую демагогию не улавливался.

— Браво! — сказал он, с нарочитой издевкой хлопнув в ладоши. — И еще раз браво! Я счастлив, что ваши задачи совпадают с моими… Кстати, вы прибыли из такой цветущей страны, и надеюсь, что ваша «Минеолла» привезла детям Камчатки хотя бы ящик дешевых калифорнийских апельсинчиков.

— Здесь обожают репу, — ответил Губницкий, — а вкус апельсинов местным жителям так же непонятен, как мне противен вкус местной сараны или черемши. Камчатка сама по себе чрезвычайно богата внутренними ресурсами… О чем вы просите? Разве же барон Бригген не доставил вам провизию на «Редондо»?

— Он не сгрузил на пристань даже черствой горбушки, только навез сюда массу невозможных сплетен…

Андрей Петрович понял, что в беседе наступил кризис. Присутствие Кабаяси мешало ему, но он решил этим пренебречь.

— Ваши полномочия, — дерзко потребовал он.

Губницкий величавым жестом предъявил телеграмму Плеве, которая являлась и директивою к исполнению. Соломин прочел, что его ведено с Камчатки устранить, а ополчение подвергнуть расформированию. Конечно, оспаривать резолюцию министра внутренних дел Соломин не решился (а мог бы!).

— Ваша карта бита, — сказал Губницкий с усмешкой. Да, бита…

Разговор продолжили в канцелярии уездного правления.

— Каждому аз воздам, — повторил Губницкий, оглядывая скудную кривоногую мебелишку казенного присутствия. — Для меня ведь все люди одинаковы. Для меня важно лишь справедливое решение… А вам предстоит сдать дела.

В раздумье постояв у несгораемого шкафа, он велел:

— Откройте камчатскую казну.

Слава богу, ключ на этот раз быстро нашелся.

— Пожалуйста, — Соломин открыл дверцу сейфа.

Губницкий залез в него чуть ли не с головой.

— Сколько здесь?

— Сорок семь тысяч. С копейками.

— А почему здесь сорок семь тысяч?

— Вас смущает не круглая сумма? Так я и сам не знаю, почему тут сорок семь, а не сорок и не пятьдесят тысяч.

Губницкий, пересчитывая пачки ассигнаций, неожиданно извлек из сейфа спичку, уже обгорелую:

— Может, вы и окурки сюда складываете?

— Да нет, не складываем.

— Как же эта спичка сюда попала?

— А бес ее знает, — ответил Соломин.

Конечно же, он не причислял Губницкого к лучшей части человечества. Но и фантазии Соломина не хватило додуматься, что эти 47000 казенных денег Губницкий уже заприходовал в графу своих прибылей, а для того, чтобы из сейфа они переместились в его чемодан, нужна сущая ерунда — японские крейсера!

Наконец-то он обнаружил в сейфе и бомбу.

— Не понимаю, зачем тут валяется эта штука?

— А куда девать? Не прятать же под подушку.

— Но и не хранить же ее с деньгами.

— Одно другому не мешает, — отозвался Соломин.

— Откуда она у вас, такая страшная?

— Откуда? — Соломин чуточку поразмыслил. — Представьте, принял вместе с камчатскими делами. Даже расписался, как в казенном имуществе. Об этом во Владивостоке знают. Так что вы уж, пожалуйста, не подведите меня.

— Хорошо, — сказал Губницкий, — не подведу…

Ключ от камчатской казны перебазировался в карман Губницкого, при этом Соломин мысленно воздал хвалу всевышнему, который избавил его от дальнейших хлопот с сейфом. Он еще раз машинально глянул на список своих врагов.

— Да, — напомнил ему Губницкий, — пожалуйста, соберите всех лиц, кои принимали участие в консилиуме, установившем вашу психическую неуравновешенность.

Андрея Петровича несколько удивило, что при появлении Неякина Губницкий широко распахнул перед ним объятия:

— О, вот и мой старый сподвижник по службе на Командорах! Как я рад видеть тебя бодреньким и здоровеньким…

Два супостата устроили публичное лобызание. Взирая на их нежность, скрепленную совместным воровством, Андрей Петрович понял, что сейчас они сожрут его как миленького. Душа погрузилась в унылейшую апатию. В самом деле, стоит ли разбиваться в лепешку, если все предрешено заранее?..

Лиходеям, собравшимся для «консилиума», он сказал:

— Жаль, что я вас раньше в бараний рог не свернул…

Хлопнув дверью, резко вышел, а на крыльце встретил Егоршина, который сунул ему в руки никелированный браунинг.

— У японцев отобрал, — шепнул зверобой. — По-опаси-тесь. Я эту шушеру немножко знаю… от них всякое станется.

— Спасибо. Теперь хоть есть из чего застрелиться.

Минут через двадцать «консилиум» завершился, и Губницкий снова пригласил Соломина в канцелярию.

— Доктор, — показал он на Трушина, — утверждает, что психическая ненормальность постигла и вашего помощника… Вы разве не замечали, что урядник Сотенный шизофреник?

Андрей Петрович отвык чему-либо удивляться.

— Здесь все сумасшедшие, — сказал он.

Соломин понимал дело так, что Губницкий берет Камчатку в свои руки. Но ошибся — Губницкий указал на Неякина:

— Вот старый боевой конь, который еще послужит под седлом. Дела камчатские прошу сдать господину Неякину.

Это было отступлением от директивы Плеве, но, очевидно, Губницкий счел более благоразумным укрыться за спиною Неякина. Андрей Петрович швырнул перед ними связку ключей.

— Жрите! — сказал, уже не выбирая выражений. Неякин поспешил открыть ясачные кладовые. Из темного коридора в канцелярию донесся его придушенный голос:

— Никодим Авенирович, идите-ка сюда! Скорее. Губницкий не замедлил явиться.

— О-о-о, — произнес он в восхищении, когда из темной глуби кладовых искристо засверкали груды камчатских мехов…

Присутствие Соломина, собравшего этот ясак, помешало хапугам выражать грабительские эмоции более откровенно.

— Закройте, — строго указал Губницкий. — Потом все пересчитаем и отправим на Командоры… ради безопасности!

Со сдачею дел Соломин явно поспешил: под окнами уездного правления уже качнулся частокол берданок, ополченцы устроили воинственный гвалт. Андрей Петрович сам же и писал, что Губницкий «хорошо был известен населению как самый крупный хищник, как самый безжалостный кровопивец. Сила, во всяком случае, была на моей стороне…»

Зная местные нравы, Губницкий перетрусил и, показывая на окно, за которым галдели дружинники, выговорил:

— Вот за это вы ответите по закону! Соломин дал ему правильный ответ:

— Неужели только за то, что я, патриот отечества, собрал таких же патриотов для защиты отечества?

— Вы их вооружили!

— Конечно. Не пальцем же воевать с японцами.

— Однако раздача оружия населению — это прямая угроза сохранению благочиния и гражданского спокойствия.

— Но ведь нам следовало обороняться.

— На вас никто не нападал…

Соломин выпалил в лицо Губницкому:

— Даже от японского лейтенанта Ямагато я не слышал такой белиберды, какую вы мне здесь поучительно преподносите!

— А где он сейчас? — вдруг оживился Губницкий.

— Сидит.

— Как сидит?

— На полу сидит.

— Не понимаю.

— От табуретки отказался. Вот и сидит на полу.

— Где сидит?

— В карцере же, конечно…

— Как вы смели? — обрушился на него Губницкий. Соломин взял со стола тяжеленное пресс-папье.

— Да, осмелился! Что вы кричите? Я ведь вашему Ямагате раскаленных иголок под ногти не загонял. Рисом кормил, в чае и папиросах не отказывал, на прогулки выпускал… Так какого же еще рожна надобно для поверженного противника?

Губницкий сказал:

— Ямагато следует освободить. Это известная персона в Японии, он вхож к министрам, его лично знает сам микадо.

— Я ключи вам сдал, — ответил Соломин, — и, как Пилат, умываю руки. Желательно вам христосоваться с Ямагато — пожалуйста. Но я в таком деле вам не товарищ…

На улице его окружили ополченцы, настойчиво требуя приказа об аресте Губницкого и Неякина. Камчатка уже знавала немало кромешных бунтов, когда неугодное начальство кровавой метлой выметалось в море, — камчадалы никогда не были народом покорным: вулканы сотрясали Камчатку, и вулканы страстей бушевали в душах ее жителей… Скажи им Соломин сейчас одно только слово — от Неякина с Губницким даже галош бы не осталось, а этот заразный барак «Минеоллу» разнесли бы по гаечкам! Но Соломин (как и в случае с бароном Бриттеном) опять допустил дряблость воли, сейчас особенно непростительную.