Из истории группы 'Облачный край' - Сергей Богаев

Сергей Богаев и Андрей Лукин

Игорь Патокин, уже к тому времени съездивший в Америку и видевший оригиналы таких “Петрошопов” там, не растерялся. Запаковал инструмент, отвёз и заменил его на самый лучший во всём магазине. Он взял “Fender Strat 5” – больше таких гитар никто из нас не видел. Жаль, что такой инструмент мне в руки попался всего лишь на несколько дней. Коля Лысковский взял себе Коrg T3 – самый новейший из линейки Коргов, на тот момент.

Мы были готовы начинать. Приехали с утра, подключили Fender через взятый там же, в магазине, фирменный Overdrive – звук не понравился. Решили воспользоваться проверенным эффектом – я стал подсоединять проводочки к своей, видавшей виды, деревянной примочке. А по ночам там записывал сольный альбом Александр Кутиков из “Машины Времени”. В первый же день мы с ним пересеклись – он отдыхал после ночной записи в баре, расположенном здесь же, за комнатой отдыха. Увидел он это дело и ахнул… попросил посмотреть это чудо… но не мог же он знать, что примочка моя представляла собой карточный домик. Перед отъездом я что-то поправлял в ней и не закрепил внешние части между собой, а впопыхах скрутил их проводом. Александр взял её за верхнюю панель, на которой были закреплены управляющие звуком потенциометры, и просто поднял вверх. Буквально секунду нижняя часть корпуса с закреплённой платой провисела на монтажных проводах и рухнула оземь. В руках Александра осталась верхняя панель… Кутиков смутился. Чувствуя за собой вину за сломанный артефакт, он предоставил нам свой цифровой гитарный процессор, на котором играл по ночам.

Высокомерное отношение приставленного к нам звукооператора нам не очень нравилось, и мы быстро нашли компромисс. Узнав по быстрому что да как, мы стали работать сами, а Саша Бармаков коротал время в комнате отдыха. Мы обращались к нему лишь по необходимости. Когда барабанную установку запустили, стало ясно: звука нет. Юра не издаёт нужный шлепок своей порезанной рукой. Каждый удар по рабочему сопровождается гримасой боли. Зашел я к нему, в барабанную и спрашиваю: «Ну что?» – пластик рабочего барабана окроплен, повязка источала кровь.

Было решено: Юре нужна анестезия. Однако на Петростудии был принял сухой закон. Мы поговорили с Гордеевым, попросили для Кораблёва маленькую поблажку. В порядке исключения он дал добро. Денег у нас было у каждого – как у дурака фантиков – тратить их было некогда и не на что. Покупали самый дорогой коньяк, Chinzano и Martini – всё самое настоящее, только в студии употреблять было нельзя. Юре разрешили. Но нам-то спрятать и пронести с собой – не было никаких проблем.

И вот как-то принюхался Гордеев и спрашивает, а что, мол, за запах такой в студии стойкий стоит. Вы же пьяны в собаку… ну-ка поставьте мне, что вы уже записали? Поставили: результат его очень удивил. В таком состоянии, по его убеждению, можно было записать, разве что шумел-камыш, а тут – все звучит, всё вместе, и так уматно, короче, дали нам зелёную улицу – разрешили не прятаться, типа горбатых могила исправит. С того дня у нас всегда открыто стояли на столе Чинзано и пятилитровая банка из под маринованного болгарского ассорти “Globus” с разливным пивом.

Работать было легко и непринуждённо, как будто всё происходило само по себе. Оборудование новейшее, что и говорить – не зря оно таких денег “за посмотреть” стоило. К приезду Рауткина запись болванок была уже почти завершена. На этот день нам выпал выходной – студийцы, вероятно, решили хорошенько проветрить после нас помещение…

В этот день в гостинице хорошенько напились, встречать послали Костю Леонтьева. Пока он ездил – добавили еще, и к тому времени, когда Олег появился – традиционно с иголочки одет – брючки-стрелочки, галстук – мы лежали на диванах и смотрели в телевизор не понимая, что происходит. Вокруг нас – пустые, полупустые и полные бутылки заморских напитков. И только зычный окрик “встать! что вы тут развели, пьяницы-бакланы, а?” – заставил работать наши отяжелевшие веки. Иными членами пошевелить мы уже были не в состоянии. После того, как мы всё-таки пробудились, перед нами предстал уже обновленный Рауткин в драных джинсах и старой футболке, поющий завернутому в полотенце нашему спонсору Вадиму все знаемые ими песни. Они быстро закорешились, уединились, три бутылки Мартини уже осушили и нас не видели в упор – пели в обнимку свои песни.

Александр Бармаков

Наутро мы их так и не смогли разбудить – поехали сами. Зашли в ларёк – наполнили банку, и, в студию. Приехали рано, милиционер нас не пустил – велел ждать назначенного времени. Нам это было не в облом, благо летняя жара еще не успела растворить в себе наш заветный живительный холод. Мы сели в тенёчек и быстро скоротали полуденный зной. В нужное время дверь отворилась, подобревший милиционер игриво блеснул обрезанным дулом автомата: «Милости прошу, товарищи музыканты. Ваше время».

Бармаков уже заметно проще и доброжелательней с нами стал – вероятно постиг нашу суровую северную мощь. Знал он и о том, что сегодня предстоит первая запись вокала – к этому уже всё было у него готово. – «Ну где ваш хваленый долгожданный вокалист?» – вопросил он, увидев нас в прежнем, привычном для него составе. – «Скоро приедет», – отвечаем мы, – и как приедет, ты сразу его узнаешь…

И вот сидим мы, готовим болванки к вокалу, и вдруг – заходит в аппаратную наш милиционер: «Извините, товарищи, что прерываю ваш творческий процесс, однако на посту царит полный бедлам. В дверь стучат какие-то звери. Бросают камни, палками лупят, я говорю, буду оружие применять, они грозят заслать в амбразуру гранату, говорят что пришли на запись. Их пропустить – противоречить уставу. Что делать?».

Мы переглянулись… медленно пошли наружу и самые тяжкие прогнозы наши сбылись – это были Вадим с Рауткиным – пьяные вдрызг. Они стояли, поддерживая друг-друга, представляя собой ох, мрачную картину. Твердо завернули их в гостиницу – пустить их на запись было бы полным крушением остатков нашего реноме. Они, в общем, особо и не были против. Проводили их до Варшавского шоссе, посадили в тачку, попросили водителя присмотреть за ними, и до “Арктики” нигде не выпускать – дали много денег. Писать нам было уже нечего, немного посидев, мы направились