Мы жили в Москве - Лев Копелев

Маленький принц и Холден Колфилд внесли в нашу жизнь новое дыхание, вернее, помогли пробиться наружу тому живому дыханию человечности, простой доброты и простой справедливости, которые извечно жили в русской словесности и живут даже в подавленных, изуродованных человеческих душах.

Книги Сент-Экзюпери и Сэлинджера нелегко пробивались сквозь железный занавес. Опубликовать «Над пропастью во ржи» редакция «Иностранной литературы» решилась только с послесловием известной советской писательницы Веры Пановой. И когда она уже написала, от нее потребовали дополнительно вставить хотя бы несколько фраз, осуждающих аморальность героя и авторскую склонность к декадансу.[20]

Такие «пропуска» еще долго были необходимы для того, чтобы напечатать в журнале или издать книгой произведения зарубежных писателей, такую «цензурно-таможенную пошлину» приходилось платить многим нашим коллегам и нам.

На первых порах и сами авторы предисловий, послесловий, врезок и комментариев обычно верили в свои рассуждения об «известной ограниченности», «внутренних противоречиях мировоззрения», «некоторых ошибочных представлениях» и т. д. писателей, которых они полюбили и хотели ввести в русскую литературную жизнь. Именно так поступали и мы, когда писали о Сарояне, Ремарке, Хемингуэе, Фолкнере, Кафке, Деблине, Ванчуре и др. Постепенно мы и многие наши коллеги освобождались от дурного наследства марксистского критического всезнайства, от привычки уступать редакторам. И тогда началось и стало углубляться расслоение: одни продолжали, скрипя зубами, платить пошлину, другие либо отказывались участвовать в таких изданиях, либо все же добивались изданий без идеологических пошлин. Нам это стало удаваться. Однако вскоре наши работы вообще перестали публиковать.

А наши молодые коллеги и доныне расширяют это освобожденное пространство.

Франц Кафка еще и в первые оттепельные годы поминался только в составе неизменной «тройки» декадентов: Джойс, Кафка, Пруст.

Весной 1956 года на совещании критиков и переводчиков в Гослитиздате обсуждался долговременный план издания зарубежных книг. В числе нескольких немецких, американских, чешских и других авторов, которых я предлагал издать, я назвал Кафку, которого сам прочел впервые. Несколько недель читал подряд все его книги, ставшие доступными в Библиотеке иностранной литературы. Тогдашний заместитель главного редактора Борис Сучков сказал: «Не понимаю, как тебе могло прийти в голову такое странное предложение. Все сочинения Кафки насквозь декадентны, мизантропичны, морбидны, безнадежно пессимистические описания изуродованной, искаженной действительности…»

В те годы некоторые советские писатели начали ездить за границу. И, возвращаясь, сетовали: «Везде говорят и пишут о Кафке, а мы не знаем, кто он такой, когда жил, что писал». Виктор Некрасов упомянул об этом в очерке «Первое знакомство», который появился в «Новом мире» в 1958 году.

В 1959 году «Иностранная литература» опубликовала статью Д. Затонского о творчестве Кафки; и хотя в ней было немало «пошлинных оговорок», автор все же стремился и рассказать о замечательном писателе.

Мою статью о Кафке, написанную в 57-58-м годах, не напечатал ни один журнал, но в 1960 году ее удалось включить в сборник «Сердце всегда слева».

В октябре 1962 года Генрих Бёлль впервые приехал в Москву. Отвечая на вопросы в больших аудиториях в университете, в Союзе писателей, в библиотеке, он неизменно называл Кафку самым значительным немецким писателем XX века.

В мае 1963 года в Чехословакии состоялась теоретическая конференция критиков-марксистов, посвященная творчеству Кафки. Советских участников не было, но приехали известные литературоведы — Роже Гароди, Эдуард Гольдштюкер (организатор), Эрнст Фишер, Пауль Рейман, Роман Карст и другие — тогда все они еще были и видными деятелями компартий Чехословакии, Польши, Франции, Австрии.

По-разному аргументируя, они соглашались в том, что творчество Кафки одно из самых значительных явлений мировой литературы и духовной жизни XX века, что оно пронизано человечностью.

Журналу «Иностранная литература» пришлось опубликовать статью об этой конференции. Начиненная обычным набором «антимодернистских» штампов, она не могла скрыть того, что творчество Кафки становится широко известным уже и в социалистических странах, и того, что его высоко ценят критики, тогда еще числившиеся у нас авторитетами.

Летом 1963 года Европейское Общество писателей созвало в Ленинграде международную конференцию по проблемам современного романа. И там опять Сартр, Саррот, Энценсбергер, Рихтер, Вигорелли говорили о несправедливости и бессмысленности зачисления в декаденты Джойса, Пруста и Кафки. Им, разумеется, пытались «давать отпор».

Сартр сказал: «Здесь я убедился, что те, кто называет Кафку декадентом, вообще не читали ничего им написанного».

В январе 1964 года в «Иностранной литературе» были опубликованы рассказы Кафки «Превращение» и «В штрафной колонии».

В том же году в издательстве был выпущен однотомник рассказов и роман «Процесс». Пропускное предисловие к нему написал Б. Сучков, который восемь лет назад считал это немыслимым.

Так, сорок лет спустя после смерти Кафки его произведения добрались, наконец, и до Москвы.

Летом 1956 года в сравнительно большой аудитории обсуждалась статья «Литература США» для нового издания Советской энциклопедии. Мы оба возражали против некоторых догматических, доктринерских формулировок в этой статье, в частности против того, что Фолкнеру было уделено незаслуженно мало места — неизмеримо меньше, чем Говарду Фасту, тогда еще не вышедшему из компартии, — и оценка Фолкнера была безоговорочно отрицательной «расист, декадент, реакционер». Автор статьи, известный американист, решительно отверг наши возражения. Он кричал: «Ведь вы же сами не осмелитесь при молодых людях пересказать содержание мерзкой книжки «Святилище»?! (Несколько лет спустя, вспоминая об этом, он сказал: «Вы тогда были правы».) В третьем номере «Иностранной литературы» за 1958 год мы опубликовали большую статью о Фолкнере: «Мифы и правда американского Юга». Мы оба, по существу, не знали тогда лучшего способа исследовать литературу, чем тот, который находили в письмах Маркса и Энгельса о Шекспире и Бальзаке, в статьях Ленина о Толстом, в работах Плеханова, Луначарского, Лукача. И у Фолкнера, чью мощь художника мы только начинали ощущать часто вопреки своим вкусам, давно сложившимся, искали мы прежде всего отражение социальной действительности, старались понять, насколько правдиво описывает он тот мир, в котором живет.