Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Трифон Иосифов

— Я принимаю вас за тех, кто вы есть — особенно ты! — бесцеремонно, как всегда, отрезала Мария, но в ее голосе зазвучала глубокая непоказная доброта, и это окончательно убедило нас в ее правоте и преданности. — Хотя, может, вы и вправду не «те», — с горькой усмешкой продолжила Мария, — но как сунут вас в «лечебницу», да пропишут вам соответствующие процедуры… И никто и не подумает спросить вас — те вы или не те. Если не те, станете теми, а заднице вашей достанется крепко… Раз уж взяли отпечатки, дело дрянь, поэтому — надо тебе бечь! Бежанова мать не плачет, Стоянова — волосы на себе рвет.

Если бы мы не были так ошеломлены, мы наверняка посмеялись бы над ее житейским практицизмом и философией самосохранения — вот еще одна черта, общая для обеих сестер и даже выраженная одной и той же поговоркой. Однако и разница между ними тоже была довольно-таки ощутимая: госпожа Робева сумела в смутное время сохранить себя и отцовское богатство, а Мария спасала других людей, притом у нее не могло быть полной уверенности, что мы этого заслуживаем, потому что она еще не узнала нас как следует. Да, великая женщина была Мария…

— Так что собирай манатки и мотай отсюда сегодня же вечером, — завершила она тоном, никак не допускающим возражений, — а малышка останется у меня под охраной.

А мне действительно уже негде было даже переночевать — Дончева жена учуяла, что я несколько недель нелегально живу у них, и предъявила мне ультиматум: «или убирайся ты, или я выгоню и твоего Георгия».

— Хорошо… Мы подумаем и скажем тебе, — нерешительно проговорил Георгий, но она опять резко прервала его:

— Слушай, братишка! Пока умные соображают, дураки глупости делают! Ты же не знаешь, какую шапку тебе уже скроили.

Она, по сути, говорила, только по-другому, то же самое, что мне постоянно твердил Георгий, — что мы должны быть все время начеку.

— Кроме того, у меня плохое предчувствие, а эта скотина интуиция никогда не подводит меня.

— Почему скотина? — спросила я неожиданно для самой себя. Мне показалось уж очень странным определение интуиции.

— Потому, что хотя она есть у всех, но не всем она подчиняется — только сильные владеют ею как надо! — выпалила она давно готовый ответ и снова обернулась к Георгию. — Если хочешь, оставайся и ты сегодня ночевать у меня, но лучше все-таки исчезай немедленно.

— А если и ее будут искать у тебя? — спросил Георгий после короткой паузы. Он явно решил, что уже нечего таиться от Марии, важнее принять какое-то разумное решение.

— У меня надежно, — отсекла Мария. — Она же мне родня. Первое время будет вести себя тихо, выходить редко, только винтовки будет заряжать.

— Но если все-таки…

— Не будет ни если, ни все-таки! Спрашивали про тебя и про того, другого, значит, ее не подозревают. А если спросят и про нее, я скажу им, что я ее… А в общем, это мое дело, что я им скажу! — вдруг вспыхнула она. — Ты подумай о себе!

Георгий вышел и вернулся через час. Дождь перестал. Мария оставила нас одних в кибитке и пошла открывать тир. Никогда я не видела Георгия таким бледным.

— Есть решение — я еду в Софию, к Свилену, — сказал он. Голос у него слегка дрожал, волновался он страшно, и вообще похоже было, что он слегка не в себе. — В комитете считают, что Марии можно верить, несмотря на ее связи с полицией. Наверно, эти связи вынужденные, или она поддерживает их потому, что она… без царя в голове.

— Это ты без царя в голове! — закричала я. — Как ты можешь так говорить? Может, она тебе жизнь спасает!

— Только бы повезло…

В этот момент вошла Мария, и он прервался на полуслове, но она услышала.

— Кому должно повезти, голубок?

— Ты отвечаешь за нее головой, — вдруг с тихой угрозой произнес он. Такой мрачной решительности я тоже до сих пор никогда в нем не замечала.

— Скорее задницей, — улыбнулась она ему на свой прелестно-убийственный манер.

— Что-что? — не понял он.

— Задницей, говорю, — повторила она с той же улыбкой. — Задницей я надеюсь защитить ее гораздо лучше, чем головой. За мою голову околийский не дал бы и гроша ломаного, несмотря на то что она стоит дороже тысячи его голов. А вот задница моя ему кажется бесценной, тогда как, по мне, она не стоит и половины ломаного гроша. Однако всяк по-своему с ума сходит. Человек живет иллюзией. Отними у него иллюзию — что останется?

— Если почувствуешь что-то… — Георгий попытался поучить Марию, но она прервала его и снова пошла к выходу.

— Не учи отца, как детей делать, мальчик, лучше побыстрее целуйтесь, а если дошли до другого, свершите и это, только гляди не оставь ее с ребенком, сейчас для этого не самый подходящий момент.

После такого напутствия она оставила нас одних на полчаса, чтобы у меня, помимо всего, хватило времени нареветься, а у него — дать мне указания, как связываться с организацией (до сих пор эти связи шли только через него) и беречь себя. Я все еще никак не могла осознать всю ответственность, которая ложится теперь на меня, до сих пор я просто слушала и делала то, что мне велел он. А теперь в мозгу билась одна мысль и в сердце одно чувство: я теряю его, теряю, теряю… И никогда больше не увижу его… Хотя теперь, через столько лет, я не могу с уверенностью сказать, было ли тогда у меня это роковое предчувствие, или оно появилось позже, после того, как я миллионы раз вспоминала эту нашу последнюю встречу. Во всяком случае — и в этом я совершенно уверена, — пока с нами была Мария, мне действительно казалось, что он должен немедленно исчезнуть из города и в этом его единственное спасение. Но как только Мария вышла и мы остались одни, меня охватил животный страх, мне казалось, если мы расстанемся сейчас, мы никогда не встретимся больше. Да-да, именно так — это было не предчувствие, а страх, он сковал меня всю с головы до ног, я просто оцепенела и уже ни слова не слышала из той массы советов и наставлений, которые он давал мне по поводу моих связей с организацией и моей дальнейшей работы в ней. Это было что-то вроде веками — да нет, какое там веками! — тысячелетиями выработанного инстинкта страха слабой, беззащитной женщины, брошенной грубым защитником и кормильцем ради другой женщины, или другой пещеры, или просто ради увлекательной охоты на мамонтов. Это был страх маленького человека, который остался один-одинешенек на всем белом свете, как маленький слепой котенок в густом дремучем лесу. Да, это был просто страх, обыкновенный человеческий страх. И не стоит драматизировать, внушать себе, что еще тогда у меня было предчувствие того, что случится потом.

Злая судьба — да, этого у меня было вдоволь. Но от злой судьбы не спасет никто и ничто, даже предчувствия. Хорошие или плохие. Хорошие предчувствия могут только помочь тебе обмануть себя, уверить, что ты перехитрил ее, злую чернавку, которая уже отметила тебя своим зловещим знаком, а теперь и смотрит будто на тебя, но не видит, потому что ты уже списан за борт и тебя уже нет, — а ты все еще продолжаешь верить и надеяться, что ты обманул ее, что она прошла мимо и оставила тебя в покое. Не ты ее обманул — она тебя. Это я, Мария, говорю тебе, а я большой спец по этой части — с большим стажем и тысячелетним опытом. И дело не в том, что я что-то раскисла малость, а так оно и есть…

После исчезновения Георгия для меня действительно было одно лишь спасение и один выход — кибитка Марии. Я принесла туда скудный багаж, который остался от Свилена и Георгия: несколько книг, одеяла, дорожки, подушки, привезенные ему из села, и пять-шесть перешитых платьев, которые я успела с большим трудом завязать в узел и вынести из дома старшей Робевой, пока родственники не разграбили его окончательно. Мне было стыдно, казалось, что и я, как они, граблю мертвую. Вот видишь, Мария, и ты, как когда-то сама Робева, стараешься убежать от суматохи не с пустыми руками… Но, кроме этих одежек, перешитых из платьев госпожи, мне просто нечего было больше носить, не было и никаких денег, чтобы купить какое-нибудь платье на толкучке.

Мария разрешила мои терзания, категорическим тоном заявив:

— Ты их заработала! Другая на твоем месте запросто обработала бы сестру, и та отписала бы тебе свой дом, старому человеку много ли нужно, вполне могла влезть ей в печенки и разложить душу на составные части! Однако ты этого не сделала. Это большая ошибка с твоей стороны, но из-за нее я, в сущности, люблю тебя еще больше, и эта твоя ошибка убеждает меня, что я не ошиблась, когда решила взять на себя заботу о твоей несчастной особе!

— Боже мой, никогда мне даже в голову не приходило ничего такого насчет дома, если я вру, пусть умрут… — Я хотела произнести детскую клятву: «Пусть умрут мои отец и мать», но вдруг вспомнила, что мне давно уже нечем клясться, — и заплакала. А Мария подумала, что меня чем-то задели ее слова, и рассердилась.

— Слушай, малышка! Если ты собираешься пускать слезу из-за всякой ерунды, давай расстанемся, пока не поздно.