Первая любовь королевы - Роксана Михайловна Гедеон

место короля, чтобы возглавить совет. Маргарита была единственной женщиной в этом собрании мужчин. Необыкновенно красивой женщиной. И само ее присутствие дразнило и будоражило лордов, находившихся в зале в Тауэра.

Да, глядя на нее, невозможно было противиться страстным мечтам и самым дерзким желаниям. А желая ее, невозможно было не ревновать, не чувствовать какой-то глухой досады хотя бы по тому поводу, что эта величественная красавица все-таки пала, не удержалась и пала, как обычная бабенка, в объятия Сомерсета. Многие завидовали ему. Ну, если бы она ко всем оставалась безразлична, строго хранила бы целомудрие и была привязана лишь к бедняге Генриху — с этим еще можно было смириться; но она сделала выбор, и всякий лорд думал с затаенным недовольством: а почему, собственно, ее взгляд обратился на Сомерсета, а не на меня?

Почему она пожелала осчастливить именно его? И подобает ли королеве быть обычной похотливой женщиной? Было очень мало таких, кто не думал об этом; такие мысли приходили на ум даже ее сторонникам. Во взгляде самого герцога Йорка, да и молодого Уорвика нет-нет да и можно было подметить искру вожделения, смешанного с недовольством и завистью. Именно это чувство — столь обычное у мужчин по отношению к недоступной красивой женщине — и диктовало каждому линию поведения: кого-то толкало на безоглядную поддержку королевы, а в ком-то разжигало безудержную ненависть, свойственную отвергнутому мужчине.

Маргарита понимала если не все, то многое из этого — по крайней мере, интуитивно ощущала. Оно унижало ее, это отношение, ибо она не была склонна осчастливливать никого из них, все были ей безразличны, и выбрала она Сомерсета потому, что любила его. Сейчас пэры разделились примерно поровну, но Маргарита видела, что ее половина колеблется. И все же, даже сознавая это, она не могла сейчас пускать в ход и использовать как оружие свои женственность и обаяние, не желала даже давать туманные обещания, ибо это было бы, как она думала, предательством по отношению к лорду Бофору, заключенному в Тауэр. Она намеревалась бороться, но только не таким способом.

Мало-помалу закипел жестокий спор. Сцепились интересы и мнения. Забыты были слова лорда-канцлера о том, что следует отбросить суетные помыслы и корыстные соображения — напротив, более всего единила лордов не забота о судьбах Англии, а взаимная выгода, родственные связи, былая борьба и былые преступления. Да и что им Англия — они сами были Англией. Сложи их земли вместе — и получишь Британию… а сейчас они делили наследство, как делается это в обычной семье, ибо были друг другу кузенами, дядьями и племянниками, с той только разницей, что разделить предстояло не манор, а целое королевство.

Архиепископ Кемп предложил дать королеве наместничество над Англией, описав ее как знатнейшую и высокороднейшую даму, весьма мудрую, наделенную многими добродетелями. Но, не успели прозвучать его слова, как герцог Солсбери заговорил о шурине — герцоге Йорке.

— Клянусь Богом, милорды, о чем мы все здесь рассуждаем? Наша королева, — он церемонно поклонился Маргарите, — бесспорно, достойна всяческих похвал, она наша госпожа и все мы готовы ей верно служить. Не скрою, что кое-кто из нас был в свое время несправедливо отвергнут ее величеством, однако не о том нынче речь, да мы и не держим за это зла… Но на кого же мы собираемся взвалить столь тяжкий груз, милорды? Выдержат ли женские плечи такую ношу, как Англия? Человечество разделено таким образом, что мужчины управляют, а женщины заботятся о семье. Женщина не может управлять государством! Клянусь Святым Крестом, так было и так будет! Ближе всех к королю, да продлит Господь его дни, стоит его светлость Йорк! Он мудрый человек, он англичанин, он полководец и мужчина. Йорки — достойный род, мои лорды. Надо сказать, кое в чем они даже ближе стоят к Плантагенетам, чем прочие… Горе стране, которая вручит себя в руки женщины, горе той стране, мои благородные господа!

Не шевельнувшись, королева громко произнесла:

— По какой причине вы так уверены, милорд? Возможно, правильнее было бы сказать: «Горе Йоркам и Невиллам, если протекторат получит женщина!» Ибо действительно, я, если будет на то ваша воля, милорды, намерена покончить со смутой п мятежами в стране, а мятежи эти, как известно, разжигаются людьми, находящимися подле нас. И правильно было бы сказать: горе той стране, в которой кто-либо, будь то мужчина или женщина, оспаривает священные права короля!

Взгляд ее синих глаз был устремлен на Солсбери:

— На какие старинные законы, хартии и акты вы ссылаетесь, утверждая, что женщина не может править? Нигде и никогда я не слыхала о таком.

Разве вы, милорд, родились не от женщины? Разве короля рождает не королева? Разве, наконец, вы сами, крича повсюду, что Франция — ленное владение английского короля, опираетесь в этом случае не на законные права женщины, королевы Изабеллы Французской, бесстыдно попранные Салическим законом, — попранные так же, как сейчас вы пытаетесь оспорить мои![51]

Граф Уорвик поднялся и, отвесив поклон, проговорил:

— Наследственными правами, да и вообще правом управлять Англией может обладать принцесса, родившаяся на английской земле и от английского короля. Тогда это можно было бы обсуждать. А иноземная принцесса, взятая в жены королем Генрихом и происходящая из враждебного дома, не может претендовать на власть! Наша Англия слишком хороша для этого!

Вот это был весомый аргумент, его мигом подхватили. Все будто бы упиралось в том, что Маргарита — француженка. Дескать, какой будет позор, если дочь Франции, унизившей Англию, получит наместничество! Нет, лорды, если они достойны этого звания, такого не допустят… Йоркисты говорили громко, наперебой, поднялся настоящий гвалт. Впрочем, сторонники королевы тоже нашли что ответить. В частности, хранитель малой печати назидательным тоном разъяснил, что истории известны прецеденты, когда наместничество и даже регентство получали женщины, паче того — иноземные принцессы. Он привел в пример Бланку Кастильскую и Изабеллу Французскую. И именно это явилось ошибкой. Услышав эти имена, йоркисты в один голос завопили, что вот она, пресловутая рука Франции, — ясно, что даже приводя такие примеры, лорд хранитель действует не в интересах Англии, а может быть, подкуплен французским королем.

— Изабелла Французская! — разгневанно твердил молодой герцог Норфолк. — Да ведь это была настоящая французская волчица, и то, что она три года была регентшей, стало погибелью для Англии!

Она прикончила своего супруга, бедного государя Эдуарда II! Полноте, милорды, такие истории не должны повторяться!

— Как видно, — едко отозвался граф Оксфорд, — люди Йорка думают, что было бы лучше, если б Эдуарда II прикончила не француженка, а