Октавиан Август. Крестный отец Европы. - Ричард Холланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антоний оставил на других то, что следовало проконтролировать самому, и теперь расплачивался. Еще до того, как он прибыл в Египет, чтобы возобновить знакомство с Клеопатрой, Антоний отлично знал: Луций и Фульвия изо всех сил стараются помешать Октавиану выполнить задачи, которые он, как обладающий самым большим auctoritas триумвир, сам же и санкционировал. Летом 41 года до нашей эры Октавиан два раза отправлял Антонию посольство с протестом против того, что делалось от имени последнего, и требовал положить этому конец. Требование было резонное. Один из посланников вернулся в Рим с пустыми руками; другой, Луций Кокцей Нерва остался в окружении Антония и сопровождал его в Александрию. Оба триумвира, видимо, доверяли Нерве, как искуснейшему дипломату, но из него вышел еще и надежный осведомитель, который сообщал Октавиану о планах и настроениях Антония, хотя не склонен был сплетничать по поводу его частной жизни и связи с Клеопатрой.
Антонию попросту следовало недвусмысленно сказать брату, супруге и агенту, чтобы они не препятствовали кампании по расселению ветеранов и держали себя в руках. Сделай он так, они бы не развязали против его воли гражданскую войну, утверждая, что именно этого Антоний и хочет. Вероятно, Антоний если и не подстрекал своих близких, то и не выказывал отрицательного отношения к их явному сговору с оптиматами, который неизбежно вел к крайним мерам и с той и с другой стороны.
Антоний имел отличный предлог для бездействия — он был слишком далеко от Италии, чтобы успешно решить задачу, поставленную перед Октавианом и Лепидом, чья власть, поддерживаемая большим войском, позволяла им принимать любые желаемые меры. Судя по всему, он не пытался согласовать действия своих полководцев с действиями Луция и Фульвии, иначе полководцы такого уровня, как Вентидий и Поллион, начали бы действовать вовремя и не попали бы в столь трудное положение, из которого хоть и возможно, но очень трудно выбраться.
За то, что делалось его именем, Антоний отвечать не хотел, а между тем ему достаточно было дать четкие указания своим сторонникам, и среди цезарианцев не произошел бы раскол; когда же благодаря Луцию и Фульвии это все-таки случилось, Антоний проиграл все.
Своими действиями Луций и Фульвия заставили легионеров думать, что Антоний отступился от плана переселения; так же как некогда Октавиан убедил их, что его старшему товарищу нельзя доверять дело отмщения за Цезаря.
Еще более тяжелый урок Антоний получил, когда не смог выплатить обещанные денежные вознаграждения. Октавиан, напротив, показал твердое намерение выполнить свои обязательства по расселению солдат и заплатить им столько, сколько сможет, даже если придется добавить из собственного кармана, а также потратить на это налоги и сделать займы. Отныне, пусть легионеры и уважали Антония как полководца-завоевателя, сражаться на его стороне против Октавиана согласились бы немногие, даже из тех, кто проживал в военных поселениях, формально числившихся за Антонием.
Когда Антоний прибыл из-за границы, он не готов был принять неприятную правду.
Триумвир вошел в воды Италии летом 40 года до нашей эры с флотом из двухсот кораблей, построенных им в Азии для перевозки авангардных частей войска. Самой большой его удачей стала встреча на пути с острова Керкиры с Домицием Агенобарбом — лихим республиканским флотоводцем, который раньше был его смертельным врагом; Агенобарб окончательно отошел от побежденных Брута и Кассия после падения Перузии, поддавшись уговорам Поллиона.
При неожиданном появлении у Брундизия объединенной флотилии Антония и Агенобарба пять когорт Октавиана, охранявших город, быстро приняли меры, чтобы не пропустить врага. Антонию они бы еще позволили бросить якорь у Брундизия, но договариваться с Агенобарбом не желали: он был враг государства, и за его голову объявили награду. Последние два года Агенобарб грабил и город, и близлежащие земли, забирая припасы и уничтожая урожай.
Когда Антоний высадился чуть поодаль вместе с конницей, гарнизон закрыл городские ворота, чтобы он не вошел в город со стороны суши. И Антоний решил: защитники действуют по особым указаниям Октавиана, иначе они не рискнули бы оскорбить человека, который, хотя бы теоретически, имеет такую же власть, как и его соперник, и уже продемонстрировал готовность подвергать децимации непокорных солдат. Полагая, что этим столкновением Октавиан хочет развязать новую гражданскую войну в отместку за события у Перузии, Антоний выгрузил остальных солдат, послал корабли в Македонию за подкреплением и начал готовить осаду Брундизия. Ему требовался порт для быстрой и безопасной высадки прибывающих войск, а теперь, когда он контролировал с помощью Секста и Агенобарба и морские пути, Антоний рассчитал, что лучший вариант — обеспечить плацдарм, с которого можно начать массированное наступление.
Секст немедля выслал с Сицилии корабли — грабить южное и восточное побережья и высадил солдат для нападения на Фурии, город, откуда происходил родной отец Октавиана, Гай Филипп. Одновременно вольноотпущенник Менодор, получивший от Помпея четыре легиона, вторгся на большой и стратегически важный остров Сардинию у западного побережья Италии и разгромил тамошние малочисленные части. Октавиан, не сразу узнав о прибытии Антония, послал из Рима в Брундизий Агриппу с войском, которое тот пополнил по дороге, призвав под свои знамена недавно вышедших в отставку ветеранов. Первоначально они предполагали воевать с Помпеем, но когда речь пошла о сражении с Антонием, некоторые из них повернули обратно.
Встревоженный Октавиан сам отправился вслед за Агриппой, ведя еще ветеранов, давших ему понять, что главное их намерение — установить прочный и долговременный союз между двумя враждующими триумвирами. Когда Октавиан прибыл в район осажденного города, Брундизий уже был отрезан линией рвов и укреплений, охраняемых огромным количеством солдат. Эту линию Антоний спешно возвел на перешейке небольшого полуострова, на котором стоял Брундизий. Произошло несколько безрезультатных столкновений. Агриппа освободил Фурии и захватил близлежащие земли. Антоний совершил типичную для него дерзкую вылазку: с четырьмя сотнями конников он ночью напал на противника и обратил в бегство полторы тысячи конников врага, не дав им даже толком проснуться. Однако солдаты двух лагерей постоянно братались, и полководцы все менее склонялись к проведению крупномасштабного сражения.
Антоний слишком поздно понял, что не оставил себе выбора, кроме как бежать с позором или же отсиживаться за укреплениями. Пока не возьмет Брундизий, он остается в ловушке между осажденным городом и войском Октавиана, которое день ото дня увеличивалось за счет прибывающих со всей Италии ветеранов. Вызванное Антонием из Македонии подкрепление вряд ли помогло бы: солдатам пришлось бы высаживаться на неприятельское побережье, патрулируемое с восхода до заката солдатами Агриппы. Погрузить людей на суда Антоний тоже не мог: началось бы сражение, которого он не мог выиграть и хотел избежать. Сам Антоний с охраной легко ускользнул бы на небольших судах и присоединился к Агенобарбу, но большая часть его войска осталась бы в безнадежном положении.
Новости о том, что Фульвия умерла в Сиционе по пути домой, усилила депрессию Антония и подвигла его на переговоры о мире. Вероятно, он испытывал чувство вины, ведь Фульвия, хотя и вызвала его недовольство, действовала, как полагала, в интересах супруга. Антоний проявил такую же недальновидность, как Луций, позволивший загнать себя в ловушку у Перузии. Если бы Антоний или его полководцы пришли той осенью Луцию на помощь, исход противостояния оказался бы совершенно иной. Оплакивая смерть жены, Антоний имел все основания упрекать себя в том, что оставил ее и своего брата на волю судьбы. Поступи он иначе, перевес получился бы в его пользу; с войсками, находившимися в Галлии и Северной Италии, он смог бы мирно урегулировать перузийский конфликт, не оставив серьезных соперников.
Теперь, в критической ситуации, сложившейся у Брундизия, на уступки пришлось идти именно Антонию. Как раз к этому времени его друг Нерва состоялся как дипломат. После личной беседы с Антонием он явился к Октавиану, который твердо отрицал, что приказал препятствовать высадке Антония в Италии. Такое решение, утверждал он, гарнизон Брундизия принял без его ведома. Октавиан давал понять собеседнику: написать Антонию и объясниться ему не позволяет гордость. Однако после осторожных уговоров Нервы он решил обратиться к матери Антония Юлии, которая после временного пребывания на Сицилии вернулась из Греции вместе с сыном. Совершенно непонятно, писал он, для чего ей понадобилось отправиться к Помпею, когда для него, Октавиана, дело чести обращаться с ней любезно и уважительно. Это, вероятно, была правда. Написав не Антонию, а его матери, Октавиан тем самым показал, что как дипломат он почти не уступает самому Нерве.
