Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке - Василий Песков

Если надо сделать Агафье приятное, я прошу ее почитать. Она делает это всегда охотно, явно гордясь умением читать и писать.

И вот после томительного ожидания летим. Вот снижаемся, уже видим сверху избушки. Но приземлиться на прежнем месте нельзя – река Еринат изменила русло, теперь с правого берега надо переходить реку вброд. Течение быстрое, глубина – выше колен, вода ледяная, но делать нечего, подтянув лямки поклажи и опираясь на длинные палки, бредем к стоящим на другом берегу Агафье и Ерофею. Они машут руками и что-то кричат, но советы их река глушит. Метров тридцать потока одолеваем с потерями – фотографа из Таштагола вода опрокинула вместе с камерами, оператор с телевидения тоже упал, поскользнувшись, но видеокамеру удержал над водой. Остальные и я в том числе благополучно вылезаем на берег с тревожными мыслями о простуде – колени от холода как будто тисками сжало. Выливаем из ботинок воду, выкручиваем штаны. Забота главная – мало времени. Из двух отведенных часов пятнадцать минут ушло на переправу.

Как всегда, сначала – гостинцы (непременные свечи, лимоны, батарейки для фонаря) и вопрос о здоровье. Агафья ни на что не пожаловалась. Да и с виду как будто окрепла, выглядит загорелой. «Ну что, скоро юбилей отмечать будем?» Слово «юбилей» новое, Агафья не сразу понимает, о чем идет речь. А речь о том, что через год таежнице исполнится шестьдесят. «Ты тут молись, чтобы речка потекла по прежнему руслу, а мы явимся тебя поздравлять». Смущенно смеется: «Что Бог дасть…»

В деревне Килинск навестил я родичей Лыковых – староверов того же толка (секты). Килинские бородачи жили и живут справно – в каждом дворе одна-две коровы, лошадь, свиньи, утки и куры. Нынешний раздрай бытия этих людей не коснулся, живут, как жили – сплоченно, в вере и трудолюбии. Лишь старики огорчаются: молодежь не хочет быть бородатой.

Рисунок Агафьи.

У Лыковых не было никаких домашних животных. Диких они приручать не пытались. При встрече с геологами сразу попросили привезти им кошек – приструнить бурундуков, разорявших посевы ржи и конопли. Позже появилась у них собачка, потом привез я им коз. Сейчас есть еще куры. Агафья вполне освоила животноводство.

Агафья хороший рыболов, огородница и сборщица всего, что дарит тайга.

На снимке – изба Агафьи, «храмина», сказал бы покойный Карп Осипович. Вся семья Лыковых ютилась в хижине, стоявшей на этом месте. Остатки изначальной избушки служат сейчас приютом для коз.

Разговор о новостях в поселеньице идет на ходу: Агафья показывает избу, хозяйство, козла, собаку. Из дверей пулей улетает в тайгу озадаченный обильем людей диковатый, со сверкающими глазами кот. Я, не теряя времени, снимаю, и первый раз «фотомодель» нисколько не возражает – то ли привыкла к «снимальщикам», то ли дошло до нее: не напишут в газете – скоро и позабудут, а для нее сочувствие и внимание стали необходимостью.

Главное минувших двух лет – уход из Тупика Надежды. У Агафьи за двадцать два года нашей с ней дружбы побывало больше десятка разных людей. Неустроенность нынешней жизни побуждала искать убежище от невзгод тут, в тайге. Я всех отговаривал: «Ни в коем случае! Вы той жизни не выдержите». Кое-кто все-таки сюда добирался и, конечно, через неделю-другую рвался «домой». «В уме не утвержденные», – говорила Агафья, расставаясь с очередной богоискательницей. А москвичка Надежда Небукина, во многих сибирских местах побывавшая, тут задержалась на целых пять лет. Привыкла к тайге – охотилась, собирала кедровые шишки, ловила рыбу, доила коз, трудилась на огороде, приспособилась к скудности быта. Но в последнюю встречу Надежда и Агафья по очереди мне жаловались друг на друга. По-своему каждая была права, и я понял: разрыв близок. Случилось это летом в прошлом году.

Надежда, вернувшись в Москву, быстро утешилась – рядом мать, дочь, внучка, городские удобства. А для Агафьи уход Надежды был крайне болезненным. «Проснулась утром, а в избе у нее на столе бумажка. Каялась. Просила простить. А я была в горе. Я же ее крестила. Матушкой она меня называла». Я робко пытаюсь объяснить обстоятельства: «Городской человек… Больная мать, дочь, внучка…» Все это Агафья пропускает мимо ушей, обнаруживая властный, непреклонный нрав Лыковых. «Нет, не можно так делать…»

Не сразу расспрашиваю о Ерофее. Его присутствие рядом, конечно, смягчает одиночество таежной затворницы. Но у Ерофея свои заботы. Судьба распорядилась так, что ему некуда было податься в раздрызганной нынешней жизни – потерял работу, семью, жилище, лишился ноги. Мыслил тут, в удаленности от людей, разводить пчел и как-то кормиться. Но не все рассчитал – пчелы, доставленные сюда, погибли, холодновата для них здешняя горная высота. Пустой улей возле избы Ерофея стоит памятником несбывшимся мечтаниям.

Ерофей изменился – выглядит «на трех ногах» одичавшим. Высказал мне обиду, что в прошлом рассказе о здешней жизни я сравнил его бороду с бородой Карла Маркса. «Какой еще Маркс – я крещеный!»

Когда-то, увидив арбуз впервые, Агафья с отцом озадачились: «Это цё?» Я объяснил: «Режьте и ешьте красное».

Крестила Ерофея Агафья, но родство в вере, чувствую, не очень способствует климату отношений. Живут двумя «хуторами». Ерофей – в срубчике у реки, Агафья – вверху на бугре. Каждый печет свой хлеб, варит свою кашу. Кое-чем делятся. Заготовка дров – нелегкая доля медведеподобного сибиряка в общих с Агафьей житейских заботах. «Пиши аккуратно, пусть не подумают, что мы с Агафьей тут обвенчались. У каждого – свой крест».

Жизнь сложна. Сына от первого брака Ерофей почти что не знал, души не чаял в дочках, рожденных второю женой. Что вышло? Дочки как будто и не знают о существовании отца, а сын Николай оказался человеком добрым, умным, понимающим, в каком положении оказался отец, помогает ему чем может. Это очень непросто при крайней сложности доставить сюда какой-либо груз. Но Николай ухитряется. Установил в тайге тут рацию и раз в неделю выходит с отцом из Таштагола на связь. Ерофей с Агафьей узнали по этой связи, что мы прилетим. Я определил это по невиданным ранее половичкам в хижине у Агафьи, по обновкам, надетым к случаю. Любознательность Агафьи, конечно, коснулась радиотехники: «У нас тут недавно антенна упала, но к связи наладили…»

Ах, как мало двух часов для свиданья! Надо же посмотреть живое хозяйство Агафьи. На огороде выросло все этим летом неплохо, а в тайге – хороший урожай кедровых орехов. «Жду тушкена (название ветра). Набьет шишек – пойду собирать. С Надей-то это у нас хорошо получалось… А о том, что я рыбу ловлю, не пиши – тут теперь заповедник», – вдруг спохватилась Агафья. Я, не уполномоченный это делать, все же сказал, что рыбу она может ловить, как ловила всегда, заповедник от этого не пострадает и никто за это упрекнуть ее не посмеет. Агафья поглядела на меня с благодарностью: «Мяса нет, да и обет я дала не есть мяса, а рыбки-то хоть маленько поймать бы надо…»

У Агафьи, сужу по письмам в газету, много милосердных друзей. Двадцать два года прошло с лета публикации первых очерков о Лыковых, но до сих пор приходят Агафье посылки (с которыми я не знаю, что делать) и письма с вопросами: как живет, как здоровье, что нового? Без «мирской» помощи Агафья выжить бы не могла, и люди много сделали для таежницы. Есть имена, которые я хотел бы назвать, и в первую очередь имя моего друга и земляка-воронежца Николая Николаевича Савушкина. Он работал в Хакасии главой управленья лесами. Почти все, что построено для Агафьи, – дело его забот. Мне отрадно было узнать, что Агафья все это помнит, печалится о том, что Николай Николаевич по болезни уже не может к ней прилетать.

Род Лыковых на Агафье прервется. Она была свидетелем смерти матери, потом сестры и двух братьев. Могилы всех – в разных местах. Агафья изредка их навещает. Лишь крест над могилой отца постоянно у нее на глазах, напоминает: была когда-то семья, в которой Агафья росла младшим ребенком.

С детской гордостью Агафья рассказала мне, что печется о ней побывавший тут Аман Тулеев. И столь же заботливым, как Николай Николаевич Савушкин, стал для нее глава таштагольской власти Владимир Николаевич Макута. «Хороший человек, заботливый, незаносчивый. Лишнего я не прошу, но если что надо – говорю об этом ему без стеснений».

С Владимиром Николаевичем мы перезванивались – от него получал я вести из Тупика. На этот раз вместе сюда прилетели, вместе форсировали речку, и гостинцы наши были сложены в одну кучу.

Родственники из Килинска прислали подарки, дожидавшиеся вертолета полгода: сухой творог и трехлитровую банку меда. Лет пятнадцать назад такую же банку с медом от меня Агафья не приняла: «В стеклянной посуде-то не можно». На этот раз подарок в такой же посуде был принят без всяких сомнений…