Буря (сборник) - протоиерей Владимир Чугунов

И это была уже не первая наша стычка, как и не первое участие в конкурсе.

А всё началось года назад, когда, можно сказать, от безысходности я занялся неблагодарным шоу-бизнесом, а конкретнее, продвижением дочери на эстраду. Всё сошлось к одному: гибель Ани и, как вспышка молнии в беспросветной тьме, яркий сочинительский талант Жени, тогда как перед этим всё как-то вяло перетекало из поиска одной формы самовыражения в другую. Натерпевшаяся за свою хоть и недолгую супружескую жизнь, Женя шла, как буря, напролом и, казалось, не было силы, которая могла бы её остановить. Я даже поначалу испугался, даже пытался отговорить, пока, наконец, не понял, что не отговаривать надо, а помогать. И с не меньшим, чем у дочери, рвением занялся налаживанием прежних связей. Не так и много их осталось. Можно сказать, почти ничего. Так что вся надежда была на талант, который надо было ещё развивать и развивать, а время для развития, казалось, было упущено. У дочери было только музыкальное училище. И это бы ладно, да имелась более существенная причина, препятствовавшая обучению, – четырёхлетняя дочь, а это означало, только заочная форма обучения оставалась единственно возможной. И надо такому случиться, как назло, именно в тот год в нашей консерватории отменили заочный факультет по классу композиции. Попробовали мы сунуться в оконченный мною московский «кулёк», но тут всё упёрлось в проживание, и тогда я посоветовал Жене поступить в местный «кулёк» на заочное отделение режиссуры театрализованных представлений и заняться частными уроками вокала у опытного педагога. Постепенно вышли и на хорошего аранжировщика – песни буквально на глазах преобразились. Теперь не стыдно было показаться с ними на любом конкурсе, и тут как раз подвернулся первый, проходивший в одном из ночных клубов. Еженедельно результаты конкурса освещались одним из областных телевизионных каналов. Я посмотрел пару передач – совершенное убожество, и всё-таки сказал дочери: «Съезди». И хотя конкурс подходил к концу, после прослушивания Женю сразу ввели в финал и два раз показали по телевизору.

Так впервые после длительного перерыва я вновь оказался лицом к лицу с эстрадой, а точнее, на гала-концерте. Случилось это в конце декабря прошлого года. Заваленные непрекращающимися снегопадами улицы стояли в задымлённых морозным туманом огнях. Убирать снег не поспевали, а потому мы долго не могли припарковаться. Наконец, пробили дорожку в глубоком снегу. Выбрались на кое-как утоптанный тротуар и направились к клубу.

Женино выступление, без всяких сомнений, было самым ярким. И вечернее, в зебру, чёрное платье было как никогда к лицу. Была Женя, как уверяли все, в маму – красавицей. Да ещё так получилось, что гала-концерт совпал с её днём рождения. Узнав об этом, хозяева заведения после записи телевидением концерта организовали презент. Когда после отъезда телевидения мы поднялись, арт-директор, довольно милый и скромный молодой человек, вдруг объявил в микрофон, что среди участниц гала-концерта находится именинница, и назвал Женю по имени. Послышались аплодисменты, притушили свет, и через весь зал официант пронёс на подносе торт с зажженными свечами. Свечи Женя задувала в полной тишине, и когда погасла последняя, тишину погружённого в полумрак зала вновь всколыхнули аплодисменты. А потом арт-директор объявил: «А ещё в подарок имениннице будет исполнена песня». И когда стоявшие во время концерта на подпевке девчата спустились с низких подмостков и, став рядом с нашим столиком, запели, я обратил внимание на руки одной из них. И только ночью понял, кого напомнили они мне: такое же чувство острой жалости и нежности в свое время вызвал во мне контраст самого прекрасного для меня на свете лица и сбитых рук после стирки в корыте моей Ани, когда мы после рождения Жени на лето выехали в деревню моих родителей. И это было более чем странно, потому что долгое время мне казалось, что всё это я забыл, и на тебе…

Второй прилив прежних впечатлений случился в Петербурге, хотя до этого мы побывали ещё на Международном конкурсе «Чёрная роза» в Иванове. От международности, правда, в нём оказалось одно название, хотя были представители даже из Германии – из последней волны эмигрантов. Уровень, судя по некоторым выступлениям, был солидный, но оказалось ширмой жюри. Всё решал, как выяснилось потом, один человек. Представлялся этакий междусобойчик с провинциальными амбициями на значительность. И тогда, полазив по Интернету, я наткнулся на проводимый в северной столице фестиваль-конкурс «Золотой феникс».

Мероприятие оказалось намного солиднее. Со всех концов России съехались молодые дарования (из Якутии и Дальнего Востока даже представители были), выпестованные в стенах музыкальных школ, училищ, институтов культуры. Нас поселили в знаменитой Пулковской гостинице.

Мы заняли второе место в эстрадном вокале среди ста пятидесяти претендентов.

Попробовали мы себя тогда и в народном вокале, а всё оттого, что дочь, перепутав фолкрок с народным вокалом, записалась на народный вокал – отсылкой документов на конкурс занималась она. И когда по прибытии в Питер я узнал об этом, тут же переписал заявку, объяснив дочери, что ничего общего с народным вокалом её творчество не имеет. Но, как говорится, нет пророка в своём отечестве, дочь упрямо твердила, что «имеет и ещё какое», и чтобы в очередной раз доказать упрямице свою компетентность, я согласился на участие и в конкурсе народного вокала, который проводился вместе с академическим в стенах солидного музыкального заведения, с обычным для таких мест консерваторским залом.

После выступления в эстрадном вокале мы поехали на народный. Прослушивание происходило при совершенно пустом зале, пели, разумеется, без микрофонов. И это было первым, что округлило глаза дочери. Акустика всё же имелась, но самая примитивная, обработки голоса никакого, и звукорежиссёр, как кинооператор в кинозале, находился где-то под потолком за задней стеной. Заметив, что с дочери спала спесь, я подошёл и сказал: «Что?» Она отвернулась и упрямо заявила: «Всё равно буду выступать». «Ну-ну…» И я стал устанавливать за столиком жюри на штатив видеокамеру. Мы были единственные с камерой, и на это члены жюри сразу обратили внимание, объявив для солидности, что производится запись выступлений, и желающие их получить могут обратиться к организаторам конкурса. Я не стал возражать, и ко мне подошло несколько человек с вопросом о получении записи выступлений. Я сказал, что съёмка никакого отношения к организации конкурса не имеет, но всё же дал свою визитку, пообещав выслать по почте выступления.

Не знаю, как это получилось, но поначалу я даже не обратил внимания на прошелестевших мимо в длинных декольтированных платьях двух барышень как будто из прошлого века. Не знаю почему, но поначалу они показались мне гораздо старше своих лет: рослые, на старинный манер завитые, с роскошными плечами, с крупными, но очень выразительными чертами лица. Пройдя мимо меня, они остановились и разговорились о чём-то с Женей. Когда же запели, я вспомнил слова московского приятеля по прежнему ансамблю о том, что в столице теперь на классику, практически, невозможно собрать зал. Даже бесплатно не ходят. Со всей Москвы в лучшем случае соберётся человек тридцать в консерваторском зале, редко когда пятьдесят. Не наш формат, продолжал я развивать мысль дальше? Как бы то ни было, а дворянская культура к широким массам так и не привилась. И то, что московский приятель нахваливал Америку, уверяя, что только в одном Нью-Йорке около семидесяти симфонических оркестров, говорило лишь о том, что Америка – это Америка, а Россия – это Россия. Простому народу всегда была ближе эстрада. А вот академическое пение совершенно чуждо. Даже народный вокал многими воспринимался как анахронизм. В форме выражения, конечно, а не в смысле тем. Удивительно, как быстро мы охладеваем к устоявшимся формам и готовы до бесконечности экспериментировать в подаче материала, чем занимается, например, теперь та же Пелагия.

Что «барышни» близняшки, я тоже не сразу заметил. А когда заметил, из чистого любопытства стал к ним присматриваться. Действительно, на первый взгляд они казались на одно лицо и отличались только по цвету платьев – на одной было красное, на другой синее. После них выступала их сорокалетняя преподавательница, изображавшая заводную куклу. Потом смотрели народный вокал.

Последней выступала Женя. И хотя прекрасно понимала, что не в ту оперу забралась, всё-таки не упустила случая себя показать.

На мастер-класс я пошёл только потому, что до подачи автобуса была масса времени. И когда проводивший мастер-класс педагог дошла до разбора нашего выступления, я охотно согласился с ней, что выступление наше «всё-таки ближе к эстраде».

По прибытии в гостиницу, перед ужином, близняшки сами подошли к нам, как к знакомым и только тут я понял, что они совсем ещё молоденькие. Разговорились. По фрикационному «г» я сразу догадался, что они южанки, и когда спросил, откуда будут, ответили, с Ростова-на-Дону. «Донские казачки?» Они улыбнулись. Действительно, своеобразная казачья красота. Телесная зрелость и почти детская наивность. Открытость в глазах и улыбке первой и затаённая грусть в глазах и в осторожной улыбке второй. Я невольно залюбовался ими. Казалось бы, без всякой задней мысли. И пока стояли в ожидании лифта, а затем подымались на свой этаж и шли по коридору, они вели разговор то о сегодняшних выступлениях, то о своих дальнейших планах – куда-то они собирались поступать. Слушая краем уха, я был, казалось, совершенно спокоен, но стоило разойтись по номерам, я почувствовал сначала приступ скуки, потом желание чем-нибудь развлечься и уже хотел включить телевизор, когда Женя предложила отметить выступление.