«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Герман Романов

— К вашим услугам, ваша светлость! Позвольте мне осведомиться, с чем прибыли, господин фельдмаршал.

— Я иметь письмо от мой государь, — на жутком русском ответил принц Георг, а Румянцев изумился до чрезвычайности, ибо не слышал от надменного герцога никогда ранее русской речи. Принц вручил генералу письмо и на том же чудовищном русском добавил:

— Я не есть больше русския фельдмаршал. Я более есть только генерал-майор голштинский войска. Государь наказал меня за есть бунт в Петербург конная гвардии…

Вот тут-то Румянцев был сражен наповал и потрясен до глубины души. Чтобы император так круто разобрался с дядей, которому раньше в рот заглядывал… И при этом так его продрал, что тот на русский язык перешел, и хоть на нем давится, но говорить-то со всеми пытается…

Прочитав письмо императора, Петр Александрович испытал такое чувство жгучего стыда, коего за свою жизнь не испытывал никогда. Нет, государь ему не пенял, наоборот, в пример ставил совершенно безынициативным немецким генералам, отмечал его храбрость и предприимчивость.

Сообщая о мятеже гвардии, помощи не просил, писал, что войска в Гостилицах собирает и генеральный бой завтра днем там даст. Написал, что фельдмаршал Миних в Кронштадте, над флотом полностью властен и десант в столицу готовит…

— Что передать мой император? — хладнокровно спросил Петра Румянцева принц Георг, но с почтительностью в голосе, как младший по чину старшего спрашивает.

— Ваша светлость, прошу от меня передать его императорскому величеству — через два часа с кирасирским и двумя драгунскими полками я немедленно выступаю из Ивангорода на Гостилицы. Полки сии уже к маршу мною подготовлены были заранее. И к государю Петру Федоровичу сейчас же гонцами своих адъютантов направлю.

— Вы уверены, Никита Иванович, что он справится с этим делом? — Дашкова ожидающе посмотрела на надменного графа.

Тот презрительно ухмыльнулся, потом посмотрел на дверь, за которой была его приемная (Дашкова сразу отметила эту осторожность воспитателя наследника Павла), и, цедя слова, снисходительно ответил княгине:

— А куда ему деваться, у него долгов на шестьдесят тысяч одних. Сумма немалая, но мы ее разом заплатим и еще столько же ему выдадим. Там, где мечи бессильны, золото достигает цели, — глаза Панина сверкнули, и он стал уже требовательно говорить ей: — А вы, Катерина Романовна, своей сестре сейчас напишите покаянно. И настоятельно попросите ее, чтобы она письмо императрицы, вот это, — он показал ей золоченый футляр, сиротливо лежащий на большом письменном столе, — любовнику своему, императору Петру Федоровичу, немедленно отдала. И сей футляр к своему посланию приложите, но письмо не доставайте и рукой голой не касайтесь. Человек надежный готов немедленно в Кронштадт отправиться… То наша надежда последняя, ибо мыслю, что победить сталью мы не сможем. Но вот этим все проблемы возникшие разом снять можем, и навсегда. Тем более что две попытки завсегда лучше одной…

— Писать незачем, милый граф, — Дашкова извлекла свернутое трубочкой письмо и с улыбкой вручила его Панину. Тот пристально посмотрел ей в глаза, как бы говоря: «Вы позволите прочитать?», а дождавшись разрешительного кивка княгини, Никита Иванович быстро пробежал по письму глазами и удовлетворенно хмыкнул.

— Ваша сестра, княгиня, сделает все возможное и невозможное, чтобы письмо Като попало в руки ее любовника. Вы, Катерина Романовна, весьма умно написали. Я рад, что мы давно нашли с вами общий язык и делаем одно дело вместе…

— Два дела, — поправила его Дашкова, — мой милый граф. Да еще хитрый хохол третье дело, подобное нашему, творит. Вот только не говорит о нем никому, даже нашей недалекой Като.

— А это не так важно, — Панин задумчиво почесал переносицу, — он в любом случае за нас это сделает. А миновать сразу три порога на такой бурной реке и умелый лоцман не сможет, а уж наш царек тем более. Да и перстня царя Митридата у него нет…

— Ваше величество, обернитесь, казаки!

Тревожный голос адъютанта вывел Петра из состояния задумчивости. Он быстро обернулся — странно повели себя казаки. Сотни свернули с дороги в обе стороны и, как щупальца, стали вытягиваться назад. Вернее, вперед, если судить по этому движению.

Мысль об измене Петр откинул сразу, но такой тактический маневр был для него не совсем понятен — донцы, искусно прячась за рощами и кустарниками, вытягивались длинной подковой.

— Похоже, за нами послали из Петергофа кавалерию в погоню, ваше величество, один или два эскадрона, — за спиной послышался голос Денисова. — Это вентерь…

Петр уже раньше слышал это слово и стал соображать.

Видать, этот самый вентерь на один или два эскадрона делают, то есть против 200–400 всадников и, соответственно, при численном превосходстве казаков. Другие тактические приемы тоже наверняка есть, но почему-то Данилов избрал вентерь. Надо посмотреть на казачью придумку…

Петр развернул кобылу и поскакал обратно. Верста пролетела быстро, а увидев на пригорке в березняке полковой значок и группу спешившихся казаков, он направил туда лошадь, резонно предположив, что там найдет Данилова.

Мысль была правильной, и, увидев царя, войсковой старшина дернулся к нему, видимо, с докладом, но Петр осадил жестом — мол, воюй сам, а я тут в сторонке тихонечко понаблюдаю.

С вершины крутого пригорка казачья «подкова» была как на ладони, а вот с дороги в лощине вряд ли что можно было увидеть за деревьями и густыми кустами. Петр закурил папиросу и приготовился ожидать развития событий, но события обрушились почти сразу.

Где-то далеко впереди раздались выстрелы, отголосками донеслись дикие крики. Началось! Петр вскочил на ноги и стал вглядываться через редколесье в подзорную трубу.

Так и есть — далеко впереди мельтешили всадники. Петр ухмыльнулся — судя по всему, казаки сейчас вырубали головной разъезд конной гвардии. В засаде станичники стояли тихо и сумели подловить конногвардейцев, без опаски ехавших по тракту.

Драка вскоре прекратилась, и над дорогой взвились плотные клубы сероватой пыли. Можно было только увидеть, как казаки мчатся обратно наметом, во всю лошадиную прыть.

Хоть и вечер наступал, но солнышко еще припекало, пот скользил каплями по лбу и попадал влагой на ресницы, пришлось Петру оторваться от зрелища и платком утереть пот. Когда же император вновь посмотрел в трубу, то драматические события развернулись уже вблизи.

С полсотни донцов выскочили на луг, галопом пролетели по лощине. За ними, с криками и матами, размахивая палашами, широким неровным строем мчались на рослых лошадях гвардейцы, с две сотни примерно.

Ярость в них просто бурлила, била во всю мощь ключом, видать, попили с них казаки всласть кровушки, вот и стремились сейчас гвардейцы к отмщению за предательское нападение.

Петр перевел подзорную трубу — донцы уже пролетели длинную лощину и, взмахнув на пригорок, стали сыпаться с него горохом и тут же разворачивали своих лошадей обратно.

А у преследователей ярость, видать, глаза полностью застилала, что к печальным последствиям для них привело. И, как только конногвардейцы из глубокой лощины выскочили, тут же хриплым мартовским котом взвыла труба, то Данилов приказ отдал, а горнист постарался во всю мощь легких.

И тут началось! На пригорок вылетели в плотном строю, с пиками наперевес казаки, а те донцы, которые драпали, уже своих коней в обратную сторону повернули.

С двух других сторон изогнутой «подковы» из-за деревьев и кустов на полном скаку появились засадные сотни донцов. Полностью окружив, таким образом, зарвавшихся гвардейцев.

И Петр только сейчас увидел, какая шибко поганая для врага штука — казачий вентерь. Прием коварный и много раз срабатывавший. Он вспомнил сражение казаков Платова под Миром в войну 1812 года, когда казаки таким же приемом изрубили в капусту хваленых польских уланов. Здесь, конечно, масштаб побоища был намного меньше, но ожесточения хватало с избытком.

Хриплые вопли умирающих, дикие крики рубящихся, стрельба из пистолетов в упор. Петр видел, как вылетали из седел гвардейцы, как их кололи пиками казаки, как с яростью рубили и метали дротики.

Немногие екатерининские орлы, да и те лишь из них, кто сзади был, сообразили, что в капкан угодили, и коней стали разворачивать. Но не тут-то было — дорогу уже перегородили своими пиками казаки, из кустов вдарили из ружей.

Свинцовый град валил людей и лошадей, на дистанции в двадцать шагов это было настоящим избиением. Лощину заволокло дымом, и Петр опустил подзорную трубу. Для него стало ясным, что эскадрона конногвардейцев попросту уже не существует, ни один из них из смертельных объятий не вырвется.