Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

– Филипп, вот вы очень точно сегодня сказали об империи и о нашей тяжелой миссии, – вдруг с серьезным выражением заострившегося лица обратилась к Кержену Татьяна, назвав его только по имени, как принято в их кругу. – Вот вы, наши мужчины, все воюете, рискуете жизнью и здоровьем, все защищаете интересы государства, жизненно важные интересы, мы, женщины, как бы это понимаем, когда переживаем и ждем. – Она перевела дух, глотнула воздуха. – Но там, наверху, – женщина подняла тонкий указательный палец вверх, – думают ли там о нас хотя бы когда-нибудь?

Ее неожиданные слова сначала струились дымком, но к окончанию фразы уж трещали с вызовом разгоревшимся костром сомнения. Полковник вздохнул и грустно улыбнулся, – он был в этой гостиной старшим по званию, по возрасту, имел больший жизненный опыт и, может быть, больше других размышлял о перипетиях жизни. В пылу войны он остался без семьи: жена его с сыном пару лет как уехала в Санкт-Петербург к родителям; и хотя формально семья все еще существовала в скупых записях ЗАГСа, возвращаться они, кажется, не собирались. Однажды он был легко ранен, но все обошлось. Он получил квартиру и правительственную награду, был еще не стар и мог рассчитывать на кусочек обычного человеческого счастья. Но почему-то не спешил к этой новой, послепенсионной жизни…

– Честно?! – спросил он с таким же вызовом, хотя в глазах его было больше печали, чем задора.

– Конечно.

– И да, и нет. Да, потому что кроме крыши над головой и мелких материальных благ мы получаем с войной чудовищные полномочия. Такие на гражданке есть только у именитых воров в законе. Никто никогда не спросит нас за замордованных, за судьбы многих людей, которые мы самочинно решаем. Мы передали наверх ответственность за судьбу целого государства, и взамен нам дали колоссальную, немыслимую власть над небольшой частью этого государства. Мы – нормальные опричники XXI века, вот почему мы поливаем землю огнем и способны очень многих людей поставить на колени. Мы боимся признаться, что нам это нравится. Нам порой выгодна война, потому что это замещает нам значимость в обществе. Мы прикрываемся всякими двусмысленными законами, указами и приказами, общественным заказом на героев. Но в глубине души только себе способны признаться: мы совершили ужасающий обмен – продали душу в рабство взамен за право вести себя звероподобно, так, как нам втайне хочется. Естественно, и у нас есть свои ограничения. Градация. То, что может сделать капитан или майор, не рискнет совершить солдат. То, что способен совершить Шаманов, недоступно Кандырю. Пока…

– Ну вы, Филипп Андреевич, загнули… – возмутился Лапов. – Мы пришли сюда, чтобы Родину защищать. Очистить ее от нечисти. И так далеко, как вы тут описываете, никогда не заглядывали.

Игорь Николаевич, нахмурившись, подумал, что все это он уже где-то слышал. Ну конечно, Вишневский! Андрей Ильич твердил ему не однажды нечто похожее на выводы артиллериста. Сговорились, что ли, летчики с «некрылатой» пехотой, черт бы их побрал! И мутят нам мозги…

– Может, конечно, и приврал, – примирительно улыбаясь, ответил Кержен. Хотя Игорь Николаевич точно знал, что Филипп Андреевич просто не желает ввязываться в бесполезный спор с захмелевшим товарищем. Все, что полковник хотел сказать, он уже сказал. И кто сумел его услышать, тот услышал. И Игорь Николаевич понимал, что сказал Кержен пусть не кристальную правду в последней инстанции, но честно и правильно, и это честное и правильное было колким, неприятным и раздражающим.

– Не-ет, – не соглашался Лапов с такой концепцией, которая, очевидно, подрывала его устои, его взгляды на реальность. – А как же карьера, слава, награды, трофеи?! Почему под знамена талантливых полководцев всегда добровольно собираются десятки сильных военачальников, сотни честолюбивых офицеров, тысячи, десятки тысяч солдат?! Что, Цезарь и Македонский были кровожадными убийцами?! Не верю, неправда!

И Кержену ничего не оставалось, как принять навязанный бой.

– Несомненная правда в том, что война открывает много новых возможностей. Все крутится быстрее – можно за год пройти путь, который обычно проходят за три-пять лет. Тут и выдвижение, и слава, и реализация честолюбивых планов. Нами управляют, как говорил Наполеон, страх и личный интерес. Но это на поверхности. Это искусственно созданные стереотипы. Идолы, высеченные из дерева умными правителями государства и ими же освященные. Но, знаете, почему, когда говорят пушки, музы молчат?! Разрушителю выдвинуться легче, чем созидателю. Потому-то многие и любят войну. Ну, скажите, кем бы стал ваш Паша Кандырь в мирное время в мирном, освященном цивилизацией месте? Чем бы он мог отличиться, кроме дурковатости? А тут – несомненный герой! Но если нам сулят выдвижения, награды и квартиры за истребление народов, то это в моем понимании лишь форма легализации наших скрытых желаний. А еще скрытое требование дающей руки, чтобы мы безоговорочно передоверили ответственность. Естественно, в больших городах для нас всегда готовят подспорье – в виде националистических доктрин. Там ученые подробно объясняют, почему правильно поступали Иван Грозный, Петр Первый и Иосиф Сталин, когда с царственной небрежностью посылали тысячи людей на смерть. Всякий раз, когда надо отстоять формообразующую идею великой державы, стоимость человеческой жизни уменьшается до пятака. Самодержцы создали великодержавный шовинизм, и научные деятели в обмен за дипломы докторов наук формируют общественное мнение, что это в самом русском народе заложена страсть к беспредельной монаршей власти, а традиция веротерпимости русского народа предопределила готовность поклоняться кнуту и плахе. По-новому это сегодня трактуется как исполнение давней мечты русского народа. Загляните в говорящий ящик, и вы через четверть часа, если только не помешает вездесущая реклама, на любом канале обнаружите готовность поклоняться Сталину как историческому герою, забыть, что он мерзкий убийца и душегуб, подвергшийся мифологизации приблизительно так же, как мясо – тщательной кулинарной обработке. Не догадываетесь зачем?

– О-о-о, да вы, товарищ полковник, провокатор! – не выдержав, с округлившимися от изумления глазами заявил Лапов. Но было видно, что воскликнул он не из-за осуждения Кержена, а вследствие неожиданно прорвавшейся эмоции, охватившего его возбуждения.

– Погоди, дорогой, дай уж мне высказаться. Коль спровоцировали… И пока в голове мысль не парализовало… Так вот, я продолжу… – Кержен поднял глаза кверху, словно старался поймать утерянную нить размышлений. И похоже, нашел ее. – Итак, герой-Сталин нужен – для того чтобы из больной России сделать микро-СССР. Но я даже не о нем, а о национализме и великодержавном шовинизме. Всякий раз, когда надо поднять его знамя, необходимо с усилием растоптать национализм чужой. И прикрыться историческими мифами. Вот чем мы сейчас тут на Кавказе занимаемся? Мы просто топчем чеченский национализм, и это наша главная задача, а не какие-то там военные победы. Нам беззастенчиво талдычат о том, что малые народы Кавказа и Средней Азии добровольно присоединились к России, и мы это вдалбливаем в головы наших детей. Потому что солдаты наши – это те же дети. Да что там, и в школах рассказывают, как чеченский предводитель Шамиль в XIX веке сам привел народ в услужение царю. О, кстати, – и тут взгляд Филиппа Андреевича наткнулся на внимательно слушавшего его Игоря Николаевича, – коренному украинцу Игорю Николаевичу мои намеки должны быть близки и понятны.

– Не понимаю, о чем вы, Филипп Андреевич…

– О том, например, что и украинский национализм был ловко задушен и представлен отступничеством, преступной деятельностью. Петлюра, Бандера и Шухевич ведь у нас преступники…

– А разве не так? – искренне засомневался Игорь Николаевич.

– Конечно, так. Если мы несем знамя империи, то только так! Чтобы развить свой, имперский национализм, мы обязаны силой оружия, огнем и мечом подавить любое проявление чужого национализма. Чеченского, грузинского, украинского, неважно. Но как люди думающие, как пресловутые homo sapiens мы должны хотя бы понимать, за какие такие ценности нас гонят убивать и умирать. И решать для себя, надо ли это нам…

– А что, Филипп Андреевич, надо это вам? – полюбопытствовал Лапов с некоторой иронией и ехидством в голосе. Но Кержен то ли не заметил этого язвительного замечания, то ли не захотел замечать.

– Все зависит от того, кем мы сами себя считаем, как мы себя идентифицируем. Я – русский человек, и потому мне, вероятно, надо. Потому-то я тут, хотя царь Грозный, Сталин, Басаев, Радуев – для меня в одном ряду, одинаковые бандиты. Нелюди, которых я в душу не принимаю, но разумом понимаю, – тут он поднес палец к голове и указательным пальцем ткнул в свою лысину, – так вот, мне надо. А вот Игорю Николаевичу надо ли, вопрос.

– Почему вопрос? – удивился Игорь Николаевич, – я – русский украинец…