Лесные солдаты - Валерий Поволяев

– Это кто хозяйничает на охраняемом объекте? А?

Чердынцев в ответ также посветил фонариком, батарейка у него свежее, сильнее, и яркая точка луча заставила владельца хриплого голоса зажмуриться. Он вскинул руку, прикрывая ладонью глаза и рявкнул вновь, – но уже тише и как-то пришибленно:

– Кто?..

– Дед Пихто, – Чердынцев засмеялся, продолжая слепить своим фонариком внезапно появившегося человека в чёрной полицейской форме, сделал шаг вперёд и что было силы ткнул его кулаком в глаз.

Полицай вскрикнул и полетел на землю, перевернулся через голову и, будто ванька-встанька, оказался сидящим на коленях. Видимо, тычки в физиономию были для него привычной вещью, на удар в глаз он никак не среагировал, вывернул голову и, лапая пальцами кобуру пистолета, попытался рассмотреть Чердынцева: кто таков этот грозный человек, знает он его или нет?

– Куда увозите продукты? – прохрипел он.

– Иван, отними у него пистолет, – приказал Чердынцев маленькому солдату, – не то сдуру пальнёт…

Ломоносов ногой отбил руку полицая в сторону и ловко выудил из кобуры пистолет.

– Куда? – упрямо продолжал хрипеть полицай, приподнимаясь на коленях. – Что мне сообщить начальству?

– А начальству своему сообщи, что груз для своих нужд забрала зондер-полицайкоманда «Це»… Понял?

Полицай икнул: слишком непривычно, грозно и очень уж по-немецки прозвучало название команды – на наполненный самогонкой желудок и не выговоришь. Он снова икнул – на этот раз от другого: маленький солдат ударил его рукоятью пистолета по шее. Полицейский растянулся на полу и трубно захрипел. Не выдержали сразу несколько человек – засмеялись люди, несмотря на то, что стычка эта могла завершиться совсем не мирно.

– Во организм у человека! Как у Змея Горыныча. Кашу в керосин перерабатывает!

Чердынцев выключил фонарик. Маленький солдат засунул пистолет полицая себе за ремень. Проговорил брезгливо:

– Утром он даже не вспомнит, с кем встречался. Может, его прикончить, товарищ лейтенант?

– Не надо. Пусть живёт.

– Изменник ведь…

– Пусть живёт. Вдруг он не изменник, а просто заблудший?

Складскую территорию покидали тихо, будто духи какие; когда уходили, заметили женскую фигурку – это была Октябрина. Маленький солдат сказал ей:

– Осторожнее там. У дверей пьяный полицай валяется. Жаль, что я ему голову не проломил.

Октябрина в ответ улыбнулась:

– Всё обойдётся. Не беспокойся! – Она вскинула голову, улыбнулась снова. – Сейчас снег пойдёт.

Словно бы в подтверждение её слов чёрная ночь превратилась в белую – на землю обрушился плотный беззвучный вал – снег падал сплошным потоком.

Оглушённый полицай очнулся утром, долго хватал себя руками за голову и вопрошал жалобно:

– Это где же я так нажрался? Кто напоил?

Насчёт встречи с «зондер-полицайкомандой», оснащённой очень яркими карманными фонариками, он так ничего и не вспомнил, прав был Ломоносов, – то ли было это, то ли не было – не понять… Когда увидел поверженных охранников, лежавших в пулемётном гнезде с открытыми ртами, в которых уже намёрз, сбившись в плотные комки, снег, то чуть чувств не лишился. Но вовремя очнулся, вскочил и с громкими воплями начал бегать вокруг пулемётного гнезда. В таком виде его и застал прибывший к складу на мотоцикле немецкий патруль. Чтобы колёса мотоциклетки не пробуксовывали, на них были намотаны велосипедные цепи. Надо было ободрать немалое количество велосипедов, чтобы набрать такое количество цепей.

Старший патруля, обмотанный шалью, поверх которой на голову была натянута каска, неторопливо вылез из люльки, заглянул в забитое снегом пулемётное гнездо, где с раззявленными ртами лежали двое полицаев, потом стволом автомата преградил дорогу продолжавшему бегать кругами любителю ночных проверок:

– А гдье пульемёт? – спросил он по-русски довольно сносно. – Машиненгевер гдье?

Из глаз несчастного полицая потекли слёзы. Он выкинул перед собой руку и ткнул ею в тяжёлые низкие облака:

– Там! Тамма!

Старший патруля – немец в ефрейторском чине, – озадаченно задрал голову, глянул на облака, потом недоумённо пошлёпал губами и ткнул незадачливого полицая автоматом под лопатки:

– Вперьёд!

Так они и покинули территорию склада концентратов: впереди бегущий, недоумённо воющий полицай с раскалывающейся головой, позади немецкий мотоцикл с обмотанными цепями колёсами и сытым, издающим довольный масляный звук мотором – ну будто бы этого железного коня хорошо покормили…

Расследовать дело со складом концентратов немцы не стали – посчитали, что налёт совершили райцентровские гаврики, они точно знали, что хранится на этом складе, полицаев же уложили из мести, либо постарались случайно появившиеся в райцентре варяги из числа отступающих русских, которых ныне хоть и мало появляется, но они есть. Больше сделать это было некому.

Что же касается партизан, то немцы считали: партизан в округе нет… Откуда им взяться? Или они сублимировались из болотной жижи, родились от лягушек, водившихся там? Или из сугробов? Либо из здешнего застойного леса, который максимум на что годится, так это чтобы отправить его в Германию, а там пустить на спички?

Кто-то видел сани, которые по тихой тёмной улочке волокли какие-то вооружённые люди, и саней этих, кажется, было двое, но немцы посчитали эти предположения бреднями, только посмеялись над ними.

С несчастного полицая содрали нарукавную повязку, велели сдать форменный лапсердак и кепку с длинным козырьком и оловянной эмблемой на тулье, посадили в товарный вагон и отправили в Германию на принудительные работы. Пусть потрудится на славу Великого рейха!

Концентратовые брикеты пришли партизанам очень кстати, и вкус у них был отменный, особенно у супа с копчёностями – это блюдо нравилось всем без исключения.

Правда, в землянку после славного горохового ужина войти было невозможно – гасли не только свечи и фонари «летучая мышь», гасли даже фонари электрические.

Мерзляков, по-комиссарски деловито обходя землянки, посмеивался, да сгребал в ладонь усы:

– Вот что значит молодой организм у людей – ребята готовы всё переработать во французский парфюм. Амбре у парфюма крутое…

А днём в середине декабря над лагерем пролетел самолёт с алыми звёздами на крыльях, сбросил круглый алюминиевый пенал.

Пенал воткнулся в косой склон реки Тишки, в плотный снег, подпрыгнул на несколько метров вверх и снова воткнулся в спрессованную белую массу.

Все, кто находился в лагере, ахнули обрадованно: давно не видели самолётов с красными звёздами на крыльях. У растроганного Мерзлякова даже глаза сделались влажными – увиденное потрясло комиссара.

– Значит, жива Россия! – прошептал он размягченно. – Значит, не одни мы с этими гадами сражаемся.

Маленький солдат тем временем вместе с Ерёменко – в последний месяц они постоянно находились вместе, подружились, – полезли на берег Тишки доставать пенал, сброшенный с самолёта. Снега было на косом речном склоне по шею, даже больше, в иных местах можно было провалиться с головою, но алюминиевый пенал не одолел его толщины, остался тускло мерцать на поверхности.

Ломоносов вскоре достал его. Пенал был похож на гильзу из-под малокалиберного снаряда, только гильза затыкается головкой, а пенал был завинчен аккуратной плоской крышкой. Ломоносов попробовал отвинтить её – крышка была нахлобучена крепко, да и Ерёменко остановил его:

– Погоди, Иван!

– Чего ждать-то?

– Вдруг мина?

– Да ты чего-о… Чтоб с нашего самолёта да свалилась мина? Ты что, совсем? – он покрутил пальцем у виска.

– Совсем не совсем, а осторожность не помешает.

Но маленький солдат не стал слушать своего приятеля, отвинтил-таки крышку. В пенале находилась свёрнутая в трубочку бумага. Ломоносов озадаченно почесал пальцами затылок:

– Однако!

– Пенал надо оттащить к командиру.

– Естественно, к нему, не к пулемётчику же Фоме Гордееву.

– А что, у нас есть такой пулемётчик?

– Был. У Горького.

Чердынцев пеналу обрадовался, как дорогому подарку, потетешкал его в руках, потом извлёк из внутренности патрона бумагу. Это было письмо начальника группы партизанских отрядов, стягивавшего не успокоившихся, не осевших в сёлах, в глухих деревенских местах на покой бойцов Красной армии, воюющих, не сдавшихся, в единый кулак. Когда таких отрядов будет много, они станут причинять врагу беспокойства не меньше, чем регулярное войско – только сапоги с раструбами и рваные шинельки будут летать от фрицев в разные стороны, сыпать вшами и распугивать культурных сельских птичек.

Мерзляков прочитал послание, подписанное неведомым полковником Игнатьевым и, не стесняясь Чердынцева, стёр с глаз влагу.