Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

был один рассказ, – отметит Паустовский, – написанный на материале экспедиции капитана Скотта в Антарктику. В этой экспедиции участвовали два русских матроса. В рассказе фигурирует один из матросов Василий Седых. Рассказ трагический, и я этот рассказ написал и сдал в журнал “30 дней”. Был такой журнал. Редактор “30 дней” мне сказал: надо подвести под этот рассказ какую-нибудь реальную базу. – Какую же реальную базу? Он весь построен на реальной базе – дневники капитана Скотта. Не надо никакой базы. Он согласился, и я уехал, а он решил от себя подвести эту базу и приписал к рассказу конец: “После войны Василий Седых вернулся в Россию и работал в Таганрогском порту”.

Я приехал, увидел эту концовку… и мог только скандалить, так как рассказ уже был напечатан.

Года через два приходит человек, просит принять, говорит, что он из Таганрога, что его прислал редактор таганрогской газеты, чтобы узнать адрес этого человека. Редактор читал этот рассказ, ему стало интересно, и он решил разыскать этого Василия Седых. В порту нет такого. Тогда он написал начальнику милиции бумажку, что он просит разыскать русского матроса Василия Седых, участвовавшего в экспедиции. Начальник написал – “В Угрозыск, найти и доставить по этапу”.

Кончилось тем, что поймали двоих Василиев Седых. Один – лесовщик, а другой – где-то на Темернике. Их начали допрашивать – были они в этой экспедиции? Они отрекаются. Тогда начальник милиции пишет редактору: “Задержанные два Василия Седых упорно отрицают тот факт, что они участвовали в белогвардейской экспедиции капитана Скотта на Кубань”»146.

Для самого Паустовского «Записки Василия Седых» на фоне всей резкой критики в адрес «Блистающих облаков» предоставят возможность услышать самого себя. В контексте литературно-общественных процессов, развёрнутых в стране на рубеже двух десятилетий этот рассказ позволит ощутить ту незримую, опасную грань, шагнув за которую можно было оказаться «списанным» не только из литературы, но и из самой жизни.

По этому поводу Паустовский запишет в своём дневнике:

«Началась новая эпоха – прикармливание интеллигенции, профессоров, художников, литераторов. На горьком хлебе, напитанном кровью, должно быть, они создадут какой-то нудный лепет – “великое искусство пролетариата, классовой ненависти”. Должны создать. Положение к тому обязывает. Чека им крикнуло “пиль”, и они покорно пошли, поджав облезлый от голода хвост. Голгофа. Предсмертная пена на губах такого тонкого, сверкавшего, заворожившего все души искусства. Кто из них потом повесится, как Иуда на высохшей осине? Кто однажды продал душу? Господи, да минет меня чаша сия»147.

В понимании складывающейся ситуации Паустовскому не откажешь!

Конец 1920-х – начало 1930-х годов – это не только рубеж нэпа и начало освоения первого пятилетнего плана индустриализации страны, но и начало окончательного изгнания всего того, что не вписывалось в контекст созерцания общественной социалистической действительности. Этот процесс просто не мог обойти стороной литературу. Стране Советов теперь нужны были свои герои не только в ратном подвиге, но и в трудовом.

Это коснулось и Паустовского, опубликовавшего тогда в журнале «30 дней» ряд публикаций тематической направленности: «Говорит ТАСС», «Строительство новых городов», захватившая его тема строительства Онежского завода… «Меня как-то Горький послал в Петрозаводск писать историю Онежского завода», – отметит Паустовский в своём выступлении перед писателями 22 марта 1946 года.

Горький и Паустовский.

Когда точно произошло их знакомство, сказать сложно. Сам Паустовский об этом ничего не сообщает. Оно вполне могло состояться в стенах РОСТА, в год первого приезда Горького в СССР, или же годом позже, когда его поездку на Соловецкие острова освещало каждое уважающее себя периодическое издание. Не исключено, что оно могло произойти и в редакции «30 дней»…

Рассуждая о влиянии Горького на творчество Паустовского в 1930-е годы, можно уверенно сказать, что в какой-то степени именно Алексей Максимович сумел «спасти» Паустовского как писателя, позволив ему проявить себя не только в востребованном тогда жанре «индустриального романа», но и создать некий симбиоз любимого им романтического направления с новыми веяниями в литературном процессе.

Что касаемо личности самого Горького, то он, горячо приняв революционные процессы 1917 года и яростно вступившись в защиту творческой интеллигенции в начале 1920-х, многое из того, что начало вершиться в эти годы в России, не воспринял и в 1921 году уехал из страны, став, таким образом, невольным эмигрантом. Ни смерть Ленина, ни «поворот» к нэпу не заставили Горького изменить своего отношения к происходящему на родине. Обосновавшись в итальянском Сорренто, Горький получил возможность наблюдать за общественно-политическими процессами в России со стороны. Он приедет в СССР лишь в 1928 году, по личному приглашению Сталина и в связи с развернувшимся масштабным празднованием своего шестидесятилетия.

Тогда, в 1928-м, эта «приманка» для возвращения в Россию пролетарского писателя номер один подействовала, и Горький становится если не организатором, то, безусловно, вершителем многих новаций в советской литературе. И уже во второй его приезд в Россию годом спустя эти самые новации уже приобрели конкретное воплощение.

В 1929 году при его непосредственном участии организовывается не только журнал «30 дней», но и происходит возобновление издания пушкинской «Литературной газеты», которая в 1921 году была закрыта как «буржуазное» издание. Именно при посредничестве Горького в издательстве «Молодая гвардия» возродится книжная серия «Жизнь замечательных людей» и обретёт популярность основанная им же «История фабрик и заводов», которая канет в Лету вскоре после его смерти.

14 апреля 1930 года в своей квартире в доме в Лубянском проезде застрелился Владимир Маяковский.

Паустовский в этот день запишет в своём блокноте:

«Самоубийство Маяковского. Приехал утром на такси с артисткой МХАТ-II Полонской. Недолгий разговор. Она быстро вышла, вслед затем выстрел. В левый желудочек сердца. Наповал»148.

Паустовский практически не был знаком с Маяковским и не разделял увлечения других его поэзией. Редкие встречи у общих знакомых в Пушкине – дача Маяковского находилась на Акуловой горе – не переросли в дружбу. К счастью, мода на футуризм обошла Паустовского стороной. Он не был «влюблён» в Маяковского, как, скажем, Юрий Олеша или Валентин Катаев, но работа в РОСТА, пусть и в разное время, безусловно, сближала.

Паустовский был на прощании с поэтом в Клубе писателей на Поварской, в знаменитом доме Сологуба.

И всё же, несмотря на общее горе (Маяковский всё же «делал» время!), его уход в череде всех писательских смертей последних лет не так глубоко ранил Паустовского, как гибель Есенина или Соболя.

В Москве Паустовский по большей части жил один.

Екатерина с сыном зимой по-прежнему подолгу жила у своих родственников Павловых в Рязани. Её двоюродная сестра Александра